Вот синтетическое, хотя и поверхностное, ощущение Возрождения. Нам следовало бы посетить музеи Ватикана и Капитолия, увидеть сокровища вилл с их тенистой листвой, населенной статуями, приветствовать Диоскуров на Квиринале, сверхчеловеческих укротителей гигантских коней, взвившихся на дыбы на их холме, остановиться возле бурлящих фонтанов, которые вечно юные мраморные боги создали на общественных площадях, – мы не смогли бы измерить неиссякаемые богатства этого Рима Возрождения. Можно сказать, что знаменитые тени этой самой достопамятной из эпох, когда был заключен первый союз между христианством и античностью, назначили встречу друг другу на Монте-Пинчо, между виллой Боргезе и виллой Медичи. Ибо там теснятся сотни их бюстов вперемежку с бюстами всех великих людей Италии. Можно прогуляться с ними в тени этих зеленых дубов, лавров и миртов, насладиться самым великолепным видом города и погрузиться в улыбку Рима. Но увы! Мы не можем там задерживаться. Время летит с головокружительной быстротой, века ускоряют свое движение и несут нас. Вот перед нами на другом конце Великого города Яникульский холм закрывает горизонт. На самом высоком из семи холмов, покрытом сегодня многочисленными виллами, поднимается со времен античного Рима храм Януса, двуликого бога. Одно из его лиц сморит на восток, а другое – на запад, на прошлое и будущее мира. Двери этого храма оставались закрытыми во время мира и открывались только в дни войны, когда распахивались ворота времени, чтобы новое дыхание Вечности вторглось в настоящее. С востока на запад пересечем город одним взмахом крыльев и поднимемся на вершину Яникульского холма. Туда призывает нас исторический памятник, в котором достигает апогея Италия XIX века. Конная статуя Гарибальди являет нам говорящий образ Рисорджименто . Это новая Италия, Северная Италия, лигурийская, кельтская и пьемонтская, принимающая владения Древнего Рима – на этот раз чтобы его хранить. Отважный и спокойный генерал смотрит исподлобья, слегка склонив голову. Без высокомерия его лицо гордого солдата, лоб мыслителя, облик льва в человеческом образе, полный силы и красоты, непоколебимой доброты, смотрит на Рим без удивления и гордыни. Он приветствует его как столицу родины, целостность которой он защитил с тем неослабевающим чувством долга, которое побудило его сказать: «Roma o morte! Рим или смерть!» На цоколе памятника изображен отряд гарибальдийцев, устремляющийся в бой со штыками наперевес, словно мысль генерала-освободителя заставила их внезапно появиться на пьедестале. У их ног простирается во всем своем величии Вечный город, который они увидели впервые. Позади них воображение рисует всех героев Рисорджименто, мыслителей и поэтов, мучеников тюрем и полей сражений, от Сильвио Пеллико до Каироли, от Маццини, мудрого организатора, до Гарибальди – освободительной шпаги, от неутомимого оратора, пробудившего итальянскую душу из ее оцепенения, до убежденного победителя, который вернул ей ее родину и ее столицу.
Античный Рим завоевал Италию. Современная Италия отвоевала Рим, и им наложила печать на свое единство.
Римский Форум. Современный вид
На заднем плане видна арка Септимия Севера, на переднем – три сохранившиеся колонны храма Диоскуров.Так для того, кто охватил взглядом самые жесткие контрасты Рима, они сочетаются и образуют грандиозную гармонию, которая звучит как бы призывом к интеллектуальному синтезу.
Вид и образ Рима показали нам кристаллизацию Италии в монументальном ракурсе. Это результат трех тысяч лет мыслей и сражений, выкристаллизовавшийся в пластическом рельефе. Мы должны теперь рассмотреть эту эволюцию итальянской души в ее истории, охваченной в самых общих чертах, останавливаясь только на вершинах, знаменующих величайшие взлеты и падения.
Но, глядя на этот Рим, противоречивый и в то же время синтетический, постараемся вначале выделить главную идею этой эволюции. Ибо общее впечатление от Рима дает нам ключ к ней.Итальянская душа уходит корнями в почву и душу Древнего Рима, но это растение от другого зерна, столь отличное по сути и по листве. Ибо итальянский народ столь же мало похож на римский народ, как лавр на дуб или вьющаяся виноградная лоза на вяз, вокруг которого она вьется. И однако латинская почва и римская родина завещали средневековой Италии, затем Италии Возрождения и, наконец, современной Италии эту идею, которая, пройдя серию расширений, оплодотворений и метаморфоз, оживляет всю историю и вручает ей духовное единство. Эта идея – идея универсальности . Рим следовал ей в течение двенадцати веков в своем усилии завоевать мир, вначале оружием , затем правом . Завершив и одушевив эту идею, Италия должна была успешно воплотить ее в религии, поэзии и искусстве .
Третья из этих эпох – эпоха Возрождения , она знаменует апогей подъема Италии с интеллектуальной точки зрения. Именно она составит объект этих исследований. Мы бросим лишь беглый взгляд на две предшествующие, которые подготовили ее.
