Телефонные линии нам протянули сразу, и связь работала надежно. Как я и предполагал, около полудня ротный вызвал меня на свой КП, который в линию по нашим взводам был расположен. Все видел и подвергался обстрелу. Ротный мне сказал, что получен приказ штурмовой группе в 100 человек под командой одного офицера штурмом выбить противника с занимаемых позиций и восстановить линию фронта. Командовать группой поручено мне. Я сказал, что 100 солдат – это рота. «Что, вся наша рота под моим командованием будет штурмовать?» Он сказал, что нет: людей дадут из других рот и из роты нашей тоже. Сейчас они будут приходить. Я спросил, будет ли артиллерия поддерживать. Он сказал, что будет 7-минутная артподготовка и штурм, и сказал, что это будет через 40 минут. Я обзвонил все взводы, откуда должны прибыть люди, все они отвечали мне, что идут. Я сказал: как же вы идете, когда разговариваете со мной по телефону, значит, сидите еще на месте. Я понял, что никто не собирается приходить, постараются запоздать. Я сказал ротному капитану Желобову, что 100 человек и не нужно – лишние только мишени. Мы эту задачу выполним моим одним взводом. Ясам все организую. Побежал к артиллеристам: будут, узнал, вести огонь два дивизиона, действительно 7 минут. Договорился, что придется нам под их разрывы лезть, иначе окопы противника не преодолеть. «Нас будет не 100, а человек 10. Внимательно следите, как мы речку преодолеем, переносите огонь метров на 150. Если можно, то последние залпы, ну так секунд 40, бейте бронебойными снарядами. Мы-то знаем, что артподготовка будет длиться ровно 7 минут, а финны – нет». Договорились, сказали, что все в точности исполнят. Добежал еще до позиций того злосчастного лейтенанта, из-за которого их пьяненький полковник распорядился меня расстрелять за то, за что должен получить за свою оплошность головомойку этот лейтенант.
Я ему сказал, что не время считаться, пришел черед ему теперь выручать меня. Когда мы спустимся к реке, пусть бьет прямой наводкой по траншее, подходящей по входу в блиндаж, а попросту землянки финнов бронебойными, иначе нас поразит, а когда мы проскочим траншеи и взбежим наверх, снова осколочными, и что будет нас около 10 человек, а не 100, как предполагали. Когда я вернулся в свой взвод, солдаты другого взвода нашей роты заготовили толстый подтоварник для мостика. Этим занялся Афоня Швалев – наш парторг. Но я заметил левее нашего взводного участка обороны мостик через речку, который был не виден из-за поленниц березовых высотой метра 2–2,5. Наметил, что мы сбежим вниз к этому штабелю, а оттуда, как все накопимся, по мостику мимо блиндажей наверх, метров на 150, к поваленному и неубранному лесу. А оттуда откроем огонь сверху по окопам финнов и обязательно заорем «Ура!». Перед тем как идти к ротному, меня попросили соседи вытащить их раненого командира. Я, дурак, послал Непочатова и Иванова. Когда я вернулся, то их на месте не было. Побежал за ними. Непочатова нашел, Иванова не было видно. Оказалось, что их командира не ранило, а убило. Как раз это был лейтенант Чайковский. Он не внял моему предостережению не спускать пулемет под основание высоты. Там чистое место. Его и весь расчет сразу и сразили. Иванов попросил, когда он будет выходить на чистое место, прикрыть его огнем. В надежде на это он спустился, но никто не стал стрелять, кроме Непочатова, который двигался сзади него. Иванов подполз к убитому, взвалил его на себя и пополз наверх. Иванова финны ранили в шею и пятку. Раненый, он дотащил Чайковского до середины ската высоты. Потом оставил его там. Я не нашел его, Иванова, и пошел обратно, случайно заметил, что трава шевелится, кто-то там ползет и хрипит. Я подошел, увидел, что это мой солдат Иванов, поднял его, взвалил на спину, на закорки и понес его к себе. Он все время говорил: «Вот вы хотели меня еще раньше пристрелить за то, что я не хотел копать окоп, а теперь на себе несете, да еще раньше мне свою шинель новую отдали». То есть он был в полном сознании. Я ему говорил, что он герой, вот сейчас Герасименко его перевяжет, отправят в госпиталь, поправится. Шею Герасименко перевязал, а в пятке торчал кончик пули. Решили вытолкнуть пулю обратно через входное отверстие. Для этого, чтобы стерильность была соблюдена, сломал я веточку ивы, содрал кору, не касаясь оголенной части ветки, и выпихнул пулю. Залили рану йодом. Погрузили Иванова на повозку. Он сказал, что век не забудет, что спасли его. Попрощались, хотя времени было в обрез.
