Скажи где вешать и хочу чаю!
Я поплелась вслед за ним на кухню, думая о том, какой мужчины, все-таки, нечуткий народ. Вот ведь не понял же Пашка, как я его в эти минуты люблю...
Конечно я надулась и не проявила никакого энтузиазма, выслушав его рассказ о том, как два друга развешивали объявления в институтах и о том, сколько таких же чудаков им потом перезвонили, выразив горячее стремление участвовать в создании языка философов, поэтов и гениев. Я только спросила, а что, мол, женский пол вы тоже зачисляете в свой неоплачиваемый штат? На что мой муж, не моргнув, ответил, что для дела имеет значение только желание работать и наличие определенных знаний.
- Так, сказала я ехидненьким голосом, сделав самую вреднющую мину, на какую была способна, - значит, я буду тут ребеночка выращивать, а ты с заумными девицами мировые проблемы будешь обсуждать? И где же эта группа ваша станет собираться?
- Как, где? - Пашка не обратил никакого внимания на первую часть моего выступления. - У нас на Юго-Западе.
Квартира большая.
- Извини, но в большой комнате живет твоя мама, - напомнила я .
- Мама постоянно в командировках и мы ей не помешаем, - задумчиво проговорил он.
- А полы? - Я решила не униматься. - Полы натертые, которые будет вытаптывать твоя романтически-авантюристическая братия, кто станет в порядке содержать?
- Прекрати, пожалуйста, Марина, - вдруг вспылил Пашка, - Мама все поймет как надо. А полы и прочее - все это чушь собачья!
- Да, вы, Павел Иванович, грубиян, - мой голос стал холодным. - Дерзить изволите.
Пашка передернул плечами.
- Ну ладно, извини. Я же серьезно говорю. И ты должна понять, что это дело всей моей жизни.
- Физики, Пашенька, должны заниматься физикой, а не созданием языка для философствующих гуманитариев. Ты же пишешь кандидатскую, ведь у тебя времени не хватит на все.
- Хватит, - буркнул он. - Это мои проблемы.
- Ага! Вот видишь, "твои"! - уцепилась я. - А ты сделай так, чтобы они стали и моими. Нашими!
- Господи! - взмолился мой муж. - Да зачем же я тебе про все это столько лет твердил? Ты же великолепно знаешь английский, учишь французский, твои знания тоже могут быть полезны. Надо только почитать кое-что и захотеть поглубже проникнуть в проблему. И потом, ты окончила музыкальную школу, это тоже важно, Я тебя познакомлю с одной девчонкой из консерватории, она начинающий композитор, очень талантливая девчонка. Хочет с нами работать. Да вы с ней вдвоем...
- Ну хватит - сказала я. - Пора стать взрослым, мой мальчик! И заняться настоящим делом.
Пашка побледнел.
- Все ясно. Попили чайку, как говорится, в мирной семейной обстановке.
Резко поднявшись со стула, он шагнул к двери, но тут же повернулся ко мне. Его глаза потемнели.
- Насчет того, что пора взрослеть, ты абсолютно права. А посему, - он говорил медленно, четко отделяя слова, - а посему, моя дорогая избранница, мы должны перебраться на Юго-Запад. Что, кстати, давно надо было сделать. Вот там мы сможем быть действительно взрослыми, самостоятельными людьми.
- Сядь! Нет, ты сядь, - перебила я. - Может ты думаешь, что мне не надоело ничего не делать, что я работать не хочу? Да я с тоски помираю! Но ведь тут есть возможность устроить Гошку в ясли, а там - нет. Новый район, мест наверняка не хватает.
- Все это можно решить, - продолжая стоять в дверях, ответил он, и, столкнувшись в упор с моим ироничным взглядом, твердо добавил: - И будет решено. Я этим займусь.
Мне стало смешно. Несмотря на то, что у нас впервые случился такой неприятный разговор, и было вовсе невесело, я расхохоталась.
- Ты займешься? Ты?! Свежо предание...
Тут я была права, Пашка был человеком, совершенно далеким от всяких бытовых проблем. Два раза в месяц он приносил мне свою мэнээсовскую зарплату, потом получал по утрам законный рубль на обед и деньги на продукты вместе с написанной мною шпаргалкой - что и где купить. Но и при этом он умудрялся все перепутать. А жили мы безбедно, вобщем то благодаря нашим родителям, они все время помогали деньгами. То, что это постоянно мучило Пашку, я прекрасно знала, собственно говоря, поэтому он и гнал работу над кандидатской по теме, которая была в плане отдела, но не затрагивала его действительных научных интересов. Но больше ни о чем, решительно ни о чем в жизни думать не умел.
- Именно я и займусь, - повторил он. - Ясно? А теперь - спать.
Мы оба долго ворочались, прежде чем заснуть. Откровенно говоря, уезжать от мамы и папы мне не хотелось и успокоилась я только при мысли, что Пашка все равно ничего сделать не сможет, ведь в новых районах действительно трудно с яслями и детскими садиками.
Ночью он два раза вставал к малышу и так трогательно тутошкал, что сердце у меня снова нежно заныло и я простила ему вчерашнее раздражение и резкость в разговоре со мной. А утром он чмокнул меня, совсем еще сонную, в щеку и, как всегда, испарился.
Моя мама только этого, видимо, и дожидалась.
