Войдем в эту капеллу, куда можно проникнуть через церковь Сан Лоренцо. Скрытая в толще стен, но ярко освещенная сверху, она встречает посетителя ясной улыбкой в своем квадратном пространстве. Флорентийской архитектуры, с пилястрами с каннелюрами и благородными аркадами, она словно призывает весь дневной свет. Какой контраст с мрачными глубинами Сикстинской капеллы, какое сияние белизны; на виду лишь мрамор и красота. На дверях этой гробницы можно было бы прочесть: «Оставь печаль всяк, сюда входящий!» В декоративных целях обе могилы заключены в стене. Но эти белые саркофаги, установленные на элегантных основаниях, – вправду ли это могилы? Двойной карниз, чьи завитки соединяются, венчает их, как обрамление герба, и уподобляет их красноречивому гербу с девизом. На карнизах расположились четыре гения, сверхчеловеческие персонажи, странные и таинственные божества этой капеллы, о которых мы сейчас скажем. Взглянем сначала на две фигуры, помещенные в нишах, над саркофагами. Они изображают Лоренцо и Джулиано Медичи. Это не портреты, а идеальные фигуры. Лоренцо, прозванный «Мыслителем», положил подбородок на руку в позе глубокого раздумья. Джулиано держит жезл командующего и, кажется, готов воздеть его. Эти два молодых человека, одетые и вооруженные на античный манер с восхитительной элегантностью и скромностью, представляют два облика героев Возрождения, и более того, современного героя в целом, героя мысли и действия , поддерживая друг друга и проникая друг в друга в своем равновесии. Любопытно, что мыслитель носит шлем, но он лишь задумывается глубже. У воителя голова и грудь обнажены, но он держит жезл, и его действие будет лишь энергичнее. Воитель мыслит своим телом так же, как и мыслитель, а тот действует на расстоянии своим умом так же, как и воитель. Можно применить к ним такое гордое изречение индийской мудрости: «Мудрец тот, кто находит покой в действии и действие – в покое».
Микеланджело Буонарроти. Гробница Джулиано Медичи.
Капелла Медичи. 1526–1533гг.
Флоренция, Новая сакристия церкви Сан ЛоренцоМикеланджело Буонарроти. Гробница Лоренцо Медичи.
Капелла Медичи. 1524–1531гг.
Флоренция, Новая сакристия церкви Сан ЛоренцоПосмотрим теперь на сверхчеловеческие существа, сидящие по двое на саркофагах, у ног этих героев, заботящиеся об их судьбах. Это могущественные гении, и какие гении! Они совершенно достойны универсальных и великолепных имен, которые они носят: Утро и Вечер; День и Ночь , чья грандиозная и регулярная смена охватывает и течение человеческой жизни, и жизнь планет. Это самые очевидные из проявлений тех космических сил, под влиянием которых движутся миры и человечество. Божественная душа не исходит от них; она исходит непосредственно от Бога; но эти силы – ее кормилицы и колыбель. Они очерчивают пространство и двигают сферы, в которых душа растет и процветает. Какая грация и меланхолия в этой молодой девушке, лежащей ниже «Мыслителя»! Едва опираясь на локоть, она с трудом приподнимается. Это Утро. Она догадывается о битвах и печалях, которые принесет день, возвещенный ей, и предпочитает спать, а не присутствовать при этом. Но непреложен закон Вселенной: нужно, нужно пробудиться! А какая усталость в полулежащем изможденном старце, который наклоняется, сгибая спину! Это Вечер. Ах! Он знает, что все проходит и неизбежно увядает, что величайшие чудеса эфемерны, будь то земной день, жизнь великого человека или полет планеты. Он знает, что настоящее так же неудержимо, как точка в пространстве или секунда во времени; он знает, что все существа живут лишь благодаря тем, кого нет больше, и тем, кто только должен родиться. Думая об этом, он желал бы заснуть навсегда. А «Мыслитель», который размышляет над ними, тоже знает об этом, но он пытается извлечь квинтэссенцию бессмертия из всего, что рассказывают ему Утро и Вечер.
