Тимоти посмотрел на клубящиеся на горизонте темные тучи, потом взглянул на отца и спросил:
— Ты про дождь?
Дождь. Вечером Пол разглядывал Тимоти, сидя за обеденным столом. Уже стемнело, и черты сына едва можно было различить в свете свечей. Кругом лежали густые тени, и глаза слуг поблескивали в полумраке. Разумно ли будет указать, что сами размеры земли, простиравшейся от реки до леса, от рассвета до заката, уже доказывали его праведность? Что собственность его являлась неоспоримым подтверждением…
Чего?
Того, что все идет именно так, как должно.
Тимоти неспешно ел под его взглядом. Может, Рут была права? И образование ему стоило получать здесь, под сердцем если не Авраама, то Элизабет, где руки его, как и руки самого Пола, научились бы на ощупь распознавать плодородную почву? Теперь же Тимоти разглагольствовал о суровых зимах, каких в Миссисипи никто и представить себе не мог, о праведниках, рассуждающих о свободе, и освобожденных черномазых, которых никогда не видел собственными глазами.
Он избрал себе довольно необычное поприще. Пол, однако же, вынужден был признать, что и правда видел в произведениях сына дар Божий. Но вот что странно: Тимоти совсем не говорил о Боге. А ведь вроде бы ничто не должно было помешать ему рассуждать о подобных материях. Север справился с поставленной задачей и, похоже, даже слишком хорошо.
Все уже встали из-за стола, рабы закончили прибираться, а Пол все сидел на своем стуле. Что-то удерживало его на месте, а что, он никак не мог разобрать. Сегодня он не обратил внимания, правильно ли Мэгги разложила приборы. Не отметил, достаточно ли жесткие у скатерти углы. И не сказал ни слова, когда в куске курицы ему попалось что-то твердое — вроде кости, только круглое и горелое. Курицу поставили перед ним Мэгги и Эсси, но разделывал ее он сам, так что и винить, кроме себя, было некого.
Но шевелиться почему-то не хотелось. Он наблюдал, как все слабее мерцали свечи, тер глаза. Потом достал из кармана часы, пристегнутые к поясу золотой цепочкой. Только восемь. Он совсем не устал, но подниматься со стула желания не было.
И вот оно грянуло, но вовсе не там, где он ожидал. Не в груди, а в животе. Едва внутри начало постукивать, как он тут же напрягся. Знакомое ощущение. Бежать ли в отхожее место, или все равно не успеет, и нужно кликнуть Мэгги, чтобы несла ночной горшок? Но это же непристойно — стаскивать штаны в собственной столовой, обнажать задницу там, где ешь. Запах впитается намертво, потом никак от него не избавишься. Нет, так нельзя.
Пол с трудом поднялся из-за стола, выбежал на кухню, пронесся мимо Мэгги — та не подняла на него глаз, а только, как положено, ниже склонила голову, — мимо Эсси, стоявшей к нему спиной, схватил светильник, который они зажгли, чтобы побыстрее вымыть посуду, и выскочил на задний двор. Скатился по ступеням, взял левее, к садику Рут, и наконец увидел впереди, в зарослях, одинокое красное строение — уборную.
Узкая будка ярко выделялась на фоне разросшихся кустов. Пол велел выстроить сортир здесь, на задворках, чтобы запах не несло в дом. И в то же время поближе к саду, чтобы цветы стали третейским судьей между ароматом и вонью. Ворвавшись в уборную, Пол захлопнул за собой дверь. В нос ударил смрад, над ухом зажужжали насекомые. Он так спешил, что не стал даже проверять, не наползли ли в будку змеи. Стащить брюки все никак не удавалось, подтяжки не желали расстегиваться. Вдруг по ноге поползло теплое, и Пол едва не помянул имя Господа всуе. Хотя Господь уж точно не имел к случившемуся никакого отношения.
— Мэгги! Мэгги! — завопил он.
Та не спешила откликнуться на зов. Но наконец все же постучала в красную дверь.
— Звали, масса? — спросила она и подняла повыше еще один светильник.
— Тряпку принесла?
— Нет, сэр. А вам, стало быть, тряпка нужна?
— Стал бы я тебя звать, если бы… Ладно, забудь. Ступай принеси мне тряпку. Да живее. Если сама не можешь, позови Эсси. Бегом!
Через минуту в дверь постучала Эсси.
— Масса, мне тут Мэгги тряпку дала…
Пол открыл дверь, и в глаза ему ударил свет лампы.
— Да-да. Давай сюда.
Он схватил тряпку, но та оказалась сухая.
— Где… тут… воды нет. Ты ее не намочила? Где плошка с водой?
— Дак вам, что ли, вода нужна, масса? — Эсси прижала руку ко рту. — А Мэгги мне сказала, тряпку, мол, отнеси. Я и принесла. Бегом бежала, сэр.
— Дура проклятая! — заорал Пол. — Мэгги! Позови Мэгги! Мэгги!
— Мэгги! — подхватила Эсси.
Вернулась Мэгги.
— Мэгги, немедленно принеси мне плошку с водой. И чистые брюки. Да поскорее. Эсси, возьми. — Пол протянул ей штаны с болтавшимися на них подтяжками. — Займись этим. Смотри выстирай как следует.
Мэгги обернулась, они с Эсси обменялись взглядами.
— Да, сэр, — сказала Эсси и пошла прочь, держа брюки на вытянутых руках.
Вскоре вернулась Мэгги.
— Вот, сэр, — сказала она, ставя на землю плошку и светильник.
