— Пуа, ты меня знаешь, — не унималась Сара. — Лучше не лезь на рожон.
Та только свернулась покрепче.
— Сдается мне, ты не слышишь? Вставай, говорю. Нам нужно идти.
— Куда? — спросила Пуа.
Сара заглянула ей в глаза.
— Видишь меня?
— Я круги вижу. Неровные такие. А ты отчего-то вся синяя. Зато мягкая.
— Поднимайся, лапушка, поднимайся.
— Но куда мы?..
— Да хоть куда, главное, подальше отсюда.
— Сара, — сбивчиво пробормотала Пуа. — Самуэль…
— Вставай. У меня уж язык устал тебе повторять. А горести свои собери в узелок, завяжи потуже да затолкай туда, где никто не найдет. И сама за ними не лезь, покуда сможешь. Оставь на крайний случай. Если вдруг дикие звери набросятся. Или дыра так разрастется, что, того и глядишь, засосет. Или глянешь ты в реку, а оттуда на тебя посмотрит такое, чего никогда не видела. Я ж тебе с самого начала говорила, не помнишь? Нешто я вместе с косичками тебе это в башку не вплела? Слушать ты меня не хотела, гляди теперь, что вышло. Вон оно, стелется по земле, так и ждет, когда копыта затопочут. Вставай, девка. Говорю тебе: Поднимай. Свою. Задницу.
Наконец Пуа протянула дрожащую руку. Сара схватила ее и вздернула Пуа на ноги. Та привалилась к ней. Сначала пошли шагом, потом, взявшись за руки, пустились бегом. Шарахаясь от грохота выстрелов, они пронеслись сквозь деревья и выскочили к реке. Зрения не хватало, и они шли на ощупь. Впереди виднелись только камни, ветки и два смутных силуэта.
— Видишь, кто это? — спросила Пуа.
— Не-е, — прищурившись, отозвалась Сара.
Пуа схватилась за грудь, постояла пару секунд, глядя назад сквозь ветви деревьев. Потом набрала в грудь побольше воздуха и шагнула к реке. А у самой воды обернулась к Саре.
— Можем переплыть на ту сторону.
— Я-то плавать не умею, мой толстый зад мигом потонет. Но тебе под силу, верно?
— Что?
— Давай-ка спасайся. А я придумаю что-нибудь другое.
— Сара, да ведь они ж тебя убьют.
— Уж сколько раз могли.
— Но…
— Там, на том берегу, может, у тебя и получится наконец.
— Что получится?
Сара взяла Пуа за руки и поцеловала в щеку.
— Стать собой.
Пуа покачала головой.
— Глупышка. Уж если ты реку переплывешь, у тебя просто выхода не останется.
— Я не могу.
— Можешь. Ну же, сестренка! Полезай в воду. — Сара мягко подтолкнула Пуа в спину. — Плыви.
Пуа стащила платье и завязала его вокруг талии. Подошла к самой воде и медленно погрузилась в воду. Мимо пронеслась стрекоза. Пуа, по шею в воде, обернулась на звук и тут же исчезла.
Затаив дыхание, Сара ждала, когда из воды покажется голова, рука — хоть что-нибудь. Но на черной глади не видать было даже пузырьков. Неужто пучина ухватила Пуа за ноги? Какой-то бродячий дух по ошибке принял ее тело за свое? Пальцы, из хватки которых не вырваться, как ни брыкайся, утащили ее на дно, чтобы развеять скуку?
Она послала Пуа на смерть. И чего ради? Нужно было тащить на себе, а она оттолкнула… Вдруг в темноте что-то плеснуло. И еще раз. И еще. Мелькнул серебристый всполох, и Саре удалось разглядеть изящную блестящую руку. Пуа скользила. Скользила по реке, будто сами вечные матери пришли ей на помощь. Сара негромко охнула от радости. Как жаль, что она не может задержаться и еще понаблюдать за полетом подруги. Но кругом хищно щелкают зубы и цокают языки.
Пуа спросила, куда она пойдет, а Сара понятия не имела. «Что-нибудь придумаю», — сказала она. Найти безопасное место она давно отчаялась, но согласилась бы и просто на жилое, где хоть малая толика ее души смогла бы сверкать, не забрызганная грязью.
Сара вспомнила, как однажды забралась на вершину. Будь мир устроен правильно, там точно было бы безопасно. Оттуда, с высоты, она увидела женщин, черных, как самые глубокие пещеры. Вскинув вверх руки, они манили ее к себе, говорили, что у нее есть «бесконечное число матерей и сами они — матери бесконечности. Они были первыми и родили последних, дали жизнь женщине, которая, являясь одновременно и женщиной, и мужчиной, объединит все сущее — и волка, и древо — и заставит жить в мире. То, у чего не было начала, не будет иметь конца. Мечты слились воедино. Сама погляди, все есть круг: вращающееся колесо в небе, пузыри в морской пене, кольцо сомкнутых рук. Заключив внутрь милосердие, свидетели стоят, держась за руки, и смеются. Такие земли не пожирают собственный молодняк. Хоть у своей крови спроси. Она тебе расскажет».
— Знаешь, где я никогда не была? — вслух спросила Сара у мироздания.
Она бросилась к хлопковому полю, пробежала мимо потерянно слоняющихся коров и, оказавшись на противоположном краю, увидела строй хижин, тускло освещенных отблесками от горящего тела Самуэля. Сара медленно прошла мимо них, любуясь цветами, в которые их окрасило пламя. А затем посмотрела на простиравшийся за ними лес.
