Старшина роты, где командиром был старший лейтенант Талдыкин, Захаров Иван Васильевич, в самом начале наступления снял с повозки вещи личные всех офицеров роты, спрятал эти вещи в лесу в надежде, что потом за ними вернемся, а вместо них повозку загрузил патронами для пулеметов (винтовочных) и для автоматов, а также и гранатами. Старшина Захаров, когда был под Новгородом, ходил в разведку вместе с тем же Талдыкиным, артиллеристом Шипачевым Иваном Семеновичем, Читановым, погиб он в последнем бою, на тех рубежах, где мы восстанавливали фронт. Так эта четверка в пургу по льду озера Ильмень от своего рубежа на реке Малый Волховец у деревни Болотове прошла в Новгород. У одного старика в самом Новгороде остановились. Он им много рассказал, да еще сами прошлись и в пургу же возвратились в свою часть. Никто их ценнейших данных не принял, а посадили их в особом отделе. Хорошо хоть не расстреляли. Спасло, что через два дня началось наступление, и не до них было – отпустили. Я старшине Захарову сказал, что вместо того, чтобы поблагодарить его за прозорливость и мудрость, его еще и вздумают наказать. Что они не знают, что за патроны и гранаты в нужный момент не только что, но и все отдашь. Я отдаю честь вашей мудрости и мужеству. А командиры эти в моих глазах много теряют, хотя они, я знаю, смелые и мужественные ребята.
Всю остальную часть моей службы в 337-м пулеметно-артиллерийском батальоне я провел вместе со старшиной Захаровым, он был мой помощник. До войны он был участковым милиционером в селе Черное Пермской области. Он всегда справедлив, очень трудолюбив, прекрасно знал все виды оружия и нашего, и немецкого. Очень добрый и сильный человек, в годах.
Постояли мы на этих рубежах уже до прекращения военных действий на Карельском фронте после подписания соглашения о прекращении огня 6 октября 1944 года, а перед этим прислали на наш участок саперов, которые вырыли траншеи по всему фронту и в глубину, и в тыл. Я уточнил, когда закончились военные действия на нашем участке фронта – в 8 часов 5 сентября 1944 года. Сразу же двинулись мы к границе.
Но финны прекратили военные действия в 24 часа 4 сентября. Видно, им зачитали приказ. Слышно было, как они кричали что-то вроде «ура», потом пели. Нам тоже сказали с вечера, что в 8:00 5 сентября прекращаются военные действия. Мы, конечно, поступили подло: открыли огонь, набив ленты позеленевшими от сырости и ржавыми патронами, чтобы потом к нам не придирались за них. И из ПТР и пушек – тоже. Кого-нибудь из их солдат убили и ранили непременно. Всю почти ночь палили. Пожалуй, по всему фронту. Много на войне совершил я глупостей, эта как раз одна из многих, самая, я в этом уверен, бесчестная и подлая.
Утром с той стороны группами повалили финны. Нам передали приказ препровождать к штабу батальона, где их кормили обедом и выставляли 200 граммов водки, неразбавленной, к слову. И обратно их провожали за нашу оборону. Финны очень удивлялись, что у нас кроме окопов и позиций, открытых для стрельбы из пулеметов и пушек, никаких инженерных сооружений не было. Они за это время, что было и у нас, соорудили проволочные заграждения в два и три кола и минные поля. Кстати, сержант Тамбовцев из другого взвода, сопровождая очередную группу финнов на их оборону, решил их завести на единственное поставленное на небольшом участке саперами минное поле, да сам и подорвался. К счастью для него, ничего ему не оторвало, сильно контузило. И это было седьмое, последнее его ранение. Из финнов никто не пострадал.
Отсюда снялись, прошли по нашим тылам на восток, а потом по дороге перешли линию фронта. Там увидели пять наших подбитых танков на нейтральной полосе и в глубине финской обороны, в густом кустарнике мелкокалиберную разбитую финскую пушку. Может быть, она их и подбивала, потому что у всех этих танков была разворочена боковая броня. До минных заграждений эти танки не успели дойти, так как гусеницы не перебиты. Дошли до Сортавалы и дальше на границу.
Безчастный Владимир Федорович
В Ногинске, недалеко от Москвы, в январе 1944 года началось формирование нашего 37-го гвардейского воздушно-десантного корпуса. Нас, около 80 только что прибывших сержантов и рядовых (в основном, конечно, сержантов), стали распределять по разным местам службы. Людей направляли кого куда: кого-то в комендантский взвод, кого-то во взвод связи, кого во взвод СМЕРШа, а кого-то и в шифровальный отдел. Я, кстати сказать, попал в комендантский взвод.