Пол подал ей тряпку, она намочила ее в теплой воде и протянула обратно. Он же посмотрел на нее, сдвинув брови.
— Неужто вы хотите…
Пол встал и развернулся к Мэгги задом.
— Почисть меня.
Он придержал гениталии, Мэгги же принялась вытирать его, словно ребенка, вымыла зад, стерла поблескивающую в свете лампы грязную струйку с ноги. Закончив, она бросила тряпку в плошку и протянула Полу брюки.
— А где подтяжки? — спросил он, натянув штаны и обнаружив, что в талии они слишком свободны и так и норовят сползти.
— Масса, сдается мне, вы их Эсси отдали, велели постирать.
— Проклятие! — выругался Пол. — Шевелись. — Он отпихнул Мэгги в сторону и пошел к дому, придерживая брюки за пояс.
Хотелось обвинить во всем их. Потому Пол и вызвал их в кухню, а сам принялся ходить взад-вперед, поглядывая на женщин так, словно это они дали неточные указания. Нужно будет съездить к доктору, пусть даст ему что-нибудь от живота — успокоительный чай или целебную мазь. С прошлого раза уже ничего не осталось. Пол обернулся к Мэгги и Эсси. Те стояли, склонив головы и держась за руки.
— Прекратите, — рявкнул он и кивнул на их руки. Руки разжались. — Так бы и выпорол вас, — выплюнул он, продолжая метаться из угла в угол. И окинул их взглядом — обе черные, в одинаковых белых платьях. Только одна повыше и покрепче той, другой, чье тело ему неплохо знакомо. — Мэгги, никакого больше клюквенного соуса на ужин, — наконец сказал он. — А может, все дело в той проклятой зелени. Ты ее переперчила…
Мэгги кивнула.
— Да, масса, — сказала она, покосилась на Эсси и снова опустила глаза. — Ох, масса, жалость-то какая. Ваш ботинок… — Она указала на его ногу.
На носке черного башмака виднелась коричневая клякса.
— Позвольте мне, сэр. Уж я их вам начищу, — сказала Эсси и опустилась на колени. Мэгги тоже.
Пол оперся о стену, они же расстегнули ботинки и стащили их с его ног. Три стоявших на полу светильника освещали всю сцену теплым светом. Полу нравилось смотреть, как Мэгги и Эсси ползают перед ним. Но вот что странно: на коленях стояли они, но на одно мгновение ему показалось, будто это они возвышаются над ним.
А на коленях — он.
— Да, кузен. Мне и правда надо выпить, — ответил Пол Джеймсу в тот день.
Оставив младших надсмотрщиков разбираться с тюками, они обошли хлев и оседлали лошадей, которых подвел к ним тот черномазый, что отлично исполнял все обязанности, за исключением одной. Ровно минуту назад другой черномазый предложил решить эту проблему с помощью Иисуса. Предположить, что Иисус станет печься о столь низких и незначительных созданиях, было так нелепо, что даже Джеймс расхохотался. И все же Пол призадумался.
Они поскакали по высохшей от жары тропинке. Со всех сторон доносились вечерние песни птиц и стрекот цикад, считавших, что сумерки по праву принадлежат им. «Вот для чего нужны заросли, — думал Пол. — Чтобы укрывать и отгораживать». Они — живые рубежи между самим человеком и всем, что Яхве даровал ему для изучения. Пересекать их рискованно и для тех, кто внутри, и для тех, кто снаружи, однако человек лучше всех остальных созданий освоил искусство выживания.
Было на удивление прохладно, и Полу нравилось, что кузен едет с ним бок о бок. Ему даже казалось, что в сгущавшихся сумерках и медовом свете лампы в лице его заметнее становятся фамильные черты. Говорили, что мать и тетка Пола были похожи как две капли воды. И в этот час, когда все сущее зависло между светом и тьмой, Пол вдруг заметил, что Джеймс унаследовал от матери больше, чем он сам. Правда, лоб у него низкий, но в остальном он очень похож на Маргарет, а значит, и на Элизабет. Вот почему в свое время он так легко поверил в рассказанную Джеймсом историю. Должно быть, подсознательно почувствовал, что они родня. К счастью, чутье его не подвело и не позволило прогнать прочь свою плоть и кровь. Это было бы тем более обидно, что все прочие узы, что связывали его с людьми помимо семьи, были разорваны.
Было время, когда он думал, что и семейный круг ждет та же участь. Поначалу дети в утробе Рут не задерживались. Должно быть, она просто была слишком молода. Вскоре она все же подарила ему сына с необычными волосами и цепкими глазами, увидеть которого съехался весь город. Люди завистливо перешептывались, когда Пол рассказывал им, что в отличие от других младенцев Тимоти родился на свет вовсе не красным и сморщенным. Нет, он явился в этот мир подобно Христу. Над головой его горел нимб, а васильковые глаза, казалось, заглянули прямо в душу всем, кто помогал ему пройти через родовые пути. Он сразу же закричал, да так сильно и громко, что Пол и Рут засмеялись. Они-то знали, что те, кто появлялся на свет до него, лишь тихонько подвывали и вскоре — о, слишком скоро! — обращались в прах.
Наконец они въехали в центр Виксберга. Кругом полно было женщин в пышных юбках и мужчин в широкополых шляпах, они торопливо шагали по улицам, разъезжали в повозках и верхом. Владельцы лавок — портной, мясник, аптекарь и галантерейщик — прощались у витрин с посетителями, собираясь закрываться на ночь.