Не смея разговаривать, чтобы не нарваться на наказание, они объяснялись жестами, надеясь лишь, что те не будут неверно истолкованы и Самуэль не примет сжатые губы за призыв: «Бей!», а Исайя не сочтет, что стиснутый кулак означает: «Терпи!» Но они знали друг друга слишком давно, чтобы так ошибиться. И ставили желаемое выше очевидного, чтобы не думать — чтобы не сдаться. Не могли они сдаться сейчас, после всего, что случилось, после того как, к собственному изумлению, умудрились настроить против себя всю плантацию — и тубабов, и всех, кто недалеко от них ушел.
Проклятие, даже цветы их осуждали. Одуванчики покачивали головками — не под порывом ветра, нет, лишь от того дуновения, что создавали в воздухе, проходя мимо них, Самуэль и Исайя. Молочай отворачивался. Лишь любопытные физостегии, прозванные в народе смиренными, провожали их вероломными улыбками. Предательство, вот что чуял Исайя, пробираясь сквозь заросли. Может, другим и кружил голову чарующий аромат, он-то знал, чем на самом деле пахли эти цветы. И Самуэль тоже.
Исайю теперь так и подмывало заорать, бросить бесполезное сопротивление и повалиться на землю. Он вдруг осознал, что именно сопротивление презирали тут больше всего. Но молчаливым согласием ты навлекал на себя лишь больше непосильной работы и дороже платил за ошибки. Сдаться сейчас означало бы рухнуть натруженными коленями на мягкую траву, удариться разрывавшейся изнутри грудью о землю. И пускай он лежал бы всем на обозрение задницей кверху, зато смог бы хоть на секунду отдышаться, закрыть глаза и улыбнуться — вымученно, но улыбнуться. Хоть крошечная, а все же радость. Исайя ненавидел себя за то, как отчаянно этого желал, но еще больше ненавидел обстоятельства, которые его к этому вынудили.
Самуэль ни за что не признал бы, что мечтает о том же, а потому ненависть его не обращалась на самого себя. И закрывал глаза он лишь для того, чтобы вообразить, какими замысловатыми способами ее выплеснет. Не от одной только боли стискивались его зубы и сжимались кулаки. Пускай он горбился, это не значило, что он не видит их лиц. Вот для чего он вздергивал подбородок, призывая Исайю перевести измученный взгляд на толпу, наблюдавшую, как они, словно два белых жеребца, запряженных в королевский экипаж, волокут повозку по Пустоши. Они толклись возле финиша, и от зрителей на скачках отличались только тем, что некоторых пригнали против воли. В определенном смысле, наверное, это и были скачки.
Для чего они жмутся к ним так близко? Потому что большинству хочется поглазеть. Поглазеть и порадоваться, что это не их терзают на глазах у всех. На некоторых лицах Исайя с Самуэлем разглядели улыбки. Может, не столько улыбки, сколько выражение одобрения. Исайя и еще кое-что заметил: веки, отяжелевшие вовсе не от усталости. Нет, слишком сильно для уставших людей их владельцы задирали головы. Эти направленные сверху вниз взгляды кричали лишь одно слово: «Да!»
Вот отчего Исайя все же упал. Споткнулся и рухнул прямо в островок лаурентий. Раскинув руки и ноги так, что сам стал похож на цветок, он заплакал, уткнувшись в землю. И первой из всей толпы пришла в движение Мэгги. Встревоженно глядя на него, она дернула плечами, но все же не решилась протянуть руку. Самуэль тяжело дышал, и веки его, кажется, отяжелели тоже.
Исайе не пришлось кричать: «Сдаюсь!» — это и так стало понятно всем, кто видел, как он распластался на земле, раскидав руки и ноги, словно паяц. А Самуэля это разозлило настолько, что он, хоть и сам уже разваливался на части, нашел в себе силы собраться. В последний раз просвистел хлыст, наказывая его за нахальство, и вот уже Самуэль закинул руку Исайи себе на шею. Зная, что кандалы с них пока не снимут, а потому широко расставляя подгибающиеся ноги и позвякивая цепями, они двинулись обратно к хлеву. А на одинаковых спинах их горели отметины, оставленные кнутом и злобными взглядами.
Едва перешагнув порог хлева, они рухнули друг на друга, всколыхнув пыль. И тем мрачным людям, что наблюдали за ними, вдруг показалось, что видят они двух воронов, набравшихся наглости стать одним целым.
Бальзам Галаада
Мэгги несла ведро речной воды. Та, что из колодца, — слишком сладкая, не подойдет. В речной же есть капелька соли, а чтобы залечить рану, ее всегда приходится чуть растравить. Ужасно, конечно. И все же это чистая правда. Вот почему многие не находят в себе сил лечиться и увязают навечно. Увязают в зыбучей трясине. Многих она уже засосала. Одни сдаются. Иные из последних сил стараются выкарабкаться. Да только многим ли это удастся?
Когда она вместе с другими женщинами станет промывать Исайе с Самуэлем раны, им будет больно. Но иного пути нет. Как осторожно ни прикасайся к язве, она все равно засаднит. А у них по всему телу не ссадины, так волдыри. Поразительно, как это им удалось на своих двоих до хлева добраться и только там рухнуть, сплетясь, как сложенные в молитве нежные, но сильные и теплые руки.
