Показалось, что на глубине что-то есть, но рассмотреть как следует Исайя не успел. Нечто мерцающее, словно настороженные глаза. Исайя решил, что они померещились ему от усталости. Руки и ноги у него ослабли. А ведь сколько он тюков сена перетаскал, сколько навоза сгреб. Мышцы так раздулись, что тубабы решили, будто нет ноши, которая оказалась бы ему не по плечу. Он же ошибочно принимал их слова за доказательство собственной выносливости: считал, что, чем больше сможет вынести, тем, значит, он сильнее. И только потом понял, что обходились с ним не лучше, чем с коровами, лошадьми, свиньями и даже курами.
Задрав голову, Исайя увидел над собой ночное небо во всей его звездной красе. И, почти уже смирившись с поражением, вдруг ощутил под ногами твердую почву.
На размытый, замшелый и усеянный плавником берег он выполз на четвереньках. Перевернулся на спину и растянулся в темноте, тяжело дыша. В тело впивались камешки. Исайя понимал, что времени мало. Инстинкт подсказывал бежать, но ноги отказывались подчиняться. Тогда он сел, стараясь не смотреть на берег, с которого только что удрал. Знал, что не услышит того, о чем больше всего мечтает, — плеска, означающего, что Самуэль плывет к нему, взрывая воду мощными гребками, а голова его то исчезает, то вновь выныривает на поверхность, и он все ближе, ближе, и вот, наконец, добирается до земли и, свободный, падает к нему в объятия.
И все же, не выдержав, Исайя бросил взгляд в ту сторону и увидел пылающее в ночи пламя и бросающиеся друг на друга фигуры. Слишком далеко — отсюда не различить темный силуэт, который он знал лучше, чем свой собственный.
Нет, в воде Самуэля не было. Но там, возле Большого Дома, кто-то определенно был. Висел на проклятом дереве, склонив голову набок, словно с любопытством во что-то вглядывался, и пылал при этом, как факел. Не охвати тело огонь, Исайя смог бы лучше его рассмотреть. Но разве мог это быть кто-то другой?
Его вырвало, и река, не тратя времени даром, смыла его подношение и унесла его в море. Исайя попытался встать, но снова рухнул на колени, не в силах отвести глаз от пламени. Казалось, что и он в этом виноват. Вот чему научила его жизнь в мире тубабов: постоянно раскаиваться в содеянном и указывать левой рукой себе на грудь, когда все вокруг велит указывать на кого-то другого. В голове неотвязно кружила мысль, что он мог бы не откликнуться на зов Тимоти. Отшатнуться, отказаться снимать штаны, не дать ловкой руке пробудить себя к жизни. Что, если бы он не смог в него войти, не дал волю смеху, не смотрел так долго в глаза, пытаясь что-то в них отыскать? А ведь он даже почти застонал и, без сомнения, получил удовольствие, валяясь на мягкой постели. Неужели желание выжить того стоило? Неужели Самуэль прав был, назвав его предателем?
В момент измены Исайя выталкивал из головы все мысли, распихивал их по углам спальни Тимоти, прятал за прислоненными к стенам холстами, где они и валялись, скрытые от посторонних глаз. И в зеркало ни разу не заглянул — так было проще. Потому что знал, что поступил как трус. Самуэль сказал тогда, что придется ему чем-то рискнуть и перестать торговать своим телом за хозяйскую ласку. Исайя обиделся и едва не напомнил ему про хлопок: вот она, ласка, от которой все пальцы в крови.
Нужно идти. Скоро за ним придут. Переправятся через реку на плоту или лодке. Возьмут собак, захватят ружья, и эхо выстрелов навечно повиснет в воздухе. Они явятся и постараются вытянуть из него все, что ему известно, хотя знание-то его не больше камушка и легко поместится в ладонь.
Исайя посмотрел на звезды. Может, он вовсе не мерцающие глаза на дне реки видел, а просто отраженное в воде небо? Что ж, тогда ясно, отчего люди так часто тонут — просто не могут разобраться, где верх, где низ, ведь они так похожи. И все же ему до сих пор казалось, что те глаза за ним наблюдали. А звездам такое не под силу.
Исайя выдохнул. И задумался вдруг, как бы все у них с Самуэлем вышло, расти они без оков и цепей. Нет, не нужно плакать. Не нужно, ведь чувства еще так остры, так свежи. Надежно спрятаны в самых укромных уголках, под крайней плотью, чтобы их всегда можно было воскресить и приласкать. И уничтожить их можно, только уничтожив его. Впрочем, даже и тогда они станут только ближе. Рука об руку войдут туда, где родители и прародители нашли убежище от тех, чьи тела не прикрыты кожей. И это не какие-то жуткие небеса, нет. Это край, где звучат первые песни и никто их не прерывает.
От берега до берега он плыл под водой, выныривал, только когда легкие уже готовы были разорваться. И теперь понял, что видел не звезды, а лица на дне: лица, глядящие из ила, улыбающиеся, а может, искаженные страданием. Лица людей, которые держались за руки и притоптывали ногами в такт течению. И Исайя узнал их, хотя никогда раньше не видел.
— Женщины в воде. Они защищают вас, — раз сказала ему на берегу Мэгги, глядя на недвижимый лес на той стороне.
— Не понимаю, о чем ты, мэм, — ответил он.
— Они черные. — Она усмехнулась и хлопнула себя по колену. — Ну конечно же, они черные.
Самуэль не прислушивался к разговору. Стоял, погруженный в собственные мысли, сжимал кулаки и кусал губы. Исайя же слушал внимательно, но так ничего и не понял.