- Я слышала ваш ночной разговор, - начала она. - Ты уж прости, но вы не очень-то считаетесь с нами.
Конечно, твое дело уехать или не уехать. Но прошу тебя учесть, если даже Павел устроит Гошеньку в ясли, тебе там будет чрезвычайно трудно. Во-первых, у Тины Васильевны, мягко говоря, своеобразный характер. У нее свои устои. Там всегда толкутся много самых разных людей, все они вечно спорят, дымят... да ты сама знаешь. Но главное в том, что твой Павел, которого я никак не отождествляю с его матерью, хотя бы потому, что он не такой шумный, в своем доме не будет сосредотачиваться на семейных проблемах, как у нас. Им необходимо руководить, а ты не умеешь этого делать...
Мама налила себе большую кружку молока, проглотила какую-то таблетку, торопливо запила и продолжила:
- Думаешь, наш папа всегда был таким?
Ничего подобного. Я его сделала таким. Но на это ушли, моя милая, годы. Да, годы. Это теперь он встречает меня с работы, мы вместе ходим в магазин за продуктами и развешиваем белье на просушку. А раньше - уткнется в газету и не сдвинешь. Я надеялась, что Павел, наблюдая наши отношения, станет хорошим семьянином. Пока же в голове у него сплошные фантазии, а уж то, что он теперь придумал, это новое дело "всей его жизни", как он сказал...
- Мама, перестань, - охрипнув от негодования сказала я. - Перестань, прошу тебя. Ты ничего не понимаешь! Ничего. Не смей его осуждать. Он ... он мой, а не твой муж!
- Да как ты смеешь... - мама хотела, наверное, прикрикнуть на меня, но вместо этого заплакала и отвернулась к окну.
- Ты плачешь от бессилия что-либо изменить, - зло констатировала я, Никак не можешь смириться, что дочка вышла замуж без спросу, до окончания института. И еще с тем, что Пашка мэ-нэ-эс, а не директор гастронома!
- Марина! - крикнула мама, хлопнув ладонью о стол, но я, круто повернувшись, выбежала из квартиры на лестницу. Хлопнула дверь.
Через несколько минут мама выглянула уже напудренная, подкрашенная, с покрасневшими глазами и чужим выражением лица.
- Мне пора в ателье. Молоко вскипело.
Малыш проснулся. Иди домой.
Глава 3.
СВИСТАТЬ ВСЕХ НАВЕРХ!
(Из воспоминаний Димы, друга Ковалева)
Вчера, когда мы с Пашкой закатились ко мне, раскупорили бутылочку португальского и с чувством выполненного долга чокнулись за "успех нашего абсолютно безнадежного предприятия", мы, конечно, помянули добрым словом Сан Саныча ведь это он любил когда-то именно так говорить нам, пацанам, вдохновляя на штурм какой-либо новой, из ряда вон выходящей затеи. "Лично я верю в успех нашего..." - начинал он, прохаживаясь прыгающей воробьиной походкой вдоль мальчишечьего строя в лихо сдвинутых на затылки бескозырках, и мы азартно подхватывали: "...абсолютно безнадежного...", и наш воинственный клич сливался с шумом прибоя..."
Что это было за время! Балтика, Рижский залив, там, в устье Даугавы прицепилась трапом к берегу с незапамятных времен небольшая, тогда уже обветшавшая, с хлопающими на сквозняке дверьми кубриков и кают, полузаброшенная плавбаза.
Говорили, что во время войны отсюда отправлялись в тыл врага наши подводные лодки и плавбаза эта помнит немало героев-балтийцев. Ну так вот, когда мы были еще в телячьем возрасте, нас и привез из Москвы на эту плавбазу Евгений Павлович Волков, давний товарищ моего отчима и Пашкиной матери, тоже журналист, как они. Мы с Пашкой до этого друг друга не знали, да и там на плавбазе за целый месяц необычайных приключений, в которые по воле СанСаныча было вовлечено более сотни мальчишни, мы еще не сдружились по вполне понятной причине: Пашка перешел уже в десятый, а я только в восьмой класс и у него были свои товарищи, а у меня свои. Мальчишечки там в основном были отъявленными сорви-головами, многие из них состояли на учете в детских комнатах милиции за разные "остроумные проделки", а то и за довольно серьезные, наказуемые по Закону дела.
Только четверо ребят, в том числе я и Пашка, были пай-мальчиками, предпочитающими читать умные книжки, а не шлифовать кулаки. Именно это и послужило причиной, по которой мой отчим и Пашкина маман, сговорившись, упросили Волкова взять нас на кошт вместе с его неподдающимися описанию сорванцами. Пусть, мол, понюхают жизнь, какая она есть, и научатся постоять за себя. Сан Саныч уже несколько лет занимался "доморощенной воспитательной деятельностью", как о нем иронически писали в молодежных газетах, что, правда, не мешало появлению его многочисленных последователей в самых разных точках страны, где, кроме них проживало неукротимое на бесшабашные выдумки подростковое племя. Потом мы узнали, что у Сан Саныча к тому времени было уже немало и настоящих побед: воспитанники его, подрастая, начинали понемногу исправляться, одни поступали в институты, другие выступали с ценными трудовыми инициативами на предприятиях, третьи присылали из армии фотокарточки, где они были сняты на фоне священных полковых знамен...