Теория постиндустриализма послужила обогащению корпораций, невиданно нажившихся на переносе реального сектора в Третий мир. Она же стала и оправданием для невиданного раздувания сектора совершенно бесплодных финансовых спекуляций, что подавалось как «развитие сектора услуг». Достаточно сказать, что в ВВП Соединенных Штатов половину так называемого сектора услуг (70 % ВВП) занимает именно финансовое «казино». И оно же довело Запад до второй Великой депрессии в наши дни. В то же время автор этих строк показал, как в последние тридцать лет развитие науки и техники в мире оказалось замедленным и искривленным – вопреки всем нынешним литаврам по поводу небывалых темпов инноваций. Более того, в скорости воплощения прорывных проектов 2000-е годы смотрятся бледно по сравнению с 1960-ми. А глобализация на неолиберальных принципах, развернутая с 1980-х годов (одной из идеологических «подпорок» коей стала теория постиндустриализма»), вылилась в создание глобальных монополий, гегемония которых привела к торможению развития, к росту дороговизны товаров/услуг при падении их качества, к «затиранию» важнейших (но опасных для капиталистических отношений) инноваций.
Удивительно, но на теперешнем Западе погоня за быстрой прибылью привела, как и в РФ, к опасному износу техносферы и инфраструктуры. На вложениях в основные фонды, как выясняется нынче, экономили и в США, и в Евросоюзе.
Сама теория «постиндустриального общества» была поднята на щит неолиберальными, ультракапиталистическими варварами в 1979–1981 гг. (олицетворения течения – Рональд Рейган в США и Маргарет Тэтчер в Великобритании, Аугусто Пиночет – в Чили, Е.Гайдар и А.Чубайс – намного позднее в РФ). Поднята именно потому, что скрывала суть исторического процесса: смерти капитализма, превращение его в гирю на ногах развития человечества и необходимости смены капитализма на строй более высокой ступени развития. В теории постиндустриализма нелепость кроется в самом названии: «после индустриализма». Но не бывает строя «после чего-то-там». Есть новый общественный порядок. Никогда в жизни не существовало ни «пострабовладения», ни «постфеодализма», ни «постремесла», ни «постаграрности».
На самом деле, на смену издыхающему, зашедшему в тупик капитализму может придти два строя – восходящий и нисходящий.
Нисходящий («новый феодализм» или даже новое кастово-рабовладельческое общество по Андрею Фурсову) может родиться в результате катастрофического обрушения прежнего порядка. Как результат грандиозного исторического отката.
Восходящий вариант – новый общественный строй, соответствующий прорывным «антикапиталистическим» технологиям и креаномике знаний. Это то, что коммунисты считают коммунизмом, а новые русские мыслители – Нейромиром/нейросоцем, Когнитивной эпохой, Антропной эрой. Задача нас как русских «мозговиков» – разработать теорию этого нового строя, его понятийный аппарат, вскрыть главные тенденции. А заодно – отыскать ростки такого будущего в окружающей жизни.
Итак, постиндустриализму место отныне – на свалке истории. Нам очень важно понять на этом примере, как опасно пользоваться импортными интеллектуальными продуктами в обществоведении, и как важно думать и творить самим, без оглядки на западные авторитеты…
Неудобные вопросы Георгия Малинецкого
По мнению заместителя директора Института прикладной математики РАН имени Келдыша профессора Георгия Малинецкого, нужно прежде всего вспомнить, как был остановлен Советский Союз. А это – уничтожение смыслов и ценностей, отказ от государственного планирования и целеполагания, шизофренизация руководства (правая рука не знает, что делает левая), жесткая привязка страны к Западу, переход от реальной работы к ее имитации, опора на криминалитет и, наконец – рабское подражание Западу. К последнему можно отнести и следование «постиндустриальному мифу».
Г. Малинецкий рассказал о кризисе процесса познания в общественных науках. В принципе, у науки основные стратегии научного познания. Первая – Птолемеева. Здесь нам говорят: мы имеем дело не с механизмами, а с феноменологией. У нас есть некая аппрокисмация наблюдаемых реальных данных и некая внешняя схожесть. Благодаря такому подходу античный астроном Птолемей весьма точно предсказывал орбиты небесных тел. По крайней мере, лучше, чем сторонники гелиоцентризма в течение века после Коперника.
Есть Ньютонов способ познания. Мы не зацикливаемся на аппроксимации, но пытаемся выявить механизмы явлений. Мы предполагаем, что возможен эксперимент – и пытаемся его осуществить. И мы пробуем сформулировать законы природы. Именно в этой парадигме и были достигнуты главные успехи науки.
Но в общественных нелинейных процессах прежняя парадигма дает сбои. Есть вопросы, ответы на которые профессор Малинецкий не знает. Общественные явления нелинейны и необратимы.