Сказал солдатам, что нашему взводу приказано прорвать оборону противника, захватить высоту с километровым столбом и удерживать ее до подхода батальона. И с ним наступать на запад до рубежа, который наши войска занимали сутки назад, то есть до того, как финны прорвали фронт, но по болоту обошли 340-й батальон и продвинулись вот до этих рубежей, откуда мы их и должны турнуть. И подробно рассказал, как мы будем действовать. «Наш козырь: мы знаем, когда и сколько будет длиться артподготовка, а противник не ведает. Наше спасение в том, что, если мы под огневой вал подбежим и преодолеем окопы противника, пока он из-за огня артиллерии не будет вести наблюдение, то незаметно проскочим через их боевые порядки, а потом сверху их выкурим. Когда подойдем к реке, пушки будут бить бронебойными и осколками нас не поразят. Еще две пушки с прямой наводки будут нас сопровождать. Если дружно будем действовать, то одолеем противника с наименьшими потерями. Теперь давайте вплотную готовиться. Гранат «фенек» (Ф-1) – по пять-шесть штук. Диски, рожки набить полностью. Еще по четыре рожка возьмем у старшины. Через 20 минут начинаем. А теперь идите в кусты, оправьтесь по-большому и по-маленькому, и обратно мигом». Вот и все. Вот кто вместо сотни штурмовиков участвовал в этом деле: старший сержант помкомвзвода Гнутов, сержант Гусев, помкомвзвода Орловский, а Гусев вологодский, ефрейтор Непочатов и ефрейтор Осадчий Павел Васильевич – эти из-под Сталинграда, Толокин, жил под Бийском, бронебойщики попали ко мне с автоматами, Ильин – туляк, Трандин – рязанский, Бохолдин – тоже бронебойщик с автоматом. Ташалеев Рахманкул – из Узбекистана, сержант Романов – вологодский, нос его еще не зажил после того, как пуля задела его кончик. Все смелые, опытные, закаленные воины. И еще Мурзалимов. Все, что было в вещмешках, оставили старшине на повозке, вещмешок набили патронами, положили туда же по две лимонки, по две-три на ремень за скобу. Я вспомнил и сержанта-снайпера Белоусова. Кстати, много лет спустя я работал в строительном отделе, которым руководил его брат Владимир Сергеевич Белоусов. А их дядя после германской войны оказался во Франции. Мой начальник несколько раз к нему ездил в гости, а после того, как он умер в 80-х годах, его жена уехала во Францию и живет там. Мир тесен.
Ровно к началу, скажем так, артналета мы были полностью готовы. Когда прошло 4 минуты, мы стали сбегать по склону высоты, тянущейся вдоль реки. Я увидел, что ни один наблюдатель противника не выглядывает из окопа, тогда дал команду спускаться вперед. Все добежали до штабеля. Там еще раз выглянул – снова никого не заметил из наблюдателей противника. Скомандовал: «Через мостик и сразу наверх, вперед!» Каждому приказано было опустить гранату в печную трубу (они, слава богу, были без колен. Мы же с зимы 1942 года трубы ладили с коленом и сеточкой на конце, если бы не это, может быть, и не догадались финны опускать гранаты в трубу) и по одной гранате на вход в блиндажи. У противника должно, по нашим расчетам, создаться впечатление, что все это разрывы снарядов, хотя в конце артиллеристы били бронебойными болванками. Летели они рядом с нами, но осколков от них не разлеталось.
