— Смотрите! — сказал Василий, красиво поведя рукой. — Здесь будет дом! И дом будет первым домом будущего. Дом-счастье, дом-город! В нем будут библиотеки, детские сады, магазины, школа, кинотеатр, парк во дворе! Человек будет въезжать в квартиру, обставленную прекрасной современной мебелью! В этом доме будут жить прекрасные люди! Как жаль, что все делается медленно, как жаль, что так мало хорошего в нашей жизни! Но я — верю. Если бы не верил, я бы не жил. А вы?
Он вдохновился, машина поехала быстрее.
— И я, — ответила Надежда Павловна, едва удержав на голове белый прозрачный шарф.
Девушки в школьных формах помахали вслед машине и запели комсомольскую песню. Автомобиль разогнался вдруг и превратился в ракету. И, взмыв ввысь, сделал круг над Москвой.
— Хорошо? — крикнул Василий Надежде Павловне.
— «Налейте, налейте бокалы!..» — запела голосом Виолетты из «Травиаты» Надежда Павловна…
Потом они плавно ехали на теплоходе по Москве-реке, в ресторане, и Надежда Павловна рассказывала:
— Если бы вы знали, как хочется иметь дом! Свой, настоящий дом, где можно из спальни выбежать в ванную без халата… Простите. А дядя Коля, сосед из угловой? Запил, купил щенка. Щенка принесли две женщины… с Савеловского вокзала. Вы понимаете. Пили три дня, обокрали дядю Колю и ушли. Щенок обгадил ему постель, он выбросил щенка и заперся. Нет его и нет. Я хотела вызвать милицию: мало ли что? Сегодня утром выходит на кухню: ширинка расстегнута, как обычно, волосы дыбом, белый от ненависти, и говорит: «Я вам что: ОДНА должна готовить?!»
Василий засмеялся, качая головой.
— Я не знаю, что там у него произошло в мозгах, — продолжала Надежда Павловна. — Почему он решил, что он — она… Что готовить?.. Вам тоже смешно. А в его комнате раньше была моя детская. Правда, я почти не помню ее.
— Мне не смешно, — Василий пожал ей руку. — Если бы вы знали, как болит сердце от наших недостатков. Но, может быть, я сумею вам помочь. Не сейчас. Дайте мне две недели — и я постараюсь.
— Что вы! — испугалась Надежда Павловна. — Я совсем не имела в виду! Получается, что я вас заманила, чтобы просить!.. Василий, дайте мне слово, что вы ни-ког-да ничего не будете делать для меня!
— Не дам!
— Нет, дадите! Нет, обещайте, что вы ни-ког-да!.. Или я навсегда запрещу вам видеться со мной!
— Раз так, обещаю, — засмеялся Василий и погладил ее по ладошке.
— Давши слово — держись! — она погрозила пальчиком и мягко отняла ладошку, хотя ей не хотелось этого делать. — А вот лучше назовите мне писателей, которых вы обязаны прочесть!
Василий прищурился и перечислил писателей.
— Потрясающе! — восхитилась Надежда Павловна и быстро-быстро зааплодировала.
Адвокат собрал необходимые вещи, немного: вещмешок. Надел пальто. Остановился. Подумал и написал на бумажке:
«Я — испугался!
«.
Поставил подпись, сложил письмо в конверт и, выйдя из квартиры, опустил конверт в ящик Писателю.
На звук опущенного письма выглянул Друг Писателя. Адвокат вздрогнул и спросил:
— Дома, не знаете?
— Знаю. Дома, — торжественно ответил Друг. — Попросил три минуты на сборы. Жду!
— Да, — неопределенно ответил Адвокат и пошел вниз по лестнице.
Друг вернулся в квартиру, дождался по секундомеру, когда можно забирать Писателя.
Тот сидел на кухне, в пальто. Написал на пыльном подоконнике — с у д. Подумал и взял «с у д» в кавычки. Дописал большую букву. Встал.
— Пять, четыре, три, две, одна, — просчитал соответственно секундомеру Друг. — Три минуты.
— А они читали обе повести? — спросил Писатель.
— Они читали все, — ответил Друг, подавая Писателю калоши. — Георгий давал им твои дневники и черновики репортажей, — с любовью осмотрел Писателя и засмеялся. — Да не бойся! Я сказал, что я тебя спасу? Значит, я тебя спасу.
— Красивая картинка, — показал Писатель на фотографию на стене. На фотографии был отснят черный, тонкий, страстный конь.
Друг подошел к картинке, чтобы внимательно изучить и ответить, красивая ли картинка.
— И-го-го!!! — во все горло заржал Писатель.
— Хватит орать!! — вздрогнув от неожиданности, заорал Друг, став пунцовым, как знамя. — Неужели даже в такой день нельзя не изгаляться?! У меня уже ни одного нерва не осталось!
— Картинка красивая, — пояснил Писатель и больше не шутил.
Прекрасная черная лошадь, обузданная, грациозная, настоящая, стояла перед Адъютантом Главнокомандующего, и тот с изумлением разглядывал ее.
— Кто это? — спросил он наконец. Муж Анны с присными, вытянувшись по струнке, молчали.
— Это Рабфак? — спросил Адъютант. Молчание.
— Кто это?! — крикнул Адъютант.
— Марсельеза, — доложил усатый хрипло.
— Вы что: покрасили Марсельезу? — Адъютант потрогал лошадь за бок и почему-то сразу охрип.
— Так точно, — произнес кто-то шепотом.
— Чем?
— Гуталином.
— Но он же пахнет!
Молчание.