Потом для нас начались бои (корпус вступил в бой 17 июня 1944 года. – Примечание И.В.). Ведь вскоре после этого Сталин вызвал маршала Мерецкова, командующего Карельским фронтом, к которому мы относились, и сообщил о том, что он должен начать операцию на Карельском перешейке – форсировать реку Свирь. Так мы и оказались на этом участке в составе своей части. Нас привезли в район Лодейного Поля. Я, к сожалению, сейчас уже забыл название еще одного городка, где 1005 дней проходила оборона финнов и куда нас бросили. Причем, что интересно, во время форсирования Свири было решено сделать ложную переправу. Планировалась же эта операция следующим образом. Слева и справа готовились настоящие переправы, а прямо внизу у реки, куда выставили нашу 99-ю гвардейскую дивизию, подготавливалась ложная переправа. Командир корпуса выстроил весь наш состав и объявил о задании: «Сейчас мы будем делать ложную переправу. Мне будет нужно 12 человек добровольцев. Если кто не сможет выйти вперед из вас, я это не буду считать за трусость. Итак, 12 человек, три шага вперед!» Но вместо 12 человек у нас выступил вперед весь полк. Командир на это тогда сказал: «Теперь выбирать буду я сам». И сам отобрал для участия в переправе 12 человек. Меня, между прочим, он тоже хотел туда сунуть, но я охранял все-таки оперативный отдел и идти на это задание никак не мог. Надо сказать, плоты для переправы наши солдаты делали прямо на берегу и открыто. Потом на них устанавливались макеты пушек и чучела.
21 июня 1944 года началось форсирование реки. Сначала, правда, провели артиллерийскую подготовку, которая продолжалась примерно четыре часа. Когда же до ее завершения оставались каких-то 15–20 минут, поступил приказ: «Плоты – на воду!» Каждый из 12 солдат, отобранных для участия в ложной переправе, начал сталкивать в воду по одному плоту. Делать это было, прямо скажу, нелегко. Ведь ширина речки составляла 800 метров, а глубина – около 15. Кроме того, течение ее оказалось очень быстрое. Во всяком случае, эта речка текла быстрее, чем Кубань. Когда все 12 наших десантников переправились на противоположный берег, обнаружилось, что двое из них получили ранения. Один был ранен особенно тяжело. Помнится, мы три дня его искали. Нашли по туловищу, которое само лежало на земле, а ноги его погружались в воду. Он едва живой был. Всех этих раненых, конечно, отправили на дальнейшее излечение в госпиталь.
Постепенно, участвуя в боях против финнов, мы дошли до линии Маннергейма. Между прочим, я и раньше знал о существовании этой линии, поскольку когда-то, еще во время советско-финской войны в 1939–1940 годах, когда финны отводили границу, от нее отскакивали снаряды. И тут вдруг поступил приказ отправить 37-й гвардейский воздушно-десантный корпус, в состав которого входили 98-я, наша 99-я и 100-я гвардейские воздушно-десантные дивизии, на переформировку. Правда, на некоторое время оставили на месте 100-ю гвардейскую дивизию, чтобы она прикрывала нас от финнов. Но финн начал наступать, из-за чего мы вынуждены были вернуться и отбить его наступление. В это же время поступил специальный приказ Сталина: всех десантников, признанных после ранения годными к строевой службе, возвращать обратно в свои части. И поэтому, забегая вперед, могу отметить, что все наши десантники, которые были ранены при форсировании реки Свирь, вернулись потом обратно в нашу дивизию. Потом, правда, проводилось еще одно важное для десантников мероприятия. Дело в том, что часть наших ребят, участвовавших в знаменитом форсировании, отправили в Москву для вручения им золотых звезд «Герой Советского Союза» и орденов Ленина. Простояв неделю в Москве, пока наше командование отмечало форсирование реки, мы отправились вскоре в Белоруссию.
Интервью и лит. обработка: И. Вершинин
Львович Юлий (Евель) Моисеевич
Мы двинулись на Петрозаводск. Есть такая крупная станция на этом карело-финском направлении – Поденное Поле. Стоит она на высоком месте, рядом – река Свирь, а за Свирью внизу – финские укрепления, финская оборона. Так вот, нашим войскам надо было форсировать эту реку Свирь. Значит, я находился в третьем эшелоне – мы стояли за Лугой. За серединой Лодейного Поля стоял второй эшелон. Первый же эшелон сосредоточился на самом краю перед форсированием. Короче говоря, мы расположились в третьем эшелоне. Но были, конечно, готовы не как железнодорожники, а как пехота штурмовая пойти в бой. Инструктаж-то мы прошли! Я должен сказать, что тогда же мы впервые услышали голос наших «катюш». Это случилось где-то на рассвете. Нам негде было приземлиться. На дворе стоял май, было прохладно. И тут вдруг раздались ужасные звуки, и над нами стали пролетать кометы. Нам на это страшно сделалось смотреть. Мы впервые увидели, что же это такое эти «катюши». Мы все как повалились после этого. А у нас ведь служили и те ребята, которые видели раньше на фронте эти «катюши». Они нам и говорят: «Ребята, это же наши их обхаживают!»
А потом уже мы форсировали реку Свирь безо всякого выстрела. Потом пришли посмотреть на передний край. Там все было сожжено, все эти укрепления. Ну это «катюши», все эти снаряды поработали. Поэтому-то и форсировали реку довольно легко. Но самый страшный эпизод произошел у нас в Финляндии впоследствии. Итак, мы дошли до Петрозаводска.
Далее нас перебросили на западную границу Карелии – близко от границы войск финского укрепрайона. Там проходила наша линия фронта. Так вот, именно здесь случился эпизод, как вам сказать, печально-драматический, что ли. Значит, недалеко от нас располагалось Ладожское озеро. Путь железнодорожный шел так, что упирался прямо