Шли мы за дровнями, старшина нам рассказывал ротные и батальонные новости, смеялись. Кстати, он сидел в санях и правил конем (табельные только пароконные повозки, а сани – это всегда найденные, заимствованные до окончания войны у крестьян и другими способами, включая и вульгарное воровство). Остальные три коня где-то в ближнем тылу ездовыми Луненковым и Логиновым (может быть, эту фамилию я неточно сохранил в памяти) прокармливались до зеленой травы: безлошадным крестьянам за сено возили из леса дрова, бревна и другие работы выполняли, сами кормились, находили бесхозные стога. Раз в месяц один из них приезжал за продуктами, сообщал, где их искать, мы спрашивали, не появились ли в их временно созданных семьях новые члены. Они на карте отмечали, где их искать, очень точно. Без всего этого всех коней на армейский лошадиный паек не сохранить. А так весной они привели трех наших, жеребеночка и еще коня, как они сказали, приблудного, а как он к ним попал, никто не знает.
Так в это время нас обогнали дрожки. На нашу беду не сразу уступили дорогу, дрожки притормозили, потом рванули и опять остановились. Нас грозно окликнул командир дивизии. Мы подошли к нему. Он на нас заорал, хотя всегда мы его держали за демократа и интеллигента. «Почему офицеры идут пешком, а старшина восседает, как богдыхан, не знаете, с чего начинается и где исчезает субординация!!!» Я набрался смелости и сказал, что «старшина не восседает, как вы несправедливо заметили, а правит конем. А если мы все сядем, то конь не»… «Молчать!!! Распустились!!! В каком виде!! Сейчас же приведите себя в порядок!!!» И умчался, а откуда мы, не поинтересовался. Моськи, правда, от озокеритных проводов, были чумазые. Утерлись снегом. Старшина (до войны студент-химик, химинструктор до старшинства в нашей роте) сказал: «Все, привал. Доставайте свои кружки, запьем этот скорбный эпизод. Видно, нашему полковнику хвоста где-то накрутили. Вот вы, как все хорошие люди, воюете за справедливость и никогда не боитесь». Мы выпили, закусили, пошли и заорали, конечно, песню. В прекрасном настроении вернулись с отдыха. Отдыхали там два солдата с нашей роты – Заводчиков и еще кто-то. Под вечер мой взвод направили в чужой полк заменить на обороне кого-то. ПНШ указал на карте место, но я потребовал карту во временное пользование, которое, я так надеялся, перейдет в постоянное, но стало только долговременным, к сожалению, начался дождь. Кто-то из сибиряков предложил полушубки вывернуть мехом наружу, тогда кожа не раскиснет, а потом встряхнем их, и они будут сухими. Так мы и сделали. Когда подошли к расположению, как раз выглянула луна, по нам дали очередь из автомата. По звуку из нашего оружия, значит, мы не проскочили передовую. Я заорал: «Ты что, опупел, по своим палишь!» Он тоже заорал: «Стойте! Товарищ лейтенант, выходите скорее, тут неизвестные!» Я сказал: «С этого бы и начинал, а то стреляешь в людей, хотя толком стрелять ночью не умеешь. Зови скорей командира! Учись стрелять ночью, только не по нам». Я ему сказал, чтобы побыстрее позвал командира. Когда тот вышел из землянки, я сказал, что мы пришли их сменить, если они собрались, то пусть выходят, а мы посмотрим оборону. Командир сказал, что до противника 120 метров, нужно говорить шепотом, а то услышат. Орать не будем, чего шепотом говорить, когда солдат закатил по нам длинную очередь, но, слава богу, промахнулся. Тут подошел старший сержант Петр Семенович Шаров и сказал, что в землянку войти нельзя: воды там по нары, на более чем полметра, и в траншеях столько же. Велел найти низкое место в траншее, сделать оттуда отток воды, желательно в сторону тыла, замаскировать. Буквально за полчаса прорыли отвод, спустили воду, в полу траншеи добавили желобков, и вода отовсюду сошла, солдаты вошли в землянку. Оказалось, что ночью наши предшественники держали только один пост, стоял один солдат у землянки – и все. До окопа противника в самом деле было 120 метров, и даже ночью они были четко видны.
