о взвод (это был 3-й пулеметный взвод 3-й роты).
Располагался наш взвод чуть левее того места, где мы стояли два года назад. Только у финнов стала проволока погуще, а у нас мало что изменилось. Даже дзотов не прибавилось. Дзот и окопы, где стояли наши пулеметы, были на расстоянии метров 200 от наших землянок – их было две: в одной жили солдаты и сержанты взвода и маленькая – для командира взвода и ординарца. Стояли мы в густом еловом лесу, от землянок шла тропа по самодельной просеке (хорошо, что кто-то догадался ее вырубить не по прямой, а по ломаной линии). Вдоль этой тропы к стволам елок крепились горизонтально на высоте до двух метров над землей деревянные оси, на которые были насажены самодельные деревянные катушки, а по ним шла проволока от дзота к землянкам, где на конце проволоки висели снарядные гильзы с привязанными внутри них осколками вместо колокольных языков. Если у дзота подергаешь, то у землянок гильзы зазвякают. Существовала целая система сообщений. В первый же день проволоку заклинило и звонки не проходили. Сам я пошел проверять, рукой вел по проволоке. Вдруг нога зацепилась за что-то. По какому-то приобретенному на войне инстинкту я замер. Стал смотреть, за что зацепилась нога. Оказалось, за проволочку, прикрепленную к чекам гранат Ф-1, привязаны они к стволам деревьев. Расстояние между гранатами было метр, и скрыты были они высокой травой. Но я их ущупал, отсоединил от деревьев и от проволочек. Незнаю, кто и когда ихпоставил. Проверил и всю линию. Больше ничего не обнаружил. Так обороняться нельзя. Нужно жить нам рядом со своими позициями. Оборудовали под жилье дзот и стали жить там. В это время финские разведчики очень активизировались: каждую ночь пробирались в наши тылы. Однажды в землянке первого взвода схватили находящегося там старого солдата казаха Киргизова. Завернули его в плащ-палатку и потащили к себе. Недалеко от нашего дзота, что-то в метрах так 100 справа от нас, впереди какой-то шум, ветки затрещали. На всякий случай дали туда длинную очередь из пулемета. Потом оказалось, что финны бросили завязанного в плащ-палатку Киргизова, когда по ним пришлась наша очередь. Догонявшие их солдаты того взвода подхватили завернутого во все ту же плащ-палатку Киргизова и утащили его поскорее с нейтральной полосы. Притащили его в землянку. Он все кричал: «Ничего не скажу, хоть убейте! Ничего не скажу!» Когда развязали плащ-палатку, он увидел, что это не финны, а свои, то разревелся. Потом он приходил в наш взвод благодарить за спасение. Сказал, что его бросили, когда попала по ним очередь, разбежались, потом снова стали искать, ведь там лес, густой кустарник, да еще темень. Потом снова подхватили и понесли, но это были наши, а он все орал, что ничего не скажет. По его крику наши солдаты и ориентировались в погоне, а также нашли его в темноте. Боялись, что новой очередью всех побьет, поэтому подхватили этот куль и драла. Сразу после этого во все стороны проделали мы визирки. Как они делаются, я уже говорил: с топорком от точки наблюдения (амбразура дзота НП, от места наблюдателя), все удаляясь от нее, срубаются ветки, кусты. Получается неширокая полоса, просматриваемая с места наблюдения, но незаметная для противника, так как все срубленное убирается. Если таких визирок наделать пять или шесть, то противник будет обнаружен задолго до подхода к нашим позициям, если местность закрытая, естественно. Тут пришел к нам командир тогда батареи лейтенант Федя (забыл сейчас его фамилию, да, Сычев). Он решил поставить перед нами заградогонь. Он сказал, что будет на огневом взводе, у орудий, а я буду вести огонь, то есть вести пристрелку, корректировать огонь. Этим всегда занимается сам командир батареи, но Федя попросил меня. Определили точно расстояние до нас. Первым снарядом попали прямо по окопам финнов. Всем своим солдатам я велел убраться в дзот. Следующий выстрел скомандовал на 200 метров выстрелить ближе к нам. Насколько Федя убавил прицел, я не знаю, но он открыл прямо-таки беглый огонь. У него было две пушки сорокапятки, снарядов упало не меньше 8. Многие задевали за макушки высоких елей и рвались над нами. Один снаряд угодил прямо в наш дзот, где мы все и сидели. Сорвало верхний ряд наката. Жерди, которыми обшиты стенки траншеи, посекло осколками. Передал Феде, что он угодил прямо по нам. Когда мы будем просить огонь на себя, то нужно стрелять по этим данным, а сейчас огонь прекратить, пока всех нас не перебил. Федя сказал, что «этого не может быть: снаряды должны ложиться впереди нас метров на 300, я сейчас прибегу». Прибежал, очень удивился, скомандовал прибавить прицел на 300 метров. Снаряды легли впереди нас в лесу. На том пристрелка и закончилась, но через несколько дней пошли мы наступать, а именно 19 июня 1944 года. Всем приказали со своих позиций уйти и собраться у КП роты. Куда мы все очень быстро и прибыли. Левее позиций, которые занимал наш взвод, проходила дорога полевая, шла она через нашу передовую к финнам, а там параллельно их окопам уходила на запад. Пошли саперы. Ими командовал старший лейтенант Вася Бабек. Разминировали они дорогу часа за полтора. Сняли они всяких мин: и противотанковых, и деревянных противопехотных не менее 100 штук, и все это с шестиметровой полосы дороги, по которой мы и прошли через нейтральную полосу и через их окопы к ним в тыл. Пошли вдоль фронта. Ротный мой взвод направил в боевое охранение. Шли мы в 300 метрах впереди роты. Через полтора километра обнаружили раньше, чем они нас, финский заслон, только поэтому потерь не понесли. Оторвались от нас тогда, когда добежали до грузовиков, которые их ждали. На них они и оторвались от нас.
