Дом, где мы были, весьма своеобразные имел стены. Обиты они были сухой штукатуркой, на них были углем нарисованы красноармейцы в буденовках. Атам, где шея, картон разрезан, в разрез пропущена веревка, обвивая вокруг шеи петлю, как у повешенного, а другие концы привязаны к крюку в потолке. Но мы это заметили только утром. Да, я еще сказал, что из нашего дома из единственного станкового пулемета могли бы, если бы его занимали финны, положить батальон. Что же они действовали без разведки? Не заметили такую опасную позицию? Во всяком случае, по нам они не сделали ни одного выстрела, слава богу. Но они не знали, что там свои.
Забыл сказать, что немецкая овчарка капитана Минеева перед тем, как мы вышли из болота на берег, все же его предала – убежала с навьюченной на нее полевой сумкой, в которой были все его документы, на одном боку, а на другом – автомат «Суоми». Наверное, собака не побежала в село, иначе финны всполошились бы. А так они нас не ожидали, что и предрешило успех. Я Минееву говорил, что зря он доверился немецкой овчарке, вот она его и подвела. Капитан сказал, что самый главный секретный документ – это его записная книжка с фамилиями, именами и отчествами всего батальона, а она при нем, а в сумке полотенце, мыло, сухари, бинты и более ничего. За эту операцию, за участие в ней был награжден орденом Красной Звезды. Несколькими месяцами позже он же сочинил замечательное четверостишье, где упоминался этот орден, но об этом в свое время. Все наступления он прошел с нашей ротой – и стрелял, и окапывался. Наградили его не зря. Будь моя воля, я бы всех награждал: кто учитывает меру участия, степень полезности участников боев – и солдат, и командиров? В Токарях мы пробыли еще до полудня, догнали нас батальонные тылы, боепитание, пополнились боеприпасами. Старшина Петров покормил нас обедом.
Кроме Шелегина, никто из моего взвода не был убит. А вообще рота потери понесла небольшие: убили сержанта Федорова и еще несколько человек, в том числе и Иванова, а наш парторг Суэтин принял его за меня. Иванов при жизни носил такие же, как у меня, усы, и по этому признаку парторг принял его за меня. О чем передал по команде, послал похоронку, снял с партийного учета. А когда через несколько дней увидел меня, то страшно удивился и озадачился, как же ему быть с восстановлением. Я сказал парторгу, чтобы он как хочет, а похоронку пусть вернет: нечего родных расстраивать, а с учетом, какая там важность, пусть подождет до конца наступления, может быть, и убьют. Впрочем, когда наступила передышка, товарищи на собрании, чтобы подшутить над Суэтиным, предложили от восстановления воздержаться до окончания войны, взносы платить условно, а так как убитый Иванов, скорее всего, не воскреснет, то с учета снять его. Парторг наш мужик был очень приличный, все мы к нему относились с большим почтением, был до войны паровозный машинист и в годах.
Ночью мы заняли деревню и станцию Ревсельга. Тут мы настигли финнов. Спросил я у местного жителя, были ли тут партизаны. Он сказал, что в начале войны один мужик из их села, кажется, встречал партизан. Тогда же бабы показали на подходящего к лесу человека и сказали, что это староста и что он в начале войны выдал двух летчиков, которые остались в их деревне на ночь, когда пробирались к фронту. Я спросил их: что же вы его упустили? Они сказали, что боялись, так как у него пистолет. Я им сказал, что никуда не денется: кому надо, поймают и разберутся, а нам не до них. Рядом с железной дорогой – шоссе, вот по нему мы и пошли. С обеих сторон штабеля пробсов – ошкуренных двухметровых деревянных стоек для проходки шахтных штреков. Все эти штабеля горели: были подожжены из середины штабеля. Чтобы загасить очаги пожаров, нужно раскидать весь штабель. Нам это было не под силу. Пробовали в эпицентр бросать противотанковые гранаты. Иногда, правда, очаги пожара ликвидировались. Головешки разлетались – иногда гасли, а иногда и становились новыми очагами возгорания. Мы же преследовали противника. Отступили к огромному селу и станции Пай.