Тем временем сменились. Между нами и финнами проходило Архангельское шоссе, тракт. Вдоль него стояли снегозащитные щиты, за ними валы снега, в промежутках траншеи. Были мы там недолго. Вот только сменой и запомнилось, да еще тем, что при прощании «их» помкомвзвода предложил поменяться командирами: «Мы вам отдадим своего, а вы нам своего, хоть на время, или забирайте нашего, мы с ним пропадем». «Я не знаю ваших дел, но то, что вы, как лягушки, прыгали по колено в воде, показывает, что вы все или лодыри, или круглые дураки, и нечего на командира пенять».
Несмотря на малое друг от друга расстояние, мы не потеряли ни одного человека: никого не ранило и не убило. Вообще, пока я командовал взводом, с апреля 1942-го по октябрь 1943-го, не потерял ни одного человека.
Финны по своей для нас вредной привычке работали по ночам: что-то копали (видно было, как летела земля, стучали, заколачивали перед окопами для чего-то колья в землю). Ночи две мы наблюдали за этим, а потом из двух сразу пулеметов с крыши землянки запустили по ним длиннейшие очереди. Больше они не работали ни ночью, ни днем. Оттуда перебросили нас к поселку Свирь-3, недалеко от железной дороги, напротив нас как раз стоял дом НКВД – 5 этажей над и столько же под землей. По нему иногда били пушки, но от стен ничего даже не отколупывалось, из чего они были сделаны – неизвестно, такие крепкие. Но мы как-то обнаружили наверху стены их НП, или случайно там оказались люди. Подготовили данные, подкараулили и обстреляли. Прямо перед нами был глубокий овраг, а за ним, впереди, боевое охранение стрелков. Землянка их была за скатом оврага, напротив наших позиций. Как-то к нам пришел старший лейтенант Калашников – командир противотанковых, бронебойных ружей, загоравших в ближнем тылу на танкоопасном расстоянии. Он попросил разрешения на нашем участке пострелять по финнам из бронебоек и снайперских винтовок. Я показал ему, где наша оборона, где финны, что у них мы заметили, где боевое охранение. Через полчаса он ко мне приходит и говорит: «Подпишите акт: мы из противотанкового ружья убили не менее трех финнов». Нужно сказать, что уже тогда составляли акты за подписью офицера-свидетеля, подтверждающего этот факт. Я сказал: пойдем, посмотрим. Он мне показывает землянку нашего боевого охранения и говорит: «Как они стали выходить, мы три патрона успели по ним выпустить, все без промаха!» Я спросил: «А больше никуда не стреляли?» «Нет, – говорит, – не стреляли». «Тогда пойдемте, узнаете, сколько человек вы убили». Он говорит: «Куда пойдемте?» «А туда, куда вы стреляли: это ведь землянка нашего боевого охранения, но вам лучше все же туда не ходить. Узнаем по телефону лучше». По телефону страшно ругались – всю дверь издырявили. Но, к счастью, никого не убили, одному солдату разбили котелок, он хотел разогреть кашу на костре. Я посоветовал Калашникову поскорее отсюда отрываться, а в акте можно записать насчет двери. Через несколько дней приходите, мы вместе поищем места, откуда можно поразить финнов. Они пришли, принесли доски для ремонта двери, два котелка, флягу водки. Я ходил улаживать вместе с ним происшествие, все были довольны. Потом все боевое охранение выпустили по два-три патрона в сторону противника из бронебойки.
