Наш дивизион был отлично экипирован – полушубки, валенки, ватные брюки, суконная гимнастерка, теплое белье, теплые портянки, под каску – шерстяной подшлемник, только глаза и нос открыты. Питание было отличным: выдавали 100 граммов, сало. Трудности были с тем, что при смене позиций необходимо было выдолбить яму под землянку, это было страшно трудно в промерзшей земле. Некоторые вообще махнули на это рукой, спали прямо в снегу. За все время боевых действий наш дивизион не понес ни одной потери убитым в личном составе – огневые позиции были далеко в тылу за линией фронта. Правда, несколько разведчиков обморозились, когда лежали в снегу на переднем крае и финны не давали им головы поднять или уползти.
Мне все время как-то везло на войне. Как-то раз шел я на передовую, а оттуда шел боец. Мы остановились, он начал мне говорить, где наши позиции, где у финнов пулеметные точки и окопы, и тут раз! – мина. Бойца наповал, а я как стоял, так стоять и остался. Второй случай, случившийся у меня на глазах: боец на санях ехал к фронту, рядом с его санями разорвалась мина, и воздушная волна прошла таким образом, что с лошади, тянувшей сани, сняло шкуру и повесило на ближайшее дерево. А боец в санях жив остался.
Интервью: Б. Иринчеев
Лит. обработка: Б. Иринчеев
Шилин Алексей Андреевич
С первых же дней войны с Финляндией я убедился, что война будет не такой, какой она виделась командованию, обещавшему легкую победу за две-три недели. Продвигаться по густым лесам, полным снайперов, было крайне тяжело. Финны были хорошо вооружены и отважно сражались. Казалось, помогала им и погода. Снег доходил до трех метров в высоту. Зима выдалась необычайно суровой. Нам, офицерскому составу, были выданы теплые белые шубы, солдатам – теплые кожаные куртки. Финские снайперши стреляли преимущественно в офицеров. Даже на листовках финских было написано: «Бейте белошубников!». Но все это оказалось лишь преддверием настоящих боев. Дойдя до линии Маннергейма, мы вынуждены были остановиться. Продвигаться дальше было невозможно из-за очень плотного огня, который велся финнами. Самое страшное заключалось в том, что не было понятно, откуда стреляет враг. Из-за густой стены леса не было видно финских дотов. Нужно было что-то предпринимать. Штаб дал указание начать стрельбу прямой наводкой со всех орудий. Ну конечно, стали вести такую стрельбу. Лес был буквально скошен. И тогда мы увидели финские оборонительные сооружения. Они имели яйцеобразную форму и были расставлены в шахматном порядке. Представляете? Железобетонные, двухэтажные. Как оказалось потом, на каждом этаже стояло по восемнадцать станковых пулеметов, а сверху над каждым дотом – артиллерийская установка. Уже после войны я узнал, что сооружения строились финнами в течение 27 лет и простирались по всему Карельскому перешейку. Тогда даже подойти к ним близко нам мешал глубокий снег, в котором проваливались танки. Кроме того, перед дотами были сделаны бетонированные танковые рвы и валялся сваленный в результате артобстрела лес.
Командование приказало подтянуть железнодорожные гаубицы (это были такие 500-миллиметровые орудия, снаряды к которым весили по 25 пудов). Конечно, посмотришь на такую махину, и кажется, что сломишь любую оборону. Хотя шапкозакидательства, как в самом начале, уже не было. Это я точно помню. Помимо гаубиц к атаке была привлечена авиация, сбрасывавшая бомбы по несколько сотен килограммов. Бушах стоял сплошной гул от мощных взрывов. Но к этому мы, танкисты, были в принципе привычны. А вот по-настоящему жутко мне стало, когда я увидел, что попадавшие в финские укрепления снаряды и бомбы летят рикошетом и не причиняют врагу никакого вреда. Тут уж стало понятно, что так просто для нас это не закончится.
Панического настроения не возникло?
Пока еще нет. Нам говорили, что командование разрабатывает новые планы. А мне и товарищам оставалось только ждать на том же месте, никуда не отступая.
Само собой, что ждать было тяжело и опасно. Финны не прекращали вести огонь. Морозы усилились и стали достигать 50 градусов. Теплая форма больше почти не спасала. Я лично промерз так, как больше никогда в жизни.
А командование тем временем решило провести новую попытку атаки при помощи «пехотных танков», спешно изготовленных военными заводами. Знаете, что они так назвали? «Танк» представлял собой щит из 12-миллиметровой брони, снабженный окошечком для винтовки (автоматов на вооружении Советской армии в ту пору не было) и для солдата, чтобы он мог смотреть, куда идет. Вся конструкция устанавливалась на лыжи и весила более 80 килограммов. Тепер, подумайте только, разработчики вполне серьезно полагали, что мы на этих агрегатах сумеем окружить линию Маннергейма? Разумеется, в жизни вышло совсем по-другому. Лыжи перекашивались, и «пехотные танки» уходили в двухметровый снег. Многие мои друзья тогда погибли. Но особенно мне запомнилось, как еще живой, но сильно раненый солдат пытался от боли закрыть лицо руками, но так и застыл, не успев поднести ладони к лицу.
