мерек над Арно. Она продолжалась, несмотря на долгие перерывы, на частые отлучки Моны Лизы, ее таинственные путешествия и многочисленные заботы, неотложные труды художника. Под мягкой внешностью Леонардо скрывался человек беспокойный и действенный. Что касается Лизы, всегда изменчивой и всегда одной и той же, то она не выказывала ни нетерпения, ни безразличия. Она играла со своей неограниченной властью. Разве она не владела мастером полнее, чем если бы была его любовницей? Разве она не была уверена, что рано или поздно он упадет к ее ногам, воспламененный неведомым богом, и что тогда, слившиеся и преображенные, они обретут новый мир? О радость без границ, в уничтожении и возрождении вдвоем! Она ждала вспышки, но не хотела ее вызывать. Два внешних события подтолкнули ее. Мессер Джокондо, обремененный делами и охваченный внезапным подозрением, вызвал свою жену в свой замок в Маремме угрожающим письмом. С другой стороны, кардинал Амбуазский, которому писал Леонардо, чтобы поступить на службу к французскому королю, попросил Леонардо отправиться вслед за ним в Милан. Назначенный час пробил. Прошлое, этот тиран будущего, вновь овладело женщиной. Труд, этот тиран гения, заковал в цепи своего раба. Прошли необыкновенные дни, и надо было расстаться и покинуть рай недостижимой мечты по зловещим дорогам реальности.
Без сомнения, это был трагический час, тот, когда задумчивый мастер и бесстрастная Мона Лиза, охваченная внезапным трепетом, узнали эти две новости. Леонардо как раз завершил портрет и добавил несколько штрихов на трепещущие, едва заметные ресницы, на уголки изогнутых губ, на вуаль на лбу и едва заметную тень, очерчивающую грудь под темной тканью платья. Он смотрел на фантастический пейзаж за Моной Лизой, эти красноватые остроконечные скалы вулканической формы, напоминающие доломиты Фриули, между которыми вьются извилистые ручьи. Судьба, подстерегавшая обоих, казалась им столь же темной, как и этот пейзаж, недавно чаровавший их. Окинув взглядом ее лицо, которое он написал на лиловатом фоне, чтобы выразить этим всю его магию, он был поражен ее тройственностью: мягкость, могущество и тайна. Тогда почти нестерпимая боль охватила его при мысли, что он теряет навсегда этот источник жизни. Он желал хотя бы сказать последнее слово об этой тайне перед прощанием навеки. Тогда, нарушив строгий запрет, который он соблюдал до сих пор, художник воскликнул: «О Мона Лиза, Женщина из женщин, ты, которую я писал и которую не знаю, колдунья, покорившая магов, ты, столь мягкая по виду и столь жестокая в глубине, столь чистая, когда ты размышляешь о небе, и столь тревожная, когда твоя душа содрогается перед бурей, изменчивая и непроницаемая, утонченная и развратная, как случилось, что в глубине твоего сердца царят одновременно и Медуза, и Мадонна? Кто же ты? Я не разгадал твою загадку, но – поскольку мы должны расстаться – открой мне свою тайну».Тонкая улыбка, обычно блуждавшая на дрожащих устах Лизы, сменилась горькой складкой, когда она ему отвечала: «О великий Леонардо, король художников, господин искусства, всемогущий маг, ты, который изучал землю и небо, металлы и души, Природу и человека, ты, который обо всем догадался и все понял, ты не догадался, нет, ты не понял, что я люблю тебя так же безумно, как ты любишь свою беспощадную науку. Я люблю тебя, ибо я тебя понимаю, тебя и твое желание. Я знаю твою мощь и твою силу, но я знаю также, чего тебе недостает: неумеренного энтузиазма, страстной веры, которая создает новый мир!.. Да, ты прав, я несу в себе и Мадонну, и Медузу. Ты желаешь знать мою тайну? Она в моем девизе: все Добро – в Любви, все Зло – без нее . Нет такой глубины ада, куда я бы не смогла проникнуть, если мне будет не хватать любви такого могущественного человека, как ты. Нет таких небесных высот, куда бы я не смогла подняться с этой любовью. Так не позволяй же мне вновь упасть в бездну, после того как я поднялась на твою вершину. Уйдем, убежим вместе. Каждый из нас несет в себе незавершенный мир; сольем их, чтобы восполнить. Одинокие, мы слабы; вдвоем мы будем непобедимы. Ты заставишь говорить ту, которую ты так часто называл Музой Молчания. Моя горячая жизнь окрасит твои видения, а мое трепещущее сердце откроет тебе их скрытую тайну!»