Перед станцией противник пытался задержать нас, но мы обходили его, и финны стали стягиваться к шоссе и потекли по нему к Ладве. Мы все время их настигали, видели, как они бегут. Мы опередили и десантные, и обычные стрелковые дивизии, которые от места форсирования Свири, западнее Лодейного Поля, были намного дальше, чем наш 150-й укрепрайон, с огромным количеством оружия и малым числом людей и тягла, преимущественно конского. Такой прыти и огневой силы противник не ожидал. К тому же наш УР был новой, неизвестной им силой. Ведь прибыли батальоны УРа из-под Новгорода только в апреле 1944 года и имели опыт наступательных действий. Но главное условие успешного продвижения было то, что мы от линии обороны, откуда начали наступление, были намного ближе к Свири и преодолели ее быстрее. Буквально на плечах противника ворвались мы в Ладву и гнали по ней, а это большое село, более 7 км. Мы и сами оторвались от своих подразделений, поэтому за околицей остановились. В Ладве стоял штаб финской армии. Здесь бывал и ее главнокомандующий маршал Маннергейм, там стояли разные ее отделы, жили в этом селе штабные офицеры всю войну. Остановились мы у крайнего дома. Из окна в пол-лица выглядывали две или три девушки и переговаривались между собой: «Наши ушли, красные пришли – интересно, надолго ли?» Один солдат вскинул автомат, хотел застрелить их. Я стоял рядом и успел автомат поддать вверх и потом выдернуть его из рук солдата. Сказал, что девчонки выросли при финнах, они для них «наши», они же их распропагандировали. Тем, кто здесь будет жить и учить дальше их, но это все образуется не сразу. Придется нам потерпеть. Старик вышел из дома и сказал, что вот офицер все правильно объяснил, не порицайте этих девочек. Скоро они сами все поймут.
От Ладвы мы без остановки уже шли и шли до Петрозаводска. Вошли в него ранним утром. Только перед Петрозаводском финны огрызнулись, оторвались от нас, а Петрозаводск они не защищали, а постарались еще дальше оторваться. На окраине Петрозаводска мы подошли к какому-то объекту, огороженному высоким забором с воротами, на которых висел огромный замок. Мы стали смотреть, что же там такое. Из глубины этого самого участка высыпало смотреть не менее тысячи женщин, в основном молодых. Все они кричали, плакали и смеялись. Замок был здоровенный. Общими усилиями сбили его, и все пространство заполнили женщины. Это был женский концлагерь на 7000 человек. Весь город был засыпан бумагой.
Мы прошли город, не останавливаясь, шли мы мимо того дома, где во время финской кампании стоял штаб 81-й армии, и дальше, мимо тракторного завода, вдоль речки и вышли из города в направлении на северо-запад. И двигались так двое суток. Остановили нас недалеко от старой границы. Постояли там до полудня и двинулись обратно. Взвод мой оставили в арьергарде. Под вечер проходили небольшую деревню. Там с нами пошли две девушки. Шли они с нами километров десять и сказали, что хотят вместе с нами идти дальше и не возьмем ли мы их с собой. Я им сказал, что начнут их проверять, не будут верить, если у них тут все в порядке и ничто не угрожает их жизни, то лучше остаться там, где их хорошо знают. Они сказали, что, наверное, мы им все правильно говорим. «Можно вас поцеловать на прощание?» Перецеловали всех нас и остались на дороге. Пока мы не скрылись, все смотрели нам вслед.
