— Не переступай через кости! — выкрикнула Мэгги, не заботясь о том, кто еще может ее услышать.
Но Амос не остановился. Мэгги изумленно раскрыла рот, отступила на несколько шагов, быстро подобрала палку, начертила на земле круг с крестом посередине и смачно плюнула. Амос прошествовал прямо по рисунку. Ошеломленная, Мэгги отступила еще дальше и нашарила в кармане фартука мешочек с каменной солью. Она бросила его Амосу под ноги, и тот наконец остановился.
— Переступишь через него, и уже никто из нас не сможет помешать тому, что случится, — сказала Мэгги.
— Надо было мне догадаться, что ты черной тучей встанешь на моем горизонте, — невозмутимо произнес Амос. — Зря ты так, Мэг. Я против тебя ничего не имею.
— А я имею — против того, что ты задумал. — Мэгги уперла руки в боки.
— Я был терпелив. Я старался…
— Терпелив? Брось ихними словами изъясняться, говори нашими.
Амос замахал рукой перед лицом — то ли от мухи отмахивался, то ли от упреков Мэгги. Та же, стоило ему успокоиться, смерила его взглядом с ног до головы.
— Прежде ты таким не был. Видала я, как нежно ты обращался с Эсси, хоть и мужик, все боялся ей чем повредить. А нынче, — Мэгги покачала головой, — от тебя таким холодом веет, что зубы сводит. Гляжу я, глаза-то у тебя синеть начали. Синеть, слышишь меня?
— А как же твой круг Мэгги? Нешто тебе не жалко будет, если его разрушат?
«Нет, Тетушка Би не могла ему сказать! Это все только между нами! Таковы правила. Ох уж эта девка!» Ну да ничего. Мэгги и сама кое о чем знала.
— Ведал ты или нет? — спросила его Мэгги про темный сгусток, роем букашек зависший над головой Амоса. — На спину опрокинулся или ничком упал?
Амос не ответил, но его молчание сказало Мэгги все, что она хотела узнать.
— И все равно их послушал? А не должен бы.
Амос вздохнул, обернулся, бросил взгляд на иву, на хлопковое поле, на лес и окруженную деревьями поляну. Мэгги понимала, что он делает, — набирается смелости, чтобы переступить через соль. Бог его отлично знал, как больно она жалила. Протянув руку, она коснулась его плеча и вдруг услышала что-то. Голос, голос Амоса. Только он не вырывался изо рта, а словно звучал сам по себе — доносился с неба, с самих облаков. И вот что произошло, когда небесный Амос заговорил.
Сердца застучали, замерли и снова забились. Послышались резкие вдохи и долгие влажные выдохи. Люди молниеносно повскакали со своих мест и закричали громче, чем когда-либо в жизни. Задрали головы к небесам и закрыли глаза. Одни пошатнулись, другие завыли. Но все это было не более чем отсрочкой. Последним — и оттого бесценным — мгновением до.
Мэгги отдернула руку. И вновь обернувшись к ней, Амос заметил, что ее трясет от ярости.
— Ты поняла? — спросил он. — Поняла?
Тогда она ударила его. Прямо по лицу. Ударила так сильно, что с губ его сорвалась слюна. Мэгги проследила, куда упали капли, и порадовалась, что от них будет польза. Ее вздернутый подбородок дал Амосу понять: что бы там она ни увидела — или, вернее, ни услышала — все эти выходки облаков значат для нее меньше, чем то, что она видит тут, на земле. Она ему еще покажет.
Они зашли в тупик: каждый отыгрывался на другом за якобы нанесенную обиду. И правды было не найти. Ни тому, кто никогда не понимал смысла ритуалов. Ни той, которая понимала его слишком хорошо.
В конце концов, устав мериться тайными знаниями, Амос решил пойти на риск. Он посмотрел Мэгги в глаза, опустил голову, наступил прямо на мешочек с солью и ногой отшвырнул его в траву. Мэгги вздрогнула, не веря своим глазам.
— Ты… ты предпочтешь здесь и сейчас долгожданному завтра?
Амос вскинул голову и растянул губы в усмешке — вызывающей и в то же время слегка испуганной. Как можно аккуратнее он отодвинул Мэгги в сторону, и тогда она размахнулась и ударила его по спине. Амос споткнулся, но все равно зашагал дальше. Мэгги ухватила его за подол рубахи, и он отпихнул ее. Она снова бросилась на него, и он снова ее оттолкнул. На этот раз Мэгги не удержалась на ногах и рухнула прямо на больное бедро. Тогда она сжала кулаки и осыпала Амоса проклятиями. Он ответил тем же, и Мэгги обернулась посмотреть, куда упали его слова.
Но ничего не увидела.
Амос тем временем поднялся по ступеням. Мэгги поползла к дому. На землю упали первые капли дождя.
«Он что, через парадную дверь собрался войти? — Мэгги схватилась за грудь. — У него хватит наглости (он называет это „смелостью“) пройти там же, где входят тубабы?» То, что Мэгги уже давно нутром чуяла, теперь подтвердилось. Мир — не что иное, как уловка. Ради него приносились жертвы, но собой миротворцы не жертвовали никогда. Нет, они других вели на костер, утешая, что пламя увидят и на небесах, и на земле. «Не бойтесь, ибо славу обретете».
«Будь она проклята, ваша слава! Отдайте нам то, что наше по праву — цвет нашей кожи, аромат дыхания, трепет век, шаги! Кто посмел нарушить завет и превратить людей в коров и мулов? Восставайте из бездны, где вас ожидает только новая боль. Поднимайтесь, слышите? Очистите свой дух и дайте нам волю! Иначе вы не оставите нам выбора».
