А мы двинулись дальше. Перед выходом комроты объявил мне и всем моим солдатам благодарность за грамотные действия в предыдущих боях, так он сказал. Я перед выходом велел своим солдатам похоронить лейтенанта Щербакова – командира взвода нашей роты. Он лежал на дороге, где и был убит. Над ним рыдала телефонистка их роты. Рядом с дорогой соорудили могилку, прибили доску со всеми данными о лейтенанте и двинулись вперед. А до этого мы еще отвоевали деревню Пертозеро, которую наш 763-й полк 114-й дивизии брал еще и в весеннем наступлении 1942 года. Оттуда надо бы нам идти просеками, через леса на деревню Хевроньино на правом, другом берегу Свири, а нас направили на Шеменичи и Подпорожье. Там мы дошли до центра города, самой высокой его точки, откуда были видны оба берега Свири и железнодорожный мост, через который финны отступили за Свирь. Анам приказали выходить из боя и сосредоточиться на восточной окраине Подпорожья. Это мы быстро выполнили и сразу пошли вверх по берегу Свири к домику лесника выше порогов. Подошли туда под вечер. Все было хорошо видно: правый берег почти отвесно обрывался к самой воде, а сверху шло ровное плато, а метров на пять ниже в откос были врыты бревна, а на них снизу прибита колючая проволока. Бревна эти врыты метров через пять-шесть и торчат из земли метра на два. С флангов это проволочное заграждение поднималось наверх и в виде проволочного забора опоясывало этот опорный пункт численностью не менее роты. По флангам же просматривались два дзота в расстоянии метров 200 друг от друга. Между ними – траншея. Дальше в бинокль же ничего не видно. С левой стороны над порогами – овраг с ручьем по его дну. Овраг этот – за пределами опорного пункта. В этом овраге нужно высаживаться и по ручью по дну оврага подниматься наверх. Под водой мин не должно быть. Серьезный узел обороны. Все правильно финны рассчитали. Это самое близкое место Свири от нашей обороны. От Подпорожья железная дорога идет в 7–8 км от правого берега Свири, а от деревни Хевроньино к железной дороге ведет накатанная грунтовая дорога как раз к тому месту, где железка от станции поворачивает строго на север и так идет к Петрозаводску, Кондопоге, Медвежьегорску и так до самого Мурманска.
Пока все мои солдаты живы. Ранен один сержант Романов. Пуля ему задела самый кончик носа, он остался в строю, хотя нос распух и стал он похож на дуче Муссолини. Наградили Романова орденом Славы III степени. Остальные невредимы: помкомвзвода Гнутов, ефрейтор, из морбригад к нам попал после ранения Непочатов. От него я узнал о масштабах голода в Поволжье и на Украине. Тоже из морбригады к нам поступил перед самым наступлением ефрейтор Шалегин, сержант Гусев, этот вологодский, тоже ефрейтор Толокин, он из-под Бийска, солдат Транзин – рязанский, мой связной ординарец. Иванов Дмитрий Сергеевич – тотально мобилизованный (что-то у него с головой было, все ему наоборот нужно было говорить, вот то-то делать не надо – обязательно сделает), он из-под Пскова, в армию попал после освобождения от немцев его местности. Ефрейтор Осадчий Павел Васильевич, Даниловский район Сталинградской области – санинструктор медсанроты, изгнанный оттуда за то, что заставлял всех санитарок и сестер выполнять все служебные обязанности, не обращая внимания на то, кто с каким начальством делит походное ложе. Он мне о голоде 31–32 годов в их местности тоже подробно рассказал. Еще были у нас очень пожилой солдат, он из добровольцев, ленинградский интеллигент Леонов. Одегов из вологодских крестьян, сержант Монахов из Кунцево под Москвой, слесарь высшего разряда и в высшей степени обстоятельный человек Рахманкул Ташалеев из-под Ташкента. Азербайджанец Мурзалимов совершенно неграмотный, ни на каком языке не умеющий ни писать, ни читать, но с философским, огромным количеством сведений и истин, складом ума. В недавнем бою, когда он должен был вынуть из своего сидора «цинку» с патронами и набить ими ленты, он сказал, что он бросил ее еще на картофельном поле, так как некуда было складывать накопанную там картошку. Хорошо, что хватило ранее набитых лент. Ладно, говорю, так делать нельзя никогда: без картошки мы всегда проживем, а без патронов нам всем будет хана. А