Мэгги вызвала всех: Эсси, Сару, Пуа и Тетушку Би. Конечно, лучше бы найти семерых, но и пять сойдут. У них есть Север, Юг, Запад, Восток и Центр. Вот только некому уравновесить верх и низ, разграничить свет и тьму и бить в барабаны, призывая потусторонние силы, пока они будут делать свое дело. Но пойти на риск и позвать кого-то еще Мэгги не могла. Чужие только помешают. Может, не из злого умысла, а по невежеству, но исправлять чужие ошибки у нее не было ни времени, ни желания. Она и без того пошла на компромисс и пригласила Тетушку Би. Та однажды уже заронила в землю семена предательства и, похоже, с большим удовольствием наблюдала, как прорастают всходы. Зато она знала о том, что творится в Пустоши, даже больше Мэгги. А знание — это сила, даже если оно и ранит. Так что без способностей Тетушки Би им не обойтись.
У входа в хлев Мэгги остановилась и стала ждать, когда клич ее разнесется по всей Пустоши. С сообщением она послала хорошенькую девчурку — ох, на беду свою она так хороша. Волосы слишком пышные. Глаза слишком ясные. Кожа сияет. Соблазнительный смех. Жемчужные зубы. Дай только срок — и беды не миновать. Вот почему Мэгги не любила детей. У них на лбу написано, что их ждет. Ходячие предвестники несчастья. Будто сама ты — до того, как довелось хлебнуть горя. Вот и снова ей придется выступить свидетелем, стать целительницей — жуть-то какая. Будь оно все проклято!
Мэгги заглянула в хлев, проследила взглядом дорожку из алых пятнышек, тянущуюся к ступням Самуэля и Исайи, и покачала головой. Она не полезла в телегу, но все же стояла там, в толпе, вместе с другими. И что с того, что она следила за ребятами сочувственным взглядом? Им от этого, должно быть, только стыднее было. Но тогда она ничем больше не могла им помочь. А вот сейчас ей есть что предложить, чтобы подсластить им пилюлю.
Первой показалась Тетушка Би. По одной ее походке Мэгги сразу догадалась, что явилась она сюда по большей части из любопытства. Чтобы растрепать потом Амосу, в каком виде застала Этих Двоих. Сцепив руки, она быстро семенила по земле, чуть клонясь влево, вытягивая шею и округляя глаза, словно уже пыталась что-то высмотреть.
— Звала, Мэгги?
— Точно так, мэм. Помощь твоя требуется.
— Тем двоим? — Тетушка Би указала пальцем на хлев.
— Не след пальцем-то тыкать. Но да, мэм, я про них.
— Не знаю даже, как Амос…
— Да плевать мне на Амоса! — не сдержавшись, рявкнула Мэгги и заглянула Тетушке Би прямо в глаза. — Ты что ж такое удумала? — Она потянула носом. — Чую я кой-чего, а запах, знамо дело, не лжет. Так что неча мне пересказывать, что он там себе думает, ты и так даешь ему вдосталь. С него я вины тоже не снимаю. Но если щеки у тебя горят оттого, что ты его любишь, если тебе и до того, что вы бедую Эсси дурите, дела нет, так хоть прибери грязь, которую развела, когда встала перед ним на колени да высунула свой раздвоенный язык.
Тетушка Би опустила голову и кивнула.
Вскоре они увидели Эсси. Та быстро шагала к хлеву. За ней показалась Пуа. Сара пришла позже, немного помедлила у калитки, но все же пересилила себя и вошла. Однако двигалась медленно, словно порицала и собственные ноги, и землю, по которой они ступали.
Все собрались у входа в хлев. Мэгги поздоровалась и, подняв руку, окинула женщин взглядом, приветствуя каждую кивком и улыбкой. А затем сложила руки за спиной.
— Спасибо, что пришли. Нас призвали сюда, чтобы мы воскресили память и вызволили кое-что из тьмы. — Она перевела дух. — Все мы страдаем, тут и разговору нет. А все ж порою и от нас зависит, долго ли продлятся страдания. Верно я говорю?
Женщины закивали.
— Я знаю, мы не допускаем к такому других. Не для чужих оно глаз да не для чужих ушей. И рты мы будем открывать только во имя круга. Всем ясно?
— Так уж заведено, — согласилась Сара.
— Верно, мэм, — кивнула Тетушка Би.
Эсси не знала, куда девать руки. Пуа же вытягивала шею, пытаясь заглянуть в хлев.
— Все это я говорю вам, потому что порядок того требует. Если кто уже обо всем наслышан, неважно. Сотни женщин до нас такое делали. И мужчин тоже, только нынешние забыли, кто они такие. Сидит внутри у них что-то такое, отчего они так и норовят от самих себя отвернуться. А что, не спрашивайте. Сдается, это все оттого, что они саму природу хотят себе подчинить. Не все такие, да только с другими нас разлучили. Изгнали и повелели быть телом, но не душой. Так мне сказала Дорогуша Кора, а она никогда не лгала, даже когда правда грозила ей смертью. — Мэгги замолчала, опустила глаза, затем глянула в сторону и увидела в поле свою бабушку. Та стояла вдалеке и махала ей рукой, а изо рта ее лился свет. — Но, сдается мне, никто не станет спорить, что Эти Двое заслуживают нашего участия.
— Нет, мэм, — выпалила Пуа так быстро, словно водой изо рта прыснула.
— Ну-ну. — Тетушка Би сочувственно взглянула на нее и осуждающе поджала губы. — Молода ты еще. Сама не знаешь, на что соглашаешься и чего тебе это будет стоить. Не кивай так быстро тому, что может тебе боком выйти.