— Вот там я никогда не была, — громко произнесла она.
На юге. Она никогда не ходила в южную сторону, потому что Пол и другие заверяли, будто чокто невероятно мстительны и любят лакомиться черной плотью. Но разве не то же самое они говорили о матерях бесконечности, не боясь, что те явятся и взыщут с них за клевету? Нет уж, если для Пола и ему подобных чокто — чудовища, значит, ее они не тронут. Что бы ни пряталось в том новом лесу, в иной темноте, она ко всему готова. Это здесь бродят кошмары. Уж пусть лучше ее сожрут, чем ждать, пока бледные руки снова попытаются развести ей колени.
— Что, Мэри, скажешь, я неправа? — спросила она у тьмы.
Сердце ее билось последним в длинном ряду женщин, прятавших лезвия в теплых губах. Что ж, тубабы, рискните, если не боитесь. Сара заправила выбившийся конец повязанного вокруг головы платка, подоткнула подол платья между ног, смастерив импровизированные штаны, и вошла в лес, свободной рукой раздвигая листву и ветки. Однако стоило ей выбраться на прогалину, как путь ей преградил откуда ни возьмись появившийся отряд. Мужчины — одни оборванные и беззубые, другие высокие и тощие — выстроились рядком, похожие на зубцы вил, что так и норовили вонзиться ей в тело.
Все разом пошли на нее, а Сару вдруг посетила мысль, досадная, как заноза в ступне. Легче всего было поверить, что тубабы чудовища, и ждать от них преступлений. Труднее было осознать страшную правду: чудовищ не существует. Все злодейства на свете совершают обычные люди. И у каждого из них в груди имеется драгоценная изящная штука, которую при желании можно обрушить на голову другого, а потом вернуть на место — и та снова начнет биться. Теперь, вытащив занозу, Сара спокойно могла шагать по земле, даже по самой ухабистой.
Она дерзко улыбнулась этим бандитам. Ее имя уже стерли со всех памятников, заменив именами мужчин, бездумных, агрессивных, трусливых мужчин, которых одновременно и пугала, и восхищала утроба, выносившая все сущее, — иначе говоря, космос. Они стащили с неба богинь и зарыли их в землю, спрятали так, что только самым одаренным удавалось их разглядеть. А теперь решились вымарать и ее лицо из хроники, рассеять ее останки так, чтобы их никогда не нашли.
Сара сжала правую руку в кулак, а левой достала спрятанное за щекой лезвие. Пускай раздувают пожар сильнее, подбрасывают поленья в пламя, это неважно. Нет уж. Если она и станет чьей-то жертвой, так только своей собственной.
Она закачалась из стороны в сторону, как качались оставшиеся за спиной кусты хлопка. Между ног скользнул ветер. Одну руку Сара сжала в кулак и выставила вперед, другую спрятала за спину — этакую готовящуюся к нападению змею с посверкивающим в пасти острым клыком. Вообразив, как вытянутся физиономии нападающих, когда она как минимум двоих из них утянет за собой в те жаркие земли, где народу ее живется славно, Сара приготовилась к атаке.
— Что ж, налетайте!
Пробравшись в самый центр кучи-малы, Амос вскинул вверх руки.
— Успокойтесь! Это рассвет Дня Господня! — выкрикнул он, но голос его потонул в диком шуме.
Глупцы, они не понимали, что там, снаружи, горя будет куда больше, чем здесь, в Пустоши. Конечно же, всем им отлично известно было, что творилось тут, за высоким забором, все было записано на телах. Однако они и представления не имели, от чего их этот забор защищает. А вот Амос знал. Что может быть страшнее тубабского патруля? Отряда юношей, вскормленных слезами тубабских женщин, отправляющегося в лес поискать, не притаилась ли где в чаще или укромной пещере стайка черномазых?
Они полагали, что понимают, каково это — голодать. Но даже не представляли, сколь далеко это чувство от настоящего голода. Ни разу не видели, как человек, у которого в животе уже дней пять не было даже жалкого кусочка мяса енота, травится, сжевав от измождения ядовитый корешок.
Но еще хуже, когда поблизости нет колодца. В речной воде слишком много соли, от нее бывает расстройство желудка. И на дождь полагаться нельзя, ведь климат тут изменчивый. В лучшем случае едва успеешь собрать немного воды в ладони, и дождь тут же, как назло, прекратится. Что уж говорить о волках, змеях и крокодилах, которые только и ждут, как бы вонзить зубы в какого-нибудь идиота. А как насчет малышей? Тащить в дебри ребенка и слушать потом, как он орет от голода, не в силах высосать молока из высохшей от голода материнской груди?
Конечно, здесь, в Пустоши, небезопасно, но тут хотя бы стабильно. А людям, у которых ничего нет — и не будет, пока миром правят тубабы, — уж лучше заранее знать, кто, когда и каким образом принесет им горе.
«Я не гнилой плод. Я человек».
— Придите ко мне и найдете защиту в руках моих.
«Не нужно бояться! Не нужно!» — хотелось ему крикнуть живым и мертвым. И некоторые из живых непременно откликнулись бы. Кто же отворачивается от брезжущего в жуткой ночи огонька, каким бы тусклым и слабым он ни был? Кто противится распахнутым объятиям, которые, если не смогут защитить, так хотя бы не оставят тебя умирать в одиночестве? Однако ни Эсси, ни Тетушка Би не пришли на его зов, и Амоса это задело.