Исчез на целый день! По спине Исайи поползла капля пота. Самуэль, должно быть, волновался, боялся, что его измордовали, убили или и того хуже. Хотя нет, скорее он просто злился. Еще детьми они прикипели друг к другу — и были лучшими друзьями до тех пор, пока подмышки их не начали остро пахнуть, а южные оконечности подбородков не поросли курчавым волосом. Вот тогда-то они перестали казаться друг другу простыми и понятными, как земля под ногами, и превратились в нечто, способное утолить голод. Нет, не в нечто — в кого-то. И стоило как-то в воскресенье, сезонов шестнадцать назад, одной руке якобы невзначай накрыть другую на берегу реки (в глаза друг другу они при этом не смотрели, уставились на противоположный берег, где деревья вставали такой плотной стеной, что пробраться сквозь нее было под силу лишь любопытному оленю), как по ночам в хлеву начали танцевать тени.
Ступив за ограду, Исайя сообразил, что не может припомнить, чтобы хоть раз так надолго разлучался с Самуэлем. Ему стало не по себе. Словно бы он зацепил заусенец и содрал с пальца тонкую полоску кожи, и на узкой ссадине теперь, как грибы после дождя, вырастают капельки крови. Палец ноет, и боль эту ничем не уймешь, разве только заговоришь, чтоб чуть-чуть притихла.
«Так вот оно как теперь будет?»
Исайя представил, как Самуэль, закованный в цепи, сидит в повозке, а Адам, самый светлокожий из тех, кого еще можно считать людьми, прикрывает длинное, якобы не Галифаксово, лицо, чтобы не смотреть на груду костей, в которую он, Исайя, превратился, — ведь скалу надвое расколоть можно только молотком да зубилом. Видение рассеялось, Исайя снова увидел хлев, и в ту же секунду опасность, о которой твердил Амос, вдруг показалась ему реальной. Сердце заколотилось в груди.
Он зашагал быстрее, мелко, часто задышал. Ноги гудели от нетерпения. После долгого дня от него разило. Исайя подумал было, не сбегать ли к реке окунуться, пока не зашло солнце. А потом уж можно вернуться в хлев и выдержать взгляд Самуэля. Но нет, нельзя было заставлять того ждать еще дольше.
Он немного потоптался перед дверями, не решаясь их открыть. Как объяснить, где он пролил свое семя и отчего в тот момент чувствовал себя так, словно ненадолго обрел свободу? Исайя нехотя потянул дверь на себя. Та скрипнула, Самуэль в хлеву вскочил на ноги, рванул ее изнутри и едва не сбил его с ног.
— Что стряслось? — прошептал он, подхватывая Исайю, чтобы тот не упал.
Исайя закинул руку ему на шею и прижался всем телом. Так, в обнимку, они вошли в хлев, и Исайя тут же рухнул на груду сена.
Самуэль замер над ним.
— Слышь, парень, да что с тобой приключилось? Хоть слово скажи! Где тебя носило?
Исайя обернулся на лошадиные стойла.
— Может, откроем их, Сэм, да выпустим лошадок? — медленно протянул он. — Сдается мне, им там тесно.
— Чего?
Самуэль поднял стоявшую на полу, возле стойл, лампу, зажег ее, перенес поближе к Исайе и присел рядом с ним.
— Сам глянь, им же там неловко. Места-то мало совсем, — продолжал Исайя.
— Тебя, видать, тубаб весь день взаперти продержал? Заставил на табуретке сидеть, пока он свою картину рисует, и даже сходить напиться не разрешал? Неужто Мэгги не удалось передать тебе тайком стаканчик лимонада? Немудрено, что ты сам не свой! — рассмеялся Самуэль.
И глянул на Исайю, ожидая, что тот засмеется в ответ, что в глазах его в свете лампы заискрит веселье. Но ничего подобного не увидел.
— Да уж, сэр. Я и верно устал. Устал до смерти, — попытался выдавить улыбку Исайя.
— Сам вечно наседаешь, чтобы я говорил, — прищурился Самуэль. — Бывает, так разойдешься, что тебя не заткнешь. А нынче одни отговорки, — бросил он громче, чем собирался.
Исайя встал и пошел к ведру с водой, всегда стоявшему у передней стены. Споткнулся о брошенную посреди хлева лопату, полетел на землю, но успел выставить вперед руки. Поднялся, отряхнулся и потянулся к ведру. Перенес его поближе к Самуэлю, сел и принялся пить из ковша большими глотками.
— Дак будешь ты говорить или нет?
Исайя отхлебнул столько воды, что проглотить ее разом оказалось трудно.
— Хоть я и не зверь, а все ж понимаю. Когда тебя в тесноте держат, сам себе начинаешь казаться крохотным. А люди чуют и обращаться с тобой начинают, будто с какой-то мелочью. Оно у всех так, даже у таких верзил, как ты, Сэм, — Исайя перевел дух. — И вот ведь хотят, чтоб сам ты был мелким, а штука твоя — большой. Смекаешь, о чем я?
— Не смекаю я ничего, — фыркнул Самуэль. — Что ты такое несешь?
— Я здесь, Сэм. Им-то невдомек, а я здесь.
— Знаю.
— Правда? — Исайя опустил глаза.
— Он что?.. — Самуэль придвинулся ближе.