Вот что звучало у нее в голове, но слова приходили извне. Их произносили голоса. И было их точно больше шести.
Когда Амос подошел к двери, Мэгги удалось подняться на ноги. Она посмотрела в сторону хлева. Свиные кости по-прежнему лежали на земле, но теперь они располагались иначе — перемешались во время их стычки с Амосом. Мэгги дохромала до них и глубоко вдохнула. Новое предзнаменование. Кивнув, она быстро, насколько позволяла больная нога, зашагала к хлеву.
Голоса в голове все твердили: «Не терзайся, Мэгги. Ты сделала все, что могла, сама знаешь».
Амос застыл перед входной дверью. В конце концов, что тут такого, если он пройдет через парадный ход, гордо выпятив грудь, но готовый в любой момент склонить голову? Мэгги ведь, как домашней прислуге, позволяли это делать. Он не будет первым. А когда он уйдет далеко-далеко, туда, где покоятся изношенные кости, а усталые души принимает в свои любящие объятия Авраам, для тех, кто явится после него, дорожка через тернии будет уже протоптана. И Амос, глядя на них из Верхней Залы, которую называл так только он, улыбнется подобно Господу. Ведь он тоже узрит, что сделанное им хорошо.
Он распахнул дверь и вошел в дом. Ступал медленно, аккуратно, чтобы не наследить. Нужно поосторожнее. Дойдя до дубовой двери кабинета Пола, из-за которой доносился шелест бумаг, Амос вдруг заметил знак. Маленький, почти неприметный. В самой середине двери кто-то вырезал эмблему в виде косы и молнии. Значок был крошечный, не больше долгоносика. Амос сразу догадался, что это какой-то символ. Может, Бога? Но разве Господь не запрещал изображать то, что не относилось к его деяниям и словам? Не ставить никого выше его означало, что все старые боги должны умереть. Откуда бы они ни пришли — из края, который иные именовали Африкой, из Европы или земли, по ошибке названной Америкой.
Хм… Может, однажды он наберется храбрости и спросит об этом массу Пола. Например, когда тот, утомившись весь день приказывать людям трудиться усерднее, найдет успокоение на дне бутылки. Да, так будет лучше всего, спокойного и расслабленного массу Пола любопытство черномазого не заденет.
«Пол меня видел».
Святая Троица.
Амос молитвенно сложил руки.
«Давай же, Амос, постучи. Много столетий назад Моисей тоже повел свой народ через бушующие воды. И все они, очистившись, благополучно вышли на другой берег».
Хроники
Первой вашей ошибкой было то, что вы пытались найти этому объяснение.
Слышите?
Обнаружить источник, расслышать стук, уловить ритм того, что грянуло из хаоса (никогда, никогда не заглядывайте в сердце тому, у чего сердца нет). Глупцы.
Вы хотели понять природу того, что произошло по ошибке, а потому вовсе не имело никакой природы. Но то, что не имеет природы, всегда будет искать ее. А обрести сможет, только отобрав ее у чего-то другого. И всему этому есть название: раскол.
Мы вас предупредили.
Большего, принимая во внимание наше добровольное уединение, мы рассказать не можем. Теперь вы понимаете, для чего существуют заросли: чтобы оградить и защитить. Но, как вы уже видели, любопытным они не помеха. Они обрушились на нас с гор и вышли из моря. Напали с двух сторон. Мы были обречены.
На свете много историй. Они гораздо старше нас. Мы не можем сказать, какие из них правдивы. Но точно знаем итог. Он всегда один: конец, смерть. А перед смертью — невыразимое.
Много историй можно порассказать. Вот одна из них:
Запреты наложили на него, чтобы не отделился от народа своего и не погубил себя. Но в своем высокомерии он не пожелал прислушаться к предостережениям. Он брал женщин и творил с ними, что хотел, не спрашивая их согласия. Вот они, первые изнасилования. От этого ужасного кощунства родились дети без наших меток. Конечно, они не были в этом виноваты, но это никак не умаляло нанесенный ущерб. И все же это оказалось не самое трудное.
Самое трудное началось, когда мы поняли, что все брошенные дети жаждут мести.
И большая их часть отомстит.
Бел и Дракон
От качки всех на корабле мутило. Впрочем, посудина и так уже провоняла рвотой. Птицы не понимали, что происходит. Слетались на запах гнили, думая, что найдут здесь, чем поживиться, но ничего не обнаруживали. Взбешенные, они садились на верхушки мачт, принюхивались и щелкали клювами. А временами, не выдержав, ныряли в волны в надежде ухватить что-нибудь посущественнее морской воды. Те, кому это удавалось, улетали довольные, так и не выяснив, что же издавало такой аппетитный запах мучительной смерти.
Запах доносился из брюха корабля, куда птицам было никак не заглянуть. Те, чей аппетит возбуждало кое-что другое, конечно, знали, что там спрятано. Изредка до трюма доносились грубые песни сердитых матросов. Песнь горя, пропетая на странном языке озверевших от голода людей. Просачивался сюда сквозь доски палубы и едкий смех, барабанил по цепям и капал на тела, которые не успела еще переварить корабельная утроба. Где же надежда? Они заперты в этом чреве, и деревянные ребра удерживают их на месте, не давая вырваться. Но уйти камнем на дно было бы лучше, чем задыхаться здесь, но все еще дышать.