Обернемся к другой статуе, к «Воителю», и посмотрим на божества, хранящие его: Ночь и День. Здесь зрелище становится более устрашающим, в его бешеной энергии и сосредоточенной силе. О! Что это за женщина, застывшая в своем сне, с прекрасной головой, упавшей на грудь, под тяжестью трагического видения, которое ее гнетет? Сова свернулась под ее согнутой ногой; античная маска со страшной ухмылкой зацепилась за скалу, которая ее поддерживает. Это действительно богиня, но также и женщина. Подойдите поближе и посмотрите на ее полускрытое лицо. В ее скорбном профиле есть благородство низвергнутой королевы, а ее сжатом рте – немое и бесконечное страдание. Можно сказать, что она несет в своем сердце скорбь гибнущего мира и что она порождает новый мир. Быть может, то Ночь Гесиода, которая заключает хаос в своем чреве? Нет, она слишком красива, слишком сильна, слишком чувствительна и в своем сне. Скорбь не смогла исказить ее красоту. Ее способность рождать равна ее способности страдать. Вот что действует в ее кошмаре. Это титанида, спящая, но непобежденная… Плодоносящая… она несет в своих чреслах легион героев! Судите об этом по ее сопернику, Дню, сыну этой Ночи. Опершись на локоть, он повернут спиной к зрителю. А на его спине, не менее красноречивой, чем лицо, видны перекатывающиеся мускулы его торса, словно океанские волны при дыхании бури. Приподнимаясь, он поворачивается, и его недосягаемое лицо посылает вдаль удивительный взгляд. Когда он встанет, то сделает страшные вещи.
Эта поэма из мрамора была, как известно, поэтическим эпилогом, который необходимо вспомнить здесь, чтобы понять психологию скульптора. Ибо этот эпизод обозначает поворотную точку в жизни Микеланджело. Если, с одной стороны, он показывает, как мало величайший из его шедевров был понят при его жизни, с другой стороны, он позволяет нам бросить взгляд на его внутреннюю жизнь, которую он бережно прятал, и почувствовать дуновение, одушевлявшее его, пока он создавал сверхчеловеческих персонажей из капеллы Медичи. Изящный, но поверхностный поэт Джованни Строцци написал о знаменитой Ночи галантные стихи, вот их перевод:Ночь, что так сладко пред тобою спит,
То – ангелом одушевленный камень:
Он недвижим, но в нем есть жизни пламень,
Лишь разбуди – и он заговорит.
Но сам скульптор решил заставить заговорить свою каменную дочь. Он ответил на мадригал неблагоразумного влюбленного:
Мне любо спать, а пуще – быть скалой,
Когда царят позор и преступленье,
Не чувствовать, не видеть – облегченье, —
Умолкни ж, друг, не трогай мой покой.
В этом катрене рыдает и гремит раненая душа гражданина, который испил до дна унижения и несчастья своей родины. Изобразив в мраморе потерянную свободу Флоренции, он оплакивает ее на языке Данте. Но это не все, эти стихи доказывают еще, что в этой титаниде, которую он высек своими горячими руками и которая заключает столько тайн, он запечатлел, помимо прочего, всю душу Италии.
