— Чтобы ничто не могло вас разъединить, — объявила Семьюла, обмотала веревкой запястья молодых и накрепко ее завязала.
Затем отступила и положила свой жезл на землю параллельно остальным.
— Давайте! — Она махнула морщинистой рукой.
Элева и Козии вдохнули поглубже и вместе перемахнули через все четыре палки. Толпа разразилась воем. А парни, сияя, обернулись друг к другу и обнялись, не желая разлучаться ни в этой жизни, ни в той, что ждет их после.
Царь Акуза вскинула вверх кулак, и позади толпы забили в барабаны. Народ расступился, давая дорогу Козии и Элеве. Те, пританцовывая, двинулись по проходу. За ними потянулась родня, следом присоединилась царь Акуза, и вот уже вся деревня бросилась в пляс. И все танцевали, пока не сбились с ног и не взмокли от пота. А потом направились к царской хижине.
Не к добру это — держать незваных гостей под стражей, когда в деревне праздник. И царь Акуза решила, что, если они позовут странников разделить с ними радость, ничего дурного не случится. Пускай прародители увидят, как щедр ее народ, и возрадуются. Мудрость гласит, что грозный нрав всегда должна смягчать доброта. Недальновидный царь — позор для племени, и она таким быть не желает.
Акуза предложила провести свадебный пир в своей хижине, ведь та была больше других. К тому же она надеялась порадовать этим Кетву, которому Козии приходился любимым племянником. Пол устелили банановыми листьями, вдоль которых по обеим сторонам расселись более сотни Косонго. Остальные встали позади. Застеленную листьями площадку усеивали горшки с разнообразными кушаньями. Кетва и Даши постарались на славу. Тут были и рыба, и куропатки, и тушеная мякоть кокоса, и бананы, и дикий рис, и манго, и аки, и хлеб, и пюре из батата, и медовый пудинг. И, разумеется, вдоволь пальмового вина. Царь села во главе, а Элева и Козии — напротив нее. Запястья их все еще обвивала веревка, и потому каждый из них кормил другого свободной рукой.
Члены племени по очереди подходили к молодым и складывали у их ног подарки: разноцветные перья, плетенные из высушенных пальмовых листьев головные уборы, длинные копья с изящными наконечниками. Вскоре выросшая возле новобрачных гора заслонила от них все яства. Жены царя Акузы, посмеиваясь, отодвинули дары к выходу из хижины. Утром они помогут молодым перенести их в новое жилище.
Трех призраков и их спутника царь Акуза посадила справа от себя, по ту руку, которой метала копье. Так она могла не спускать с них глаз. Назвавшийся братом Габриэлем оказался разговорчив. Он постоянно оборачивался к Гуссу и обращался к нему на незнакомом языке, что резало слух царю Акузе. И как только этому парню удавалось терпеть такое, да еще разбирать, чего незнакомец от него хочет.
Однако в конце концов это допекло и Обоси — Гуссу давали детям множество имен на разные случаи жизни, и этот сказал, что обращаться к нему следует так.
— Хватит, — сказала ему царь Акуза. — Если он хочет разузнать что-то о моем племени, пускай спрашивает меня напрямую. А ты переводи.
Голос у брата Габриэля был вкрадчивый, каждое слово он не столько выговаривал, сколько растягивал в улыбку. Царь Акуза не желала признаваться себе — хотя после и осудила себя жестоко за такую неосмотрительность, — что эта улыбка ее пугала.
— Царица Акуза, — обратился к ней Габриэль. По счастью, Обоси хватило ума исправить его ошибку и назвать ее настоящим титулом. — Какая у вас очаровательная деревня. А церемония… Спасибо, что разрешили и нам присутствовать.
Царь кивнула.
— Осмелюсь поинтересоваться, чему она посвящена? — продолжил он и кивнул на Элеву и Козии. — Эти двое прошли инициацию и теперь считаются мужчинами? Или мы видели ритуал посвящения в воины?
Царь Акуза едва не поперхнулась вином. Отставив чашу, она рассмеялась.
— Мне казалось, даже чужаку это должно быть понятно. Неужели в твоей земле совсем нет традиций? Прародители заметили и одобрили их ухаживания. И теперь они связаны узами.
Габриэль вытаращил глаза.
— Связаны узами? В смысле женаты? — Он покосился на Обоси, но тот лишь кивнул, подтверждая, что он все понял правильно. — Но ведь они мужчины, — вскинулся брат Габриэль. — Это содомский грех.
«Мертвецы невероятно глупы, — подумала царь. — А еще непонятливы и неосторожны». Должно быть, потому они сюда и явились. Будь они мудры, разве они бродили бы по миру, сбивая с толку всех, кто встретится на пути? Вроде этого Гуссу, например, который, забыв традиции, без приглашения явился к ним в деревню и привел с собой бескожих. Царь пригубила вино, затем отщипнула кусочек рыбы, макнула его в пюре из батата, отправила в рот и обернулась к брату Габриэлю. Жевала она так долго и тщательно, что и ему, и Обоси, и двум другим явно стало не по себе.
— Я не знаю слова «Содом». Но уже по тому, как ты его произнес, могу сказать, что мне оно не по душе. Элева и Козии остались такими же, как раньше. Разве ты не видишь, что они связаны? Тебе бы следовало склонить голову перед их узами.
— При всем уважении, царица, но они же оба мужчины.