Где-то у них должен быть второй рубеж обороны. Лучше, чем по другую сторону речки, которая протекала у подножья вытянутых вдоль нее высот, им места не найти. Если форсировать эту речку в других местах, то все равно будут большие потери. Окопались на другом берегу. До вечера финны все равно палили по нам из пулеметов. Как стемнело, я спустился под мост, вплавь добрался до его середины. Там к сваям привязаны были две больших лодки, загруженные толом и всяким железным хламом. К обеим лодкам по сваям спускались два проводка. Привязаны лодки были только веревками за носы. Ножом перерезал отдельно каждый провод и веревки тоже. Лодки тихо поплыли по течению. Повезло, что в разгар белых ночей, этой ночью лил дождь и была кромешная тьма. А также, что дублирующих на такой случай мин ни к чему не привязали, что не похоже на финнов – они на это большие мастера, да, видно, очень торопились. Но мы по мосту не пошли, а другие взводы начали шквальный обстрел позиций противника у моста. А мы пошли по берегу реки вверх по течению в 750 метрах от моста, рассчитывали перейти вброд, а в самом глубоком месте на середине реки переплыть, но плыть не пришлось, так как там было кому по грудь, а кому и по шейку. Вылили из сапог воду, а кто был в обмотках, так и так обошлось. Это мы сделали, когда отошли от реки подальше: очень вода хлюпала. Отошли от берега, наверное, метров на 300 и пошли параллельно реке. Когда заметили оборону финнов и увидели вспышки от их выстрелов, открыли огонь, а потом, когда они еще не успели по нам ударить из минометов, а это они делают быстро, мы совсем близко подобрались. Тут наши через мост перебежали, но финны с этих позиций отошли. Мы еще какое-то время преследовали противника, но он опять оторвался от нас. А речка, скорее всего, была Шакшозерка. Справа впереди была деревня Пертозеро, которую наша дивизия, 114-я, освобождала в апрельских боях 1942 года, но потом отошла на прежние позиции. И вот мы опять в этой деревне. Потом вышли мы к дороге и двинулись на Шеменичи и Подпорожье. Под Шеменичами финны упорно сопротивлялись. Замкомбата капитан Доронин пустил разведку прямо по дороге. Финны половину ее перебили. Можно было в обход по лесу. Когда стали наступать на нее, мы так и пошли, обошли западнее и отрезали им путь отхода. Пришлось им по просеке отступать на север, к деревне Хевронтьино, а мы по дороге пошли на Подпорожье. Около деревни Меменичи, на высоте обнаружили раненого финского автоматчика. Пули ему попали в ноги. Странно: финны обычно ни раненых, ни убитых не бросают. Ведь за вынос с поля боя раненого у финнов давали месяц, а убитого – два месяца отпуска. А тут бросили. Так, когда к нему подошли и увидели, что он ранен в ноги, подозвали санинструктора, раненый сказал, что его перевязывать не надо. Ему сейчас двадцать два года, а когда его сыну исполнится столько же – сейчас ему пока полтора, – он нам покажет. Все же санинструктор Герасименко его перевязал, отнесли его на повозку и отправили в госпиталь. Был он с автоматом «Суоми» калибра 9 мм, патроны он все расстрелял, по-русски говорил хорошо и без акцента.
Еще интересное событие было сразу, как мы начали наступать. Над нами пролетали два наших штурмовика ИЛ-2. Через час примерно попались нам, а наш взвод наступал впереди роты (разведка, а при переходе к обороне или остановке – боевое охранение), два летчика. Комбинезоны на них были из чертовой кожи, кирзовые сапоги, летные шлемы, черные все. Сказали они, что их сбили и они пробираются к своим позициям. Документов у них не было – отбирают при боевом вылете. У меня по таким делам был некоторый опыт: в резерве после курсов повышения нашей квалификации встретил летчика, который зимой в пургу потерял ориентировку, в просвет туч заметил аэродром, зашел на посадку, сел и вдруг увидел, что кругом стоят самолеты с крестами (финские самолеты имели опознавательные знаки немецкие) и по виду тупорылые истребители «Кертис» английского производства. Развернулся, пробежал к началу полосы, разбежался, взлетел и ушел на свой аэродром. Когда приземлился у себя, все рассказал командиру: где этот аэродром и что его можно сейчас же разбомбить. Его «особняки» долго, долго допрашивали, не верили. А как подтвердить все это? От полетов отстранили, хорошо, что еще не отправили в резерв. Поэтому я записал фамилии, номер части и полевой почты, сказал свою фамилию, номер части, посоветовал сразу об этом доложить, на их картах проставил место, где они перешли фронт, время, дату, все о себе и как им идти. Через год уже на Дальнем Востоке, около деревни Чугуевка, меня вызвали к начальнику штаба, где сидел майор-«особняк», и стал он сперва пугать, что я разгласил военную тайну неизвестным лицам в военное время, «знаешь, что за это будет?» Я ему сказал, что если он меня за этим позвал, то напрасно теряет время, если какое дело ко мне, то пусть спрашивает. Он велел все рассказать о встрече с этими летчиками. Я все ему рассказал. Он спросил, зачем я все написал на их карте. Чтобы эти ребята могли оправдаться, что были свидетели их возвращения. Все это могут подтвердить остальные люди нашей роты. Майор этот спросил еще многих и уехал, но вскоре я с ним опять встретился, но об этом расскажу после.