Окопы мы все дружно перепрыгнули, гранаты бросили, выскочили к поваленному лесу. Оттуда из ручного пулемета и автоматов открыли огонь по выбегающим из блиндажей солдатам. Видно их было плохо, так как дым от снарядов еще не рассеялся. Тут мы заорали «Ура!». Финны из окопов стали отходить в лес, за гребень высоты. Их не было видно теперь с оборонительных рубежей за рекой, но мы их теперь очень хорошо видели и стреляли по ним, до них всего-то было метров 150–200. А перед нами из дыма от перенесенного туда огня нашей артиллерии вынырнули три фигурки. Кто-то из моих солдат закричал: «Смотрите, наши славяне, там впереди». Я сразу узнал, что это финны, и заорал: «Это финны, огонь по ним!» А кричал, что это славяне, Михаил Трандин. Его и Бохолдина, который лежал рядом со мной, одной очередью и убило. А мне пуля попала в автомат, как раз перед отверстием, через которое выскакивают стреляные гильзы, и ударник стал упираться во вмятину и не доходил до патрона. А финн этот залег за здоровенный пенек и строчит по мне. Я лежал за горелым пеньком, и от него только щепки летели. Без автомата плохо. Гранату не бросишь, расстояние всего не более 30 метров. Отполз я и взял у убитого Бохолдина его автомат и рожки вынул из-за голенищ его сапог. Финн перестал стрелять, видно, перезаряжал или что, но спрятался за свой пенек, и его не видно. Я бросил камень. Он подумал, наверное, что это граната, сжался, и голова его показалась из-за пенька. Я выстрелил. У Бохолдина рычажок автомата стоял на одиночном переключении, один выстрел и получился, попал прямо в голову. Выскочил и побежал вперед, солдаты мои поднялись и побежали вместе со мной. Тут нам наперерез промчался конь с сорокапяткой – один, второго не было. Скрылся в лесу. И попали тут же мы под заградогонь финнов. Мы попадали в воронки. Горелым толом в них воняло очень, но пока били по нам, наверное, минут пять, я проспал в воронке. До этого мы двое суток глаз не смыкали. Уснул мгновенно, а как огонь перенесли, так сразу и проснулся. Огонь финны перенесли за наши спины – думали, что мы побежали назад. Проснулся я совершенно свежим, словно несколько часов проспал. Слева от нас совсем близко, метрах в 100, заметили группу финнов более взвода. Они бежали к своим окопам у реки. Может, это было подкрепление, а может быть, это были те, которых мы выбили, и их командование приказало им вернуться. Для того и из пушек так сильно стреляли. Когда они стреляли, я подумал, что теперь можно спокойно поспать: пока сюда бьют, ни одна сволочь не подползет. Как потом оказалось, и все мои солдаты тоже уснули и по той же причине чувствовали себя в полной безопасности, а как разрывы смолкли, тоже сразу же проснулись и почувствовали, что хорошо выспались. Поднялись мы к дороге, там она поворачивала в нашу сторону, пробежали по ней и на самой вершине увидели километровый столб. Заняли оборону, воронки подрыли, и получились окопы. Через какое-то время сбоку от нас появились разведчики 340-го батальона, а за ними остатки и самого этого батальона, которыми командовал замполит этого же батальона майор Шапиро – их комбат до разбора отстранен от командования. Майор попросил меня наступать вместе с их батальоном. Я ему сказал, что должен тут дождаться свой батальон, а потом наступать строго на запад. Я сказал, что пошлю связного с донесением, а тогда с ними дойду только до их обороны, а потом обратно, а то подведу свой батальон. Послал Белоусова, его у реки ранило, как узнал я потом, но донесение он донес. Оставили двух человек-маяков, Мирзалимова и еще кого-то, а сами двинулись вместе с разведчиками и майором. Несколько раз обстреливали финны из минометов, по счастью, с большим перелетом. Стреляли, видимо, не видя нас, наугад. Тогда достигли мы тылов батальона, а может быть, финны там что оставили. Никто не окапывался, а рылись в землянках. Старший лейтенант, с которым мы учились вместе на курсах повышения квалификации командного состава, все бегал, уговаривал их. Я в этом месте был впервые. Узнал от него, что их оборона, которую они занимали ранее и которую им приказали занять, находится под этой высотой за ручьем, или узкой речкой. Финны расположили свою оборону по гребню высоты над нами. Я сказал ему, что ту оборону занимать нельзя: сил мало, а главное – невыгодное положение. С высоты им легко контратаковать, а нам если атаковать их, то сразу в гору. А фамилия его была Варламов и был высокого роста, такой стройный, и