IV. Пессимизм Микеланджело. «Страшный суд»
Создав потолок Сикстинской капеллы и капеллу Медичи, Микеланджело достиг гигантским усилием двух вершин, откуда затем мог только спускаться. Спуск был долог, но продолжался до его глубокой старости. Пессимизм, окрашивающий его в мрачные тона, объясняется частично политическими событиями и упадком нравов, которые омрачили существование этого великого человека, столь преданного своей родине. Подумаем об общих несчастьях, о сокрушающих зрелищах, которым он был современником, а часто и наблюдал своими глазами. Прежде всего, вторжение в Италию Карла VIII, последовавшее за сожжением Савонаролы; затем натиск испанцев, германских императоров; резня в Милане, Брешье и Равенне; садистские дебоши, которые осквернили папский престол при Александре VI, неистовые сатурналии в Ватикане, отравленные кардиналы, получившие от папы яд в гостии; высшая ирония и инфернальная бравада – сын этого папы, Чезаре Борджиа, истинное чудовище в человеческом образе, перл элегантности, под панцирем красоты радостный и торжествующий Сатана, улыбающийся при совершении кровосмешения и братоубийства, покоряющий женщин глазами убийцы и адом в сердце, победитель без страха и угрызений совести, отдавший Романью и Тоскану на поток и разграбление; сама Италия, лишающаяся всех своих членов; наконец, в завершение всего – страшное разграбление Рима ландскнехтами Карла V. С этого времени иго рабства обрушилось, словно некий катафалк, на цветущие города полуострова, подавляя храбрость, уничтожая веру. Искусство эпигонов стало изнеженным в безвкусной имитации мэтров и в фривольных церемониях декаданса. Понятно, что перед этим падением в пропасть стыда и раболепия, перед этим скоплением несчастий и жестокостей, трусости и пороков героическая и строгая душа Микеланджело была охвачена горечью. Когда папа Павел III приказал ему написать «Страшный суд» на одной из стен Сикстинской капеллы, потолок которой он уже расписал, художник увидел в этом случай излить свой скопившийся гнев и представить для будущих поколений в христианском святилище суровый суд над преступлениями своего времени.
Микеланджело Буонарроти. Страшный суд. Фреска в Сикстинской капелле. 1535–1541гг. Рим, Ватикан
5 сентября 1535 года в послании Павла III Микеланджело был назван главным скульптором и художником апостолического дворца. Ему исполнился шестьдесят один год, когда он писал «Страшный суд» на стене Сикстинской капеллы, в которой 50 футов высоты и 40 футов ширины… Если посмотреть на фреску по горизонтали, она разделяется на две части. Справа видна груда тел, падающих сверху вниз; это осужденные на адские муки. Слева соцветие человеческих образов с трудом поднимается к небу; это раскаявшиеся грешники и праведники. По вертикали эта огромная фреска делится на три части: сверху небо; снизу чистилище и ад; между ними пространство, где ангелы и демоны оспаривают друг у друга души. Если сейчас попытаться понять общий ансамбль этой огромной композиции, которую невозможно охватить единым взглядом, можно различить одиннадцать совершенно различных групп. «В центре картины находятся семь ангелов Апокалипсиса, которые трубным гласом созывают со всех четырех сторон света мертвых на страшный суд. Среди этих ангелов, которые трубят в трубы вечности, двое держат книги, и в этих книгах те, кто смотрит, узнают свою прошедшую жизнь. При звуках этих труб видно, как раскрывается земля и род человеческий выходит оттуда с разнообразным и достойным удивления видом. Некоторые, согласно пророку Иезекиилю, похожи еще только на свои скелеты; другие наполовину одеты плотью, иные – уже полностью. И те, и другие одеты в саваны. Есть те, которые с великим трудом выходят из земли, и те, кто уже начал свой полет. Над ангелами, трубящими в трубы, восседает Сын Божий в славе, с резко поднятой правой рукой, как человек в гневе, который проклинает виновных и пред лицом своим предает их вечному огню. Правой ладонью он словно принимает праведных. Ангелы спешат на помощь к избранным, которым злые духи хотят помешать пройти. Слева они задерживают осужденных, которые в своем бешенстве уже поднимаются. Их удерживают демоны, которые хватают гордых за волосы, а сладострастников – за половые органы. Под ними виден Харон в своей ладье, как его описывает Данте при переправе через Ахерон, собирающий ударами весла свое грешное стадо. Последние хотят выскочить из ладьи. «У них страх, – говорит поэт, – сменяется желанием». В облаках, окружающих Сына Божьего, счастливые и воскрешенные образуют круг и венец вокруг него. Богоматерь держится сбоку, трепещущая и испуганная. Поскольку он