Царя Акузу оскорбила бы его дерзость, не понимай она, что этот несчастный бледнокожий явно ничего не знает о жизни. В своем невежестве он видит лишь этот мир и представления не имеет о мире ином.
— Оба мужчины?
Странные они, эти бесцветные. Объединяют вещи в группы по признакам, которых не понимают, а не наоборот. Брат Габриэль видит лишь тела, но не дух. Смешно даже: он подобен человеку, который не знает местности, однако, отказываясь признать это, мечется, натыкаясь на деревья, и возмущается, отчего это их так беспорядочно насажали.
— Не может такого быть, — со смешком отозвалась она. — Они связаны. Разве ты не видишь?
— Думаю, наша религия принесла бы вашему народу много пользы, — заметил брат Габриэль.
Но царя его слова не встревожили. Она верила в собственную стойкость и в то, что не заблуждается относительно стойкости своих людей. Этот брат Габриэль, этот португалец, как он сам себя называет, изъясняясь на своем неточном, пресном, тарабарском наречии, просто дурак и шарлатан. Сколько бы таких к ним ни явилось, им не переманить ни одного Косонго на свою сторону. К тому же от вина на царя нашло игривое настроение. Кликнув Кетву и Нбингу, она отодвинулась, освобождая место возле себя, и велела им сесть рядом. Взяв обоих за руки, она обернулась к брату Габриэлю.
— Кому же тогда сторожить врата? — улыбаясь, спросила она его. — Ты утверждаешь, что, по-вашему, с Элевой и Козии что-то не так. Кто же тогда у вас охраняет врата?
— В смысле, небесные врата? Они богохульникам не открываются.
— Небесные? Какое странное название. Что же это за место такое — небеса, — которое не желает открывать врата перед собственными стражами?
— Как бы там ни было…
— Значит, вот что случилось с вашей кожей? — перебила царь Акуза. — Боги освежевали вас за то, что вы не проявляли к вратам должного уважения?
— Ваше величество, не думаю…
— Хватит.
Царь откинулась назад, в объятия Кетвы, поднесла к губам руку Нбинги и поцеловала ее. Смех ее эхом разнесся по хижине. Кликнув других двух жен, она приказала подать чужеземцам еще еды и вина, ведь они уже съели все, что поднесли им раньше. Нужно будет постелить им в одной из гостевых хижин, а утром пускай отправляются восвояси. Не забыть еще сказать Обоси, чтобы вождь Гуссу никогда больше не позволял своим людям приводить в Косонго злых духов. Поступая так, он проявил неуважение, если не сказать хуже, — ведь ему известно, как давно они планировали церемонию. И она не желает больше видеть этих бескожих уродов. Никогда.
Однако кое-чего царь Акуза не знала.
Не знала, что далеко-далеко, за зелеными горами, там, где сверкает, никого не поражая, молния, из брюха полых зверей, жаждущих темной плоти, уже выходят сотни таких, как брат Габриэль. Они переплыли море, пробрались через водоросли и прямо сейчас ступают на неприветливый каменистый берег. А в руках держат палки, в которых заключен небесный гром. Долгий же путь пришлось им проделать. Может, оттого и стали они такими алчными и ненасытными?
Царь Акуза не знала, что очень скоро они сожрут и ее народ, и многие другие окрестные племена, не разбирая и не желая разбирать, дружелюбные они или враждебные. Для них все они будут лишь живым сырьем: топливом для безбожной машины, созданной, как ни странно, во имя их якобы миролюбивого бога. Они клялись, будто он кроток, как ягненок. Как же царю Акузе было догадаться, что он волк в овечьей шкуре?
Она пока не знала, на что способны люди брата Габриэля, что случилось с деревней Гуссу, и почему Обоси — которому посулили, что, если три демона не вернутся в срок живые и здоровые, всех его детей, не исключая новорожденного сына, ждет мучительная смерть, — вступил с ними в сговор. Никакой провидец — даже Семьюла — не смог бы ее предостеречь. Ни прародители, ни колдуны в Косонго не способны были превратить женщину в животное. Но португальцам, как ей вскоре предстояло выяснить, этот фокус легко удавался.
Не знала она и того, что вскоре призраки схватят ее собственных детей и примутся грузить их в свои посудины, словно тюки с товаром. И что один из них в отчаянии вырвется из их рук и прыгнет за борт, а остальные, скованные с ним цепью, словно нитка церемониальных четок, полетят вслед за ним в серое месиво. А дети ее дочерей, покрытые кожей незнакомого ее глазу цвета, всю жизнь будут страдать от рук чудовищ. Им не суждено будет познать ни любви, ни объятий. Нет, их будут использовать для удовлетворения прихотей и вынашивания детей — во веки веков. Не могла она предсказать и того, что увидит своего первенца в цепях, увидит, как Козии и Элева отчаянно пытаются его освободить, и сама бросится с копьем в самую гущу. Сразит многих и многих — уйма нечисти падет жертвой ее разъяренного сердца и твердой руки — прежде чем трус, подкравшись сзади, чтобы не смотреть ей в глаза, направит гром ей в спину. Кто мог представить, что, прежде чем навсегда закрыть глаза, она увидит, как Козии и Элева разрывают цепи, чтобы освободить ее старшую дочь? И что через несколько мгновений новые цепи набросят на шеи им самим?