Никогда Леонардо не испытывал такого напряжения, никогда он не колебался между двумя противоположными путями так, как при звуках этого музыкального голоса, который охватил его, словно глубокий рокот моря. Какой жестокий выбор в этой дилемме! С одной стороны, суровая наука, всемирная слава, сила знания с ее очерченными горизонтами, с ее неизбежным удовлетворением; с другой стороны, любовь, страсть, экстаз, неизведанные небеса, бесконечные пространства, бездны и головокружения. Путник, который поднимался на Апеннины до елей Валломброзы и в ясную погоду видел, как виднеются на туманном горизонте с одной стороны Адриатическое, а с другой – Тирренское море, испытывал похожее чувство. Словно перелетная птица, которая парит в этих местах, Леонардо мог устремиться к огненному горизонту с этой женщиной-лирой, которую ему предназначила судьба. Он мог испытать новую жизнь в любви, мечтаниях и творчестве. Но сколько препятствий и сколько риска! Не потеряет ли он свою силу и свой гений в этой авантюре? Он боялся бездны, боялся неизвестного. Как некогда, путешествуя по Альпам, он отступил перед пещерой, так он отступил и перед Женщиной.
Поцеловав руки Моны Лизы, эти руки принцессы, с длинными точеными пальцами, нежными, словно лебединые крылья, он сослался на слово, данное кардиналу Амбуазскому, на свою клятву Науке, на суровость своей жизни. Он отказался, со смертной скорбью в душе, – но он отказался.
Когда он вновь поднял свою склоненную голову, лицо его модели приобрело оливковый оттенок, и испуганный художник на мгновение увидел дикий отсвет Медузы в глазах Джоконды. Уверив ее в своей бесконечной признательности, он молил не разрывать полностью их отношений, сохранить для него ее нежную дружбу и иногда писать ему, чтобы он мог следить за ее жизнью и охранять ее на расстоянии, как отец. Но она, в свою очередь, отказалась и была непоколебима. «Не будет пресной жидкости, – сказала она, – после восхитительной чаши, к которой прикоснулись наши губы, хотя не выпили из нее. Мое сердце замерзнет под лунным светом дружбы после солнца великой Любви, светившего нам. Я желала Неба или Ада целиком; я выбираю Ад, ибо ты не хочешь моего Неба. Ты не узнаешь ничего, ничего больше о моей будущей жизни. И если ты никогда не встретишь меня в другой, ты задрожишь, быть может, перед демоном, которым я могу стать!»
«Оставьте мне хотя бы, – сказал Леонардо, – воспоминание об этой любви, не похожей ни на какую другую, ваш портрет, наше детище, наше общее творение . Он станет моим гением-хранителем!»
Последовало долгое молчание, в продолжение которого пристальный взгляд женщины, устремленный на мастера, продолжал пронзать его, словно меч. Наконец ее взгляд смягчился, и Медуза вновь стала Джокондой. На ее устах заиграла обычная улыбка, невыразимая смесь нежности и иронии, и она произнесла тихим, замирающим голосом: «Я согласна. Что до меня, мне не нужен мой портрет. Я сохраню твой образ более прекрасным, чем ты бы мог сам, хотя ты и первый из художников. Я знаю тебя целиком, а ты знаешь меня мало. Хоть ты и велик, но ты не знаешь еще столь многого. Однажды ты, быть может, и откроешь великую тайну. Ты выбрал себе девиз: больше знать и больше любить ; но ты не знаешь обратной стороны этой истины: чем больше любишь, тем больше узнаешь . Ищи же иную родину, чем моя душа в страшной пустыне мира, и пусть твой гений сможет утешить тебя в твоем безграничном одиночестве! Ты узнаешь это лишь в твой последний час: жертва – магическая тайна Любви, а Любовь – сердце гения!»