Потери были огромными, но результата не было. Тут действительно настроение у нас стало соответствующим, уже перешептываться даже начали. Тогда было приказано снова начать артобстрел и авиабомбардировку. И снова снаряды и бомбы шли рикошетом. На четвертый день боя пехоте было приказано наступать, и… финские укрепления были взяты без какого-либо сопротивления. Как мне объяснили, от беспрерывной бомбежки в дотах не стало воздуха. И финны ушли из них через проходивший под землей потайной ход протяженностью полтора-два километра. И об уходе финнов никто не знал, пока укрепления не были взяты. Потом, конечно, были новые бои, так называемая «долина смерти», много моих товарищей там погибло. Мне самому удалось каким-то чудом уцелеть. В 12 часов дня 12 марта 1940 года финская война закончилась. До сих пор помню точное время.
Интервью: М. Свириденков
Лит. обработка: М. Свириденков
Крутских Дмитрий Андреевич
Приехал я в Кандалакшу 9 сентября 1939 года и сразу был назначен командиром взвода 16-го отдельного саперного батальона 54-й стрелковой дивизии. В этот момент там уже была напряженная обстановка. Я, конечно, ничего этого не понимал, но разговоры шли о войне. Началась учеба. Блеснул я там лыжами: я был хороший лыжник. 5 ноября мы сдали все имущество, и под видом выезда на учения нас в эшелоне повезли на юг. Вместо учений прибыли на станцию Кочкана, что под Беломорском. Откуда выдвинулись на лыжах к госгранице на Реболы. Прошли примерно 40 км. По ходу учились развертываться, организовывать разведку. Потом за нами пришли машины, погрузили и повезли в Реболы. Там мы ждали начала войны. Знакомились с пограничниками. Они у нас выступали, беседовали, рассказывали об особенностях театра военных действий. Мы же не знали ни финского оружия, ни финских мин, не видели финской одежды. Граница в моем понятии, да и многих других – это огромный деревянный забор под небеса. Многому научили меня «старики» из моего взвода: Андрей Хлущин, Павел Рачев, Мельников, Ремшу, Микконен. Им было по 40–45 лет. Они меня сынком называли. Примерно за двое суток до наступления пришел приказ сформировать лыжный разведотряд. Для этого я отобрал 42 человека, умевшихходить на лыжах. В основном это были карелы, финны, вепсы, сибиряки-охотники. В должности командира этого отряда я отвоевал финскую. Да, так вот, когда в реальности в 6:00 30 ноября подошел я к границе в районе 66-го погранзнака, спрашиваю у пограничников, которые выводили нас на Хилики-1 (хутор):
– Где же забор?
– Да нет тут ничего – вот тропа и все…
Хилики первые взяли легко. Пошли дальше. Взяли вторые Хилики. Когда третьи Хилики брали, мы их окружили и разбили в дрибизину! В этом бою в какой-то момент я стрелял с колена, стоя возле дерева. Разрывная пуля попала мне в шишак. Она меня так дернула, что я упал. Лежу и думаю: «Что такое?! Как же так – я лежу, а солдаты видят?!» Тогда же считалось, что командир должен быть только впереди: «Ура! В атаку!» – и т. д. С боями шли все дальше, и я скажу, что мы могли уйти в Кухмониеми (Kuhmo), но поступил приказ встать в оборону. Вот так мы попали в окружение. Дивизия попала в два котла: 337-й полк и наш 16-й отдельный саперный батальон – первое кольцо. Второе кольцо – два пехотных полка, артполк, танковый батальон, разведбат и штаб – находилось от нас в 9 километрах. Пятый погранполк закрыл разрывы между нами двумя блокгаузами.
Правда, в процессе боев один из них был уничтожен финнами. Мы выдвинулись. Нужно было создать фронт так, чтобы наши позиции не простреливались хотя бы из пулеметов. Я-то, лейтенант, не понимал этого, но комбат Куркин был очень опытный. Как он говорил: «Оттуда станкач и оттуда станкач, чтобы не простреливали». Раздвинули роты. Отрыли три ряда траншей. Перекрыли их лесом в три слоя. Землянки отрыли и в три наката перекрыли. Минные поля поставили, проволоку натянули. У нас были две установки зенитных счетверенных пулеметов. У финнов авиации не было – за всю войну над нами только три раза пролетали их самолеты. Эти счетверенные пулеметы мы поставили в траншею на открытых участках. Они косили пехоту на фиг! После нескольких попыток финны по открытым участкам перестали ходить – старались по лесам. Мы наладили взаимодействие с 337-м полком майора Чурилова. В общем, оборону создали как надо! Поэтому нам и удалось выстоять. Плюс, конечно, взаимодействие с пограничниками, которые хорошо знали и местность, и финнов. Удачно к нам шла на выручку лыжная бригада полковника Долина. Они очень умно были использованы – держали дорогу. Вывозили раненых, подвозили снаряды. Правда, к нам уже никто не доходил.
Питание и боеприпасы нам сбрасывали с самолетов. Только один раз к нам пробились четыре машины с продуктами и двумя полковыми пушками. Бои были очень сложные и тяжелые. Лыж у пехоты не было. Войска шли только вдоль дорог. До середины января воевали мучительно! Всему мы учились в ходе боя. А учиться в ходе боя – это значит нести потери. Надо сказать, что опыт доставался большой кровью. Я практически заменил весь отряд. У меня из отряда остались Мурзич, Микконен, Ремшу, Хлучин, Пелех, Дикий, еще один парень и все. Убитыми из первого отряда я потерял 18 человек. Финских мин мы не знали – найдем что-нибудь и изучаем, пока кто-нибудь не подорвется или, может, пронесет. Финны использовали противопехотные англ