— Нет, не женщины в воде. А женщины, которые и есть вода, — добавила Мэгги, очевидно считая, что теперь все прояснила.
Может, она откуда-то знала? Предвидела? Догадалась? И подарила им в защиту то единственное, что могла предложить? Заклятие, древнее, как сама вода? Так вот чему учила его Сара тем вечером на берегу реки?
Он встал на колени в грязи, не слыша ничего за шумом воды, и уже собирался подняться и отправиться в простиравшийся за спиной лес. Но вдруг чья-то рука схватила его за щиколотку.
Как им удалось так бесшумно подобраться? Неужели он так погрузился в свои мысли, что стал легкой добычей? Вот спасибо его задумчивому сердцу.
У него не хватит сил драться с ними. Ни с Джеймсом, ни с Зиком, ни с Малакаем, ни с Джонатаном, ни с остальными. Исайя ровно выдохнул и даже не попытался спихнуть руку. Так и стоял на коленях, надеясь, что его убьют здесь, а не потащат на тот берег. Закрыл глаза и стал ждать пули в лицо.
Вдруг знакомый голос выдохнул его имя:
— Зай!
Он открыл глаза, уверенный, что это сон.
— Самуэль?
Увидев мокрого до нитки Самуэля, Исайя вытаращил глаза.
— Я здесь, — улыбнувшись, объявил тот.
Исайя подпрыгнул и так крепко сжал его в объятиях, словно хотел сам стать частью его тела. Потом покачал головой и, глядя на Самуэля во все глаза, взял его лицо в ладони, ощупал, стремясь убедиться, что это и правда он.
— Эй, парень, да ты что делаешь? Не ровен час, глаз мне высадишь!
— Уж простите великодушно, — выдохнул Исайя, всхлипывая. — Просто ты здесь.
— Сказал же, я тебя догоню.
Исайя снова обхватил его руками и прижал к себе.
— Ты меня ненавидишь?
Самуэль откинул голову и посмотрел ему прямо в глаза.
— Ненавижу? Парень, да ты сдурел, что ли, такие глупые вопросы задавать?
Они обнялись. Самуэль поцеловал Исайю в ухо.
— Мне пора, — шепнул он.
— Что ты сказал? — вскинулся Исайя, не уверенный, что верно расслышал за шумом воды.
— Нам пора.
Исайя кивнул и сжал руки Самуэля в своих. Наконец, оторвавшись друг от друга, они направились к лесу.
Тропинки не было. Разросшиеся, не тронутые рукой человека кусты заполонили все вокруг. В пологе ветвей не виднелось ни одной прорехи, и оттого лунный свет не проникал в чащу. Исайя и Самуэль пробирались сквозь дебри, ломая ветки и наступая на червей и камни. Несмотря на усталость, они старались идти быстро. А услышав змеиное шипение, еще ускоряли шаг. Хоть бы сова заухала — так бы они примерно поняли, в ту ли сторону идут.
Казалось, они несколько часов пробирались сквозь чащобу: ломали ветки, падали и перелезали, пока наконец не вышли на поляну. Земля под ногами была мягкая и влажная, в воздухе густо пахло хвоей. Где-то выли звери, над ухом звенели комары, ухала сова и шелестели на ветерке листья. Снова показалось ночное небо, и Исайе с Самуэлем удалось разобрать в полутьме смутные силуэты друг друга. Этого им вполне хватило. Черный, как сама ночь, и темно-лиловый, они разглядывали друг друга в неясном свете луны и звезд. Дыхание у обоих сбилось, грудные клетки тяжело вздымались. Слишком измотанные, напуганные и голодные, чтобы улыбаться, они все же чувствовали, как ползут вверх уголки губ.
— Как думаешь, далеко мы ушли? — выдохнул Исайя.
— Не знаю, да только мне бы передохнуть. Хоть минутку.
Самуэль растянулся под стволом могучего платана, густо поросшего мхом.
— Говорят, мох по северной стороне стелется, — мягко сказал он.
— Стало быть, нам туда нужно, — Исайя указал на противоположный край поляны.
Самуэль не ответил. Только вдыхал полной грудью и медленно выдыхал. Пожалуй, слишком медленно. Дыхание его сбивалось. Исайя подошел к дереву и склонился над ним.
— С тобой все в порядке?
Самуэль, сдавленно дыша, улыбнулся.
— Да, кажись. Умаялся просто. Пить хочется. И есть тоже.
Исайя порыскал в темноте в поисках чего-нибудь съедобного. Ни цикория, ни рогоза, ни клевера поблизости не росло. Зато удалось отыскать кипрей — тот ярко пестрел в темноте. Нарвав его, Исайя поскорее вернулся к платану.
— Больше ничего пока не нашел, но вот погоди, рассветет, тогда уж…
Самуэль скорчился на земле.
— Сэм!
Исайя опустился рядом с ним на колени. Тот напряженно морщился, щурился. На щеке его лежала полоса лунного света.
— Не по себе мне что-то, — сказал он и, ухватившись за Исайю, попытался встать. Но тут же вновь съехал вниз по стволу и рухнул на корни, подставив руку, чтобы смягчить падение. — Что-то не так. — Он принялся растирать грудь и предплечья. — Нехорошо себя чувствую.
— Нешто заболел? — Исайя потянулся к его груди. От Самуэля так и шпарило жаром.
— Нет! — выкрикнул тот, вскочил на ноги и привалился к дереву. — Не трогай там. Не хочу тебе больно сделать.