На привале один солдат, который удалился по большой нужде, пришел и сказал, что он там обнаружил тонкий зеленый провод, тянущийся вдоль дороги. Он прошел метров 100 в обратном направлении. Это какой-то канал связи. Наши связисты подключились и услышали там финскую речь. Так как никто финского не знал, то ничего лучшего не придумали, как выматериться в три этажа, на что получили обратный ответ такой же этажности по-русски. Попробовали с ними поговорить, но они больше не отвечали. На том связь и окончилась. Кстати, подобное использование расположенных вдоль шоссе и поваленных подрывом столбов линий связи финнами мы все время встречали. Столбы повалены, а провода оставались целыми. Переговоры велись где-то впереди, куда мы еще не дошли, а мы прослушивали, так как финны не удосуживались перекусить провод, чтобы связь не шла в нашу сторону. Думали, наверное, что мы не догадываемся, что они будут так общаться. И они были правы, так как знающие язык были в политотделах, в группах ведущих передачи в обороне для противника агитационных сообщений, а также в больших штабах. Я знал по-фински только счет до трех, «антау-до» (сдавайся) и ругательства, которые мой младший брат Юра принес из детсада Финляндского железнодорожного узла. Тогда там большинство обслуги и детишек были финны. По-фински это звучало так: «Пала макша витту нала». На русский лучше не переводить. В очередной раз я вспомнил, что кое-какие слова знаю, сказал об этом связисту. Он передал это все, на что финский связист ему ответил: «Ну ты, солдат, даешь. Не мешай мне работать». Вот я и подумал, что наличие провода вдоль дороги, по которой мы шествуем, имеет какую-то связь, точнее, какое-то отношение к девчатам, которые нас провожали. Может быть, видели, откуда финны наблюдали за нами, да боялись девушки эти нам сказать. Может быть, их смутило, что продвинулись вперед с боями, а отошли обратно неизвестно почему. Мы и сами не знали, куда нас бросят. Пока возвращались по той же дороге, что и шли сюда. А пришли мы в конце концов обратно в Петрозаводск. Расположились на северной его окраине, под горой. Пробыли мы там ровно три дня. Вечером накануне пошли выбирать место для стрельбища. Нашли прекрасную для этого дела долину. Я сказал, что, значит, завтра утром выступаем. Недалеко от города в кустах я нашел тележку на двух колесах, наподобие арбы. Мы в нее погрузили все тяжелое, что тащили на плечах. Вечером перед отходом местные жители попросили, точнее, это был один мужичок, а просил, чтобы им перевезти вещи только, а потом они вернут нашу теперь колесницу, но обманули, и опять мы все на себе потянули, больше всего на меня злился ротный. Солдаты понимали, что меня обманули, не надо было давать, но ничего мне не говорили. Я все переживал, посматривал по сторонам. Темнело уже, тут невдалеке от дороги увидел платформу и застрявший рядом старинный трактор «Катерпиллер», ходит он на бензине. Мы все его вытащили на дорогу, а сами пошли дальше, так что нам от этого никакой радости не вышло. В дальнейшем все батальонное имущество везли на этой платформе. Кстати, в эти сутки мы прошли 74 км. Мы прошли это расстояние на вторые сутки, а не на первые. По пути нас догнал «студебеккер» с тем водителем, с которым я ехал на службу в 150-й УР. Он остановил свой автомобиль, обнял меня, сказал моим солдатам, что их командир дал возможность ему поспать с самого начала войны самое продолжительное время, а именно полдня, пока командир ваш вел машину по трудной дороге. И что он никогда этого не забудет, а сейчас грузите все, и он отвезет, куда нам надо, а потом свой груз доставит по назначению. Мы сами не знали, куда нас двинут, поэтому поблагодарили его и попрощались. Ашли мы по шоссе от Петрозаводска сперва строго на запад через Матросы, Пряжу (там во время финской кампании учил войска лыжному искусству Леня Харахоркин). Перед Ведлозером появились финские самолеты – английские «Кертисы», но их стрельбой из пулеметов и винтовок отогнали. А после этого наш самолет сбросил газеты. Нам их раздали. Там был опубликован Указ (новый совсем) о браке, семье, законных и незаконных детях, новых порядках взыскания алиментов. К этому времени стала наша колонна сильно растягиваться, чтобы подтянуть своих солдат, стал я громко вслух читать этот Указ, солдаты, чтобы услышать, быстро подтянулись. Все это происходило белой ночью, светло было, как днем. Немного погодя, небо заполыхало, потемнело, прямо над нами, видимо, на огромной вышине заходили вертикальные полосы. Они переливались от нас слева направо, значит, с запада на восток. Притихли и, задрав головы, взирали на это необычное явление нашей матери-природы. Все мы это видели впервые, продолжалось и тогда, когда наступило утро.