— А если Главнокомандующий испачкается? — кричал Адъютант. — Или вы думаете, что он не может отличить коня от кобылы?!
— На этот случай привезен бутафор из Большого театра, — и Адъютанту показали на блюдечке вещь, по которой — если хорошо прилепить — можно сразу отличить коня от кобылы.
— Обстановка, — осмелился выговорить муж Анны. — Виновные наказаны. Бурдюк отправлен обратно. Василий в курсе. Выхода нет.
— Если бы не Василий!.. — прохрипел Адъютант. Отошел на два шага.
Бутафор показал, как будет пристроена «вещь» под хвост. Марсельеза стояла молча, красиво, парадно.
Адъютант ушел к машине, постоял перед дверцей, но больше указаний не давал. Сел. Помолчал. Приказал шоферу:
— В Ленинград!
Лошадь красиво приподняла хвост, красиво повела ноздрями, а двойник мужа Анны выпустил изо рта целый бак задержанного во рту воздуха.
— Ну и что? — сказал Писатель Другу, выходя из писательского дома. — Совсем не больно.
— Скажите судьбе спасибо за то, что у вас есть такие друзья! — сказал Писателю Необратиевский. — Будь моя воля!..
— Он осознает! — суетился Георгий. — А дома я ему еще не то скажу!.. Вас подвезти?
Необратиевский кивнул, подумав, и Георгий побежал к машине.
Писатель с Другом шли по широкому тротуару, и Друг некоторое время торжественно молчал, паря над тротуаром. Потом они завернули за угол, Друг опустился на землю и разразился монологом:
— Весь суд я представлял себе, что будет, если я скажу им то, что думаю. «Уроды! Я не хочу, чтобы моя значимость определялась по тому, как я буду вести себя в день смерти… политбюро! Я хочу жить независимо от величия времени! Я — судьба! Я — личность! И я имею право думать так, как мне дано от Бога, а не так, как велено!» …И как я сдержался? — и смеялся от счастья: он никогда еще не был так красноречив и свободен, как сейчас. Его несло и подбрасывало от того, что он только что совершил подвиг.
— Но как они тебя ненавидят! — продолжал он, незаметно для себя начиная маршировать в ногу с Писателем, который выдувал из сжатых губ радостный военный марш. — Знаешь, почему Георгий назвал тебя посредственностью? А… потому что Необратиевский сказал пред судом: «Покажите мне настоящего гения — и я буду есть на нем огурцы! Но только настоящего! Ненастоящего не показывайте!» И Георгий отыграл… нет, как они… помнишь, ты один раз сказал гени-аль-ную фразу: «Человечество ненавидит запах человека!» Это ге-ни-аль-но!
— Это не я сказал, — Писатель оборвал марш.
— Это ты сказал!
— Это не я! — Писатель повысил голос. — Я повторил!
— А кто сказал?
— А вот это вас на касается, — и Писатель пошел дальше, засунув руки в карманы, чтобы не ударить.
— «Вас»?! — Друг изумился неприязни. — Ничего ты не понял. А ты знаешь, что бы я тебе сказал, если бы был «вас»?! — И даже остановился в азарте. — Я бы сказал: «Слушай, ты, конечно, гений, но ты идиот. Не пиши ты им гениально! Напиши им… интермедию, в конце концов! Им же все равно! Им — все равно!..» Но я так не сказал? И не скажу, — опять догнал и зашагал рядом, и опять почувствовал себя человеком. — Ничего. Время лечит. Главное, что ты опять можешь писать. Ничего.
Они стояли у писательской квартиры.
— Я тебя довел, я спокоен, — сказал Друг, пожимая Писателю руку. — До завтра, — и заставил Писателя трижды поцеловаться с собой.
Писатель резко закрыл за ним дверь, пошел на кухню и вернулся на звонок. Распахнул дверь.
Друг, засунув руки в карманы, стоял перед ним:
— Знаешь что?.. — медленно. — А у тебя есть что-нибудь ненапечатанное?
— Прямо сейчас? — спросил Писатель. Друг вошел в квартиру и прошел к рабочему столу. На столе лежала рукопись, которую читал Адвокат когда-то. Писатель молчал.
Друг вытащил одну руку и листнул рукопись:
— Нет, сейчас читать не буду. Хорошее?
— Нормальное, — ответил Писатель и побледнел.
— Больше ничего нет?
— Больше — ничего.
Друг достал ручку, повернул рукопись лицом к писателю и попросил:
— Напиши: «Посвящается моему другу. Мне». Если я действительно для тебя значу. Если ты — человек, — и опустил глаза, потому что ему стало бы очень больно, если бы ему отказали.
Писатель взял ручку и быстро, быстрее, чтобы Друг наконец ушел, подписал рукопись.
Друг выдохнул счастливо, и на глазах его показались слезы:
— Спасибо, — и опять трижды заставил писателя поцеловаться с собой. — Ты действительно гений. Пойду, а то расплачусь. Сегодня брать не буду: потеряю на радостях. Завтра заеду на таксомоторе!.. — Погрозил пальцем. — И кстати, завезу словарь синонимов, — и еще раз поцеловал.
Писатель не стал закрывать за ним дверь: у него дрожали руки и колени от бессильной ярости.
Дверь опять открылась, и Друг сказал с порога, всунувшись в квартиру:
— У тебя в ящике письмо! — и все-таки ушел, наконец.
Писатель смотрел на рукопись. Дарственная надпись на титульном листе быстро превращалась в червей, черви стали жрать бумагу.
Писатель вышел на кухню, открыл окно, чтобы глотнуть воздуха: он действительно любил то, что написал.