– Если вы провели один социологический опрос, то следующий даст совершенно иные результаты! – говорит эксперт. – Если вы предприняли некие действия, то общество необратимо изменилось…
Растет рефлексивность общества. Мы не только думаем, как действовать, но и думаем о том, как мыслить. Как описывать необратимо развивающиеся системы, зная, что после такого-то воздействия не будет какого-то одного гарантированного отклика? Если парадигма Ньютона здесь не работает? Здесь – всегда есть точки бифуркации с несколькими вариантами развития событий (будущего). А мы как раз, по мнению докладчика, и находимся в точке бифуркации.
Что будет дальше? Маркс говорил: «Давайте осмыслим историю как целое, начиная с первобытно-общинной эпохи, – и построим аппроксимацию». Он получил схему стадий-общественных формаций: от первобытного общества – прямо к коммунизму. Можно аппроксимировать не всю историю, а только ее нисходящую ветвь. Тогда мы получаем Шпенглера с его «Закатом Европы». А можно взять касательную линию к достигнутому максимуму. Например, момент торжества «американской мечты» после гибели СССР. Это – Фрэнсис Фукуяма. Все – конец истории, в будущем ничего не изменится. Дэниэл Белл строит линию от восходящей фазы: получается сверхоптимизм, постиндустриальный рай.
– По Беллу, мы вступили в нечто совершенно новое. Он развивает идею Маркса, – считает Георгий Геннадьевич. – Это ведь последний утверждал, что когда-нибудь знание станет производительной силой. Еще Ф.Бэкон говорил: «Знание – сила само по себе». Белл исповедует то же самое…
Как предсказать будущее? Самым наивным путем шел Джон Нейсбитт («Мегатренды», 1982 г.). Как и американская разведка во Второй мировой войне, которая делала выводы, анализируя место и число рубрик и тем в немецких газетах, Нейсбитт «прочесал» американскую печать. Анализ шести тысяч газет США дал его группе мегатренды, как он считал, на полвека вперед. То есть – переход от индустриального общества к информационному, ставка на технический прогресс и душевный комфорт, смену иерархических систем на неформальные и сетевые, долгосрочное планирование и отмирание форм старой представительной демократии в информационной эре. И это точно те же тенденции, о которых говорят и пишут сегодня, четверть века спустя. Таким образом, бесхитростная экстраполяция тоже имеет право на существование.
Д. Бэлл аппроксимировал будущее не на ось отношений к собственности на средства производства, как Маркс, а на ось отношения социума к знаниям. Здесь у него и вытанцовалась триада социальной эволюции «доиндустриальное общество – индустриальное – постиндустриальное». Главными игроками индустриальной эпохи Белл, как и Маркс, считал труд и капитал, их противоречия – главной движущей силой, а технологии – инструментальные способы рациональных действий. Прогресс промышленных технологий должен отчасти снимать эти противоречия. В постиндустриальной же фазе знание, дескать, станет главным источником богатства и власти, а главными технологиями станут не промышленные, а интеллектуальные. Тут и телекоммуникационная революция подоспела. Символами новой эры стали Кремниевая долина и Билл Гейтс.
Белл, по Малинецкому, ошибся в том, что считал грядущее общество сервисным. Ведь еще в конце XIX века главной профессией в Англии была работа слуги. Но он верно предсказал кодификацию теоретических знаний, развитие института интеллектуальной собственности и попытки управлять обществом на основе знаний.
– Думаю, что для 1973 года это было очень хорошей аппроксимацией, – говорит заместитель директора ИПМ РАН. – Но какая аппроксимация нужна для нашего времени? Тут я бы задал несколько вопросов…
Прежде всего, мир вступил в эпоху демографического перехода. Рост численности населения планеты замедляется, к середине нового века может наступить эра постоянной численности людской популяции (стабилизация на уровне 10–12 млрд душ). А ведь если бы рост шел по той же гиперболической кривой, что и последние 200 тысяч лет, в 2025 году кривая уходила бы в бесконечность. Г. Малинецкий не понимает причины замедления роста: ведь ресурсных ограничений пока нет. (М. Калашников считает, что спад рождаемости – последствие ускоренного переселения людей в города, гиперурбанизации, плюс форсированное распространение потребительской морали). Георгий Геннадьевич признает: хотя в их институте есть три теории этого явления, прекрасно объясняющие рост населения в прошлом и дающие схожие прогнозы насчет стабилизации людской популяции в будущем, неясны механизмы слома прошлой тенденции в течение жизни всего одного поколения.
– То есть, постоянство численности людей в будущем – это абсолютно новая реальность, а не просто смена общественного строя, о котором говорит Максим Калашников. Здесь все гораздо глубже… – убежден профессор Малинецкий. – Это другие технологии, культура, мораль! Тут надо не зацикливаться на конъюнктурных моментах, а думать о том, почему это случилось? И как быть дальше?
При этом Малинецкий также считает, что человечество оказалось остановленным в своем развитии. Самая яркая инновация Пятого технологического уклада – это персональный компьютер, Джобс и Возняк в 1969 году. (