сейчас высыпай свою картошку, будем ее печь. Солдат Федотов, младший сержант Долженков – курский соловей, потом его ротный забрал к себе ординарцем, Федотов – такой аккуратный, подтянутый, Ачкасов. Еще сержант Белоусов, еще до меня отправленный на курсы снайперов. Вернулся к нам в день наступления со снайперской винтовкой, полученной на курсах. Он из Орла. Его родной брат в послевоенное время был начальником строительного отдела, в котором я работал. Вроде никого не забыл. Будут ли все они живы после операции по разгрому этого опорного пункта? Ведь нужно еще Свирь переплыть, и взобраться на крутой берег, и выкуривать из дзотов финнов. Нашими силами это не только с большими потерями, но и вообще не выполнить. Надо думать очень крепко, хотя думать нужно всегда. Тут стало немного темнеть, ведь белые ночи, но самое радостное, что после жаркого дня похолодало – над рекой стал подниматься густой, как сметана, туман. От нас финнов скрыл, и нас от финнов скрыл. Наш, левый берег пойменный, в 200 метрах от уреза воды полого поднимался и был намного выше правого, пока что финского. Пока туман не поднялся выше домика лесника, который, кстати, по наметке должны были раскатать на плоты для переправы нашего батальона… Разведку все равно надо было вести. Ширина Свири в этом месте – 360 метров, примерно такая же, как у Елагина острова Невка, которую мы в разное время с ребятами переплывали. И скорость течения примерно такая же. Сказал комбату майору Гнатенко, что будет плоты сносить примерно на километр, так как всегда, чтобы рассчитать снос для плота, нужно умножать на три. При этом время на переправу будет наименьшее. Он меня послал посмотреть место, откуда будем отчаливать. По пути я наткнулся – ведь туман, как молоко, в двух шагах не видно – на мотки колючей проволоки, ржавой-ржавой. Наткнулся в самом прямом смысле слова. Чтобы быстрее потом найти, поставил над ними жерди шалашиком. А когда спустились к реке, то там обнаружили запань, а в ней плавали тысячи бревен. Быстренько побежали обратно. Не хотелось, чтобы развалился на плоты домик лесника. Такая удача. Домик еще не трогали.
Комбат мне не поверил: «Бывает, что повезет, но чтобы вот так – этого не может быть». Пока туман, не видно и не слышно, нужно было соорудить все плоты. И для людей, и для пулеметов, и для пушек. Коней – вплавь, за уздечку и около плота. План был такой: вязать плоты и, пока туман, переправляться, причаливаясь к тому месту, где противник считает, что высадиться будет невозможно, а именно в нескольких метрах над порогами. А высота их была метра 4, а под ними камни. Еще над порогом – овраг с ручьем, довольно широким по его дну. Расчистили от бревен участок берега, иначе ничего не закатишь на плот, и стали вязать плоты – только для пушек и снарядов двухслойные. Гребли малыми и большими саперными лопатами, рулили расколотыми надвое клиньями тонкими бревнами, затесанными под весла. По два-четыре весла на плот. Мы свой плот связали раньше всех, но его отдали разведчикам, и они поплыли. Второй плот сделали очень быстро и тоже поплыли. Накопились у оврага с разведчиками, нас стало человек 40. Пока держался туман, саперы Василия Бабака разминировали бичевник – так зовется тропа у самого уреза воды, а мы по ручью на дне оврага поднялись на плато, обошли опорный пункт с тыла, туман все скрывал, видно было метров на 50. Этим же путем поднялись и остальные роты. Когда с нашего, левого берега, более высокого, по дзотам открыли огонь из пулеметов, мы с тыла тоже открыли по дзотам, траншее и блиндажам огонь. Ответный огонь финнов очень быстро прекратился. Финны отступили из опорного пункта на северо-восток. Отчаянного сопротивления финнов не было. То ли подвел их туман, то ли утекли они из-за того, что мы обошли с тыла, а может быть, и не собирались тут сопротивляться. Не знаю. Потери у батальона – один конь, отбившийся от плота и сброшенный с порогов на камни. Еще другой конь, тоже оторвавшийся от плота, сорвался с порога, но остался жив и невредим, так как угодил мимо камней в водоворот, убежал, но потом был найден и возвращен в строй. Ни один человек не погиб ни при форсировании, ни при бое по окружению и очистке опорного узла.