— Смешно они говорят. — Исайя сдвинул брови. Недавнее прошлое вспыхнуло у него перед глазами и тут же померкло, чтобы дать дорогу настоящему. — В самом мерзком видят хорошее. Эй, черномазый, сделай мне то да сделай это. Требуют, чтобы ты с ними, как с ночным горшком, обходился. И все повторяют — ох, какой большой, до чего ж большой. Растяни меня, говорят. Слушать тошно, а глядеть, как их корчит, еще тошнее. Знай ублажай их, а они тебе взамен только горе. — Исайя опустил ковш в ведро и зачерпнул еще воды. — А все ж таки…
Самуэль выпрямился и вгляделся ему в лицо в поисках разгадки. Может, по острому подбородку, раздувающимся ноздрям или изгибу ресниц он сможет понять, отчего этот парень решил разбить ему сердце, да еще так неторопливо, со смаком.
— Ты как, бегом к нему помчался иль так, вразвалочку? — спросил он, пристально глядя на Исайю. — А сам еще из-за Пуа на меня нападал!
Исайя открыл рот, язык его заметался в поиске подходящих слов, но так ничего и не нашел. Пространство перед ним сузилось — пускай и не на самом деле, а только в пределах зоны видимого. Несколько секунд оба молчали и ощущали лишь исходивший из ниоткуда — и друг от друга — жар. Наконец Исайя решил, что сдаться будет лучше, чем нападать в ответ. И потянулся к колену Самуэля, но тот отдернул его. Исайя улыбнулся и покачал головой. Веки его отяжелели, глаза начали слипаться. Он зевнул, встал, вроде как собираясь уйти, но лишь развернулся к Самуэлю спиной и глянул на двери хлева. Пальцы его подергивались, как у человека, пытающегося потянуть время, но не понимающего, чем пока что себя занять.
— До чего же они плоские, — забормотал он. — Ни одного изгиба. Клятая прямая линия от затылка до пяток. В жизни ничего чуднее не видал. — Он рассмеялся. — А вопросов-то задают уйму. Он и про тебя меня спросил. Я ответил, а он: «Не отпирайся, мол, я своими глазами все видел». Я говорю: «Самуэля?» Схватил меня за плечо. Я раскрыл его. Широко раскрыл, чтоб он все почувствовал. И он как рухнет на меня. Было приятно.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Сам спросил.
— Не для того, чтоб такое услышать.
Самуэль отвернулся, отодвинулся к ведру с водой, схватился за ковш и принялся пить. Осушил один и зачерпнул снова. И еще. И еще. Все никак не мог отдышаться. Исайя искоса глянул на него, увидел бронзовое в свете лампы лицо Самуэля, раздувающиеся ноздри, капельки пота на лбу. Надо ли ему продолжать?
Самуэль поднял на него глаза и отполз от ведра. Хотелось вскочить, схватить что-нибудь и швырнуть об пол. Он же просто сидел, не желая больше смотреть на Исайю, вдыхать запах, в котором слишком отчетливо ощущался запах другого. Исайя подошел к нему и опустился на колени.
— Ты злишься на меня? — спросил он, заглядывая Самуэлю в лицо, словно ответ таился в каком-нибудь изъяне на коже.
Тот посмотрел на двери.
— Не злись. Мало ли что я там про Пуа болтал. Просто… умирать не хочется. А к тебе я по доброй воле прихожу.
Самуэль все смотрел на двери. Затем взгляд его медленно перетек на стену, где развешаны были инструменты, сместился к скирдам сена и, наконец, остановился на Исайе.
— Поговори со мной, Сэм. Скажи что-нибудь хорошее. — Исайя взял руку Самуэля в свои.
Самуэль прикусил нижнюю губу. Он смотрел на один из висящих на стене предметов. На топор. Просто взгляд от него не мог отвести, любовался формой, мечтал ощупать пальцем острый край. Он подобрал под себя ноги. Исайя так и стоял на коленях, отчего казался сейчас выше. Самуэль положил руку ему на бедро.
— Вот этот выступ, — сказал он.
Исайя улыбнулся и прикоснулся к его талии.
— И этот изгиб, — отозвался он.
— Как ладно движется твоя левая рука.
— Какие мягкие у тебя губы.
— Твои острые локти.
— Твой большой лоб.
— Затылок, где кончаются волосы и начинается шея. Особенно когда ты уходишь.
— Как ты трогаешь меня там.
— День, когда у меня пошевелиться не было сил, а ты принес сладкой воды и заварил травяной чай.
Исайя обвил Самуэля руками, прижался и начал всхлипывать, уткнувшись ему в плечо. Самуэль крепко обнял его, затем чуть отстранил и заглянул в лицо. Руки его скользнули по груди Исайи, спустились ниже, к пупку. Исайя откинулся назад, и Самуэль прижал ладонь к его упругому животу, очертил его пальцами.
— Что ты со мной творишь? — прошептал он.
Огладил лицо Исайи, и тот прильнул к его ладоням, вдохнул их запах, прижался губами, а потом уткнулся в них.
— Я не хотел… — сказал Исайя.
— Оно всегда так.
Исайя вскарабкался к нему на колени. На мгновение замер, радуясь, что хоть ненадолго оказался выше. Сполз чуть пониже, затем еще немного, гадая, позволит ли ему Самуэль, не потребует ли, чтобы он для начала сходил к реке и как следует вымылся. Наконец они прижались друг к другу, склеились липкими от пота животами, которые, стоило одному из них вдохнуть, тут же щекотно разлеплялись, отчего Исайя с Самуэлем тихонько смеялись.
Исайя погрузился в Самуэля, вцепившись в его запястья, впился в шею губами и зубами. Самуэль закинул ноги ему на талию и рывком перевернул их, теперь он снова возвышался над Исайей. Придавленный к земле, Исайя случайно задел ногой ведро. Самуэль обернулся, посмотрел, как пролившаяся вода впитывается в землю, но тут Исайя рванул его на себя. Самуэль осторожно поерзал, улыбнулся и взглянул на Исайю.