Так узнали друг друга и разлучились волшебник живописи и эта женщина, чудо своего пола, в которой Мировая Душа, которая есть Вечно-женственное, созерцала себя в своих двух полюсах, словно в неповторимом зеркале. Они были созданы, чтобы понять и дополнить друг друга. Однако они тянулись друг к другу и любили друг друга, не в состоянии слиться воедино. Злая судьба разделила их в жестокий век, когда великие страсти, наука, любовь и самолюбие, поднялись до предела, словно бушующие волны, которые вздымают свои пенящиеся валы и не могут их укротить.
2. Закат и смерть Леонардо. Леда, Предтеча и тайна гермафродита
Более десяти лет прошло для художника, блуждавшего в бесплодных попытках, в долгой тоске. В 1515-м ему исполнилось шестьдесят три года. В это время жестокое вторжение Франциска I в Ломбардию привело Леонардо к решению покинуть Рим, где он тщетно пытался снискать милость Льва Х, и поискать счастья у короля Франции. Он повстречал его в Павии в самый момент его приезда и последовал за ним в Болонью. Между ними существовал совершенный союз. Юный победитель при Мариньяно был в расцвете своей рождающейся славы и своей безумной молодости. Этот король, рыцарь и разбойник, который, казалось, сошел со страниц поэмы Ариосто, показал себя весьма изменчивым как в своих увлечениях, так и в политике. Легкомысленный во всем, он принимал искусство всерьез. Он был первым властителем Франции и, возможно, первым из французов, кто понял чудесную красоту и несравненное превосходство итальянского искусства. Его самым горячим желанием было принести это искусство во Францию, и он привлекал к себе первейших художников Италии. С первой встречи с Леонардо он называл его отцом. Жест Карла V, поднявшего кисть Тициана, конечно, очень красив, но это наименование «отца», данное Франциском I Леонардо, свидетельствует о более глубоком чувстве. Оно доказывает сыновние чувства молодого короля к старому художнику, открывшему для него тайны Прекрасного, и его желание смиренно принадлежать к его школе.
Королевская милость была безгранична. Желая окончательно поселить художника в своем королевстве и нераздельно привязать его к себе, Франциск I увез его во Францию и предоставил ему замок Клу возле Амбуаза, его собственное обычное жилище. В 1517 г. мы находим Леонардо устроившемся в этом прелестном месте, между Туренью и Солонью. Единственными его спутниками были миланский дворянин Франческо Мельци, его верный ученик, и преданный слуга. Но он наслаждался своей полной свободой. Король назначил ему пенсию в 700 экю. Он показывал ему свои излюбленные места. Он привозил его в замок Блуа, где позолоченная конная статуя французского короля в рыцарских доспехах сверкала над входной дверью. Он поселил его в Амбуазском замке, который гордо обращает свои сторожевые башни к Луаре. Он прогуливался с ним в большом лесу, где король решил построить замок Шамбор – его четырьмя донжонами и лестницей, обращенной к ажурной баллюстраде, где изображена радостная череда нимф и сатиров, мы восхищаемся и поныне. И во время конных прогулок по извивам Луары необузданный монарх говорил мечтательному художнику: «Все, что ты видел, – ничто в сравнении с тем, что ты можешь сделать. Я предоставляю тебе свободу творить по твоему вкусу. Дворцы, статуи, картины – я найду прекрасным все, что выйдет из твоей головы. Я открываю неограниченный кредит твоему гению. Воображай, изобретай, твори; я воплощу твои мечты. Бери мрамор, бронзу и краски; я хочу населить свое королевство твоими трудами».