Отсюда открылась кратчайшая дорога к железнодорожной магистрали. От Свири до ст. Телма по грунтовой дороге всего 6 км, которые мы прошли очень быстро, а когда вышли к дороге, кстати, одноколейной, то небо разверзлось и на всех нас обрушился настоящий поток воды. Как раз в это время попался нам финский солдат. Как к одному из знатоков хоть какого-нибудь иностранного языка обратились ко мне, по мнению начштаба старшего лейтенанта Бурдина, с приказанием допросить пленного. Небольшой опыт у меня был: под Лугой мне поручали допросить летчика, выпрыгнувшего с подбитого истребителя Me-109 и схваченного нами на нейтральной полосе. Но то был немец. У финна я спросил, знает ли он немецкий. Он сказал, что да. А русский – нет, не знает. Оказалось, что он студент университета в Хельсинки, только несколько дней назад призванный в армию, а к нам попал потому, что во время дождя заблудился. Назвал свою часть. Сказал, что железная дорога заминирована, идущая рядом дорога со щебеночным покрытием не заминирована. Оказалось как раз наоборот. Но мы пошли по железке, хотя рельсы со шпалами лежали на насыпи в виде спирали. Это делала сцепка из двух паровозов, к которым они попадались у железной дороги. Крепились два крюка – один ближе, другой дальше, они и переворачивали рельсы вместе со шпалами, а в некоторых местах просто рвали шпалы, а переворачивать их не удавалось им. Так, когда пленного отправляли в тыл, в штаб, я солдатам сказал, что если они его не доведут, а пристрелят по дороге, то их самих за это расстреляют. Еще, отступая, финны взрывали каждый телеграфный столб. Идти по насыпи было очень неудобно. И очутились мы впереди всех стрелковых и десантных дивизий и в непосредственном соприкосновении с противником гнали его на север, до самого Петрозаводска. А при форсировании Свири вместе с нами двигался и наш «особняк» капитан Минеев. Подобрал он финский автомат «Суоми» 9 мм с диском, и еще несколько рожков нашел на опорном пункте, там же к нему пристала немецкая овчарка. Когда я ему показывал, как обращаться с автоматом, то сказал, что овчарка-то немецкая – доверяться ей нельзя, он навьючил на нее полевую сумку и автомат. Самое главное, что в моем взводе все солдаты были живы, а мы все время двигались: то в боевом охранении, то в разведку посылали. Мы то догоняли финнов, то они от нас отрывались. Маленькие деревушки попадались у железной дороги, мы их проходили без большого сопротивления со стороны финнов. Где-то у них опять встретится серьезно подготовленная оборона. Раз они не соорудили линии обороны между озерами Вач и Пильмозеро, то удобный рубеж они могут создать южнее станции Токатри и большого поселка по обе стороны от нее на господствующих высотах. Хочу рассказать о том, что как-то вечером, когда стемнело, оказалось, что Иванов перестал видеть. Знатоки определили, что это куриная слепота. Сломал я длинную ветку, привязал себе к ремню, а он держался за другой конец, так и шли, но тут подошли к реке, мост через которую был разрушен, и нужно было переходить по двум бревнам, сложенным вместе. Да еще бревна эти качались, а внизу, в 6–7 метрах, бурлила река. Пришлось ползти на четвереньках. Сказали, что если он съест сырую печень, то будет сразу все видеть. Где ее взять? Снайпер наш, Белоусов, отстал, «снял» ворону, санинструктор Лошак извлек печень. Он-то знает, где она расположена, дал Иванову. Через полчаса тот стал все видеть.