В четвертой фазе Италии, которая начинается в XIX веке с Рисорджименто , идея интеллектуальной универсальности, которая составляет несравненное величие Возрождения, отходит на второй план. Отныне итальянская душа восстанавливает свое национальное единство и ее цель становится преимущественно политической . Эта страница ее истории не является ни менее великой, ни менее поучительной, чем предшествующие. Италия являет в ней новую и более мощную энергию, чем во все другие. Ибо отныне на сцене появляется и действует весь ее народ, со всеми его силами и общественными классами.
Если исследования в этой книге посвящены только Возрождению, то не только по причине отсутствия материалов или недостатка места, но главным образом по причине универсалистского по преимуществу характера этой эпохи, когда человеческий гений провозгласил устами великих художников этой эпохи трансцендентные истины, которые еще не поняты по сей день и которым предстоит оказать глобальное влияние на будущее.
Для начала необходимо рассмотреть средние века. Нельзя понять все содержание Возрождения, не измерив вначале всю глубину труда Данте, этого великого предшественника современной души, который был в то же время апостолом свободной личности и интеллектуальной универсальности.Так все заканчивается и все вновь начинается в Вечном городе. Воистину Рим – «город души», как его столь поэтично называет Байрон. Он таков не только потому что страдания личности стихают здесь перед большими печалями человечества и «сироты сердца» находят вторую родину в Ниобе наций. Он таков главным образом потому, что, поднимаясь над трагедиями и катастрофами, о которых напоминают эти славные руины, он обещает все возрождения и воскрешения.
Глава II Средние века. Папа, император и свободные города
Между имперским мечом и папской тиарой растет горделивый лавр
.
Дряхлая Римская империя уже умирала, когда Аларих захватил Вечный город в 404 году и позволил своим остготам разграбить накопленные там сокровища из Европы, Азии и Африки и вырезать треть его жителей. Но когда орда ушла, а ее предводитель умер в Калабрии, Рим, казалось, возродился, и жизнь в нем затеплилась: столь велик был его престиж, ослепивший и самих варваров. Когда правитель герулов Одоакр подчинил Италию, а последний из римских императоров Августул провозгласил себя правителем Рима, имперский город еще не ощущал себя покоренным. Он еще морально сопротивлялся. Он уронил свой тысячелетний скипетр и реально потерял свою власть лишь тогда, когда сам признал свое поражение, покорившись победителю-варвару. Это было в тот день, когда сенатор Кассиодор написал в своей латинской хронике: «В этот год король готов Теодорих, призванный всеми , вторгся в Рим. Он обращался с Сенатом ласково и делал народу щедрые подарки». Этот самый Кассиодор, обучавший Теодориха искусству управления римлянами, разделив треть итальянских земель между его солдатами, посвятил свою старость созданию монашеской академии, где клирики учились переписывать латинские и греческие рукописи.
Эта двойственность показывает нам Рим, превратившийся в наставника варваров и передававший греко-латинскую традицию церкви.
Если Римская империя умерла, то где же родилась итальянская душа? В городах и благодаря городской жизни, которая никогда полностью не гасла в Италии. Но с V по VIII век эта жизнь кажется угасшей. Опустошенный полуостров после урагана вторжений погрузился в гробовое молчание. Словно облака, гонимые ветром, античные боги покинули гордые вершины Апеннин и лучезарные заливы Партенопея и Сицилии. Храмы разрушены; расколоты на части статуи богинь; брошены на дно колодцев царственные головы Марса и Юпитера; погребен в шести футах под землей великолепный торс демонической Венеры. Те самые варвары, которые некогда умирали в гладиаторских боях на глазах римской черни, теперь расположились в цирках как победители. Clarissimi былых времен, сенаторы и всадники, были вынуждены оказывать почести тевтонским королям. Вожди остготов, герулов или лангобардов грубо осаживали декурионов. Плебеи и рабы, освобожденные христианством, стекались в города и монастыри. Покинутая сельская округа делала страну похожей на большое кладбище, где города в руинах – это могилы, а призраки прошлого облачены в саваны. Так, наблюдая это зрелище с высоты своей церкви, папа Григорий I должен был воскликнуть, полный ужаса: «Вся земля в запустении! In solitudine vacat terra! »
В этом гнетущем запустении, в этом человеческом унижении стремительно росла одна-единственная сила. На обломках Римской империи, над потоками завоеваний, подобно Ноеву ковчегу в волнах потопа, поднялась церковь. «Она принесла варварам утешения вечной родины и нравственной чистоты. Церковь в это время представляет собой единение и духовную родину человечества. Именно поэтому священнослужители столь часто принимали на себя гражданские обязанности, а варвары становились командующими войском. Поскольку Рим был метрополией Европы, римский епископ стал папой. Престиж Рима создал папскую власть. Выборы папы, таким образом, расценивались как жизненный интерес сообщества. Потребовался длительный труд средневековья, чтобы противопоставить в массах идею христианской морали слепым инстинктам и в то же время суевериям» [2] . Так на какое-то время, быть может, воплотилась мечта Блаженного Августина. Над земным градом