Несколько раз приходил к нам из штаба дивизии капитан Дудоладов, очень симпатичный человек. Я ему доложил, что, по моим наблюдениям, под домом НКВД находится штаб полка или батальона, так как замечалось оживленное порою там движение. Можно артиллерией поковеркать их минные поля, которые там должны быть очень плотными, отрезать на время огнем этот дом, захватить его на время или насовсем. Только штабников захватить будет трудно, так как в подвалах двери крепкие, железные. Но попробовать можно. Дудоладов обругал меня Наполеоном, а потом сказал, что в общем план интересный, нужно хорошенько его обдумать.
После летнего наступления 1944 года стало известно, что там располагались штабы батальона, полка, дивизии. И это в 150 метрах от передовой. Участок дороги, подходивший к дому, проходящий по открытому месту, был скрыт маскировочной сеткой с нарисованными на ней деревьями. Все же, когда там ехала повозка или автомобиль, было заметно. Мы всякий раз обстреливали их. Днем ездить перестали. Мы тогда находились в небольшом лесу. На дрова рубили поваленные при обстрелах деревья. При разрывах мин и снарядов, попадающих в стволы деревьев, опасность поражения значительно увеличивалась, мы стали перекрывать траншеи сверху настилом, и при обстреле можно там было укрыться.
Опять наш полк сняли с обороны. Занимались в масштабе, точнее, в составе полка, батальона, роты. Отрабатывали наступательные действия в различных условиях погоды, местности, время суток на лыжах, ведь зима была. На лыжах много бегали. Мои солдаты Гургуляни, Гималов и Тряпицын от лыжных в основном занятий подались в полковую разведку, как раз туда набирали народ. Если мы на лыжах бегали днем, а ночью большей частью спали в землянках, то разведка круглые сутки проходила на лыжах, ночевали в шалашах, в лесу, все время перемещаясь: отрабатывали дальний поиск, сами готовили на кострах пищу. Через пять дней они запросились обратно в роту – их отпустили. За это время пообмораживали они кто что. Они были рады, и мы все тоже. Как-то вечером лежали мы на нарах, топилась железная печка, было тепло. Все мы из разных мест, рассказывали, какие у кого росли фрукты. Когда дошла очередь до Гималова, спросили: «А какие у вас росли фрукты?» Он сказал: «Заяц, белка, бурундук». Он не понял, чего мы ржем, а когда ему объяснили, то тоже смеялся. Он башкир, природный охотник, очень сильный и добрый человек. Все они такие были. Жалко, что летом 1944 года под Питкярантой, когда было уже известно, что по соглашению о прекращении огня финские войска отойдут за границу 1940 года, спесивые генералы кидали и кидали войска на штурм города и погубили почти всю 114-ю дивизию, в том числе и всех моих солдат. В живых остались только те, кто был ранен. Очень хотелось командованию заполучить наименование «Питкярантские».
Из 257 однополчан, учтенных в списке 114-й дивизии, только 26 солдат и сержантов пехотинцев. Правда, они наименее активны во всяких собраниях, советах. Из двух дивизий укрепленного района после войны я на всяких ветеранских встречах виделся с теми, кого знал во время войны. Только со стрелком Бухбиндером – главным модным парикмахером города Боровичи, политруком Свищем, Сашей Фроловым, артиллеристом капитаном Гороховым, случайно на Дальнем Востоке встретил Скрынника, с которым служил еще в автороте, а потом вместе отправились на практику в пехотный полк 486 177-й сд, и больше никого, с кем непосредственно общался на фронте. Еще иногда вижу на улице подполковника Николая Ивановича Калетеевского. Он после войны был ректором университета, я некоторое время после курсов повышения квалификации командного состава был у него в батальоне офицерского резерва. С Сеней Рогозиным я был вначале под Лугой, но он был в другом батальоне, а также неизвестно, когда отбыл в Ленинград. Еще мельком я видел сержанта Семенова из 536-го полка, когда нас направили перехватывать финскую разведку на стыке с этим полком. Там мы пролежали на болоте три ночи, но финны не такие дураки, чтобы два раза в одном и том же месте снова пытаться проникнуть в наш тыл. С Семеновым мы после войны работали в одной строительной организации. Он бригадиром, а я прорабом, но на разных участках.