Интервью и лит. обработка: Н. Домрачев
Сторожко (Зенкова) Апполинария Ивановна
На Карельском фронте нас чаще всего посылали не на воздушные бои, а на ведение разведки, как таковых воздушных боев было не так уж и много, ведь и у нас, и у финнов имелось небольшое количество самолетов на фронте. Кроме того, мы часто сопровождали бомбардировщики. Во время одного из таких полетов, когда они бомбили позиции врага, передо мной разорвался зенитный снаряд, самолет тряхнуло, и все вроде бы прошло мимо. Сели, никто не погиб. И только я ушла из ангара, как за мной бежит моторист и при этом кричит: «Вера!» А меня в полку все звали Верой, до сих пор так и зовут. И только когда кто-нибудь сердился на меня, то бурчал себе под нос: «У, Апполинария». А тут моторист подбежал и говорит: «Иди скорей, механик зовет». Думаю, что же случилось. Прибежала в ангар, а механик мне и заявляет: «Ну поздравляю тебя, ты родилась в рубашке!» В чем дело? Оказалось, у нас на крыльях стояли бензобаки, и этот зенитный снаряд прошел в двух сантиметрах от них, после чего разорвался в воздухе.
Два сантиметра! Механик, когда я зашла, как раз замазывал и заклеивал дырку от снаряда.
Еще один вылет мне врезался в память. Бомбили склады с немецким горючим, нас было двое на Ла-5, а штурмовиков трое на Ил-2. И когда мы прилетели, то первый Ил-2, за штурвалом которого сидел командир звена, зашел в пике, открыл огонь, за ним второй идет, и вдруг как вспыхнет внизу, да так красиво, что я аж рот раскрыла. Огонь горел на земле столбом. Мы с моим ведущим также не удержались и чуть-чуть туда постреляли. В итоге мы зажгли большую округу и ушли. До сих пор у меня перед глазами стоит эта картина.
Интервью и лит. обработка: Ю. Трифонов
Мясоедов Николай Сергеевич
Корпус готовился к проведению Выборгской операции. Предстояло прорывать оборону финнов, опиравшуюся на линию Маннергейма, построенную для финнов, кажется, французами. Финны два года ее восстанавливали и развивали, поэтому там была глубоко эшелонированная оборона, основанная на долговременных огневых точках. Широко использовались минные заграждения, гранитные противотанковые надолбы, да и сама лесистая, болотисто-каменистая местность способствовала обороне. Подготовка к наступлению шла в глубокой секретности, нигде не говорилось о наступлении. Армейские, фронтовые и центральные газеты писали, что надо укреплять, развивать оборону. И только за три дня до начала наступления стали ставить конкретные задачи. Как я потом узнал, стрелковые части корпуса переправлялись по Финскому заливу на кораблях, а тылы и артиллерия – по суше, причем первыми перебрасывались тылы. Была применена такая хитрость: тыловые части шли через Ленинград не ночью, когда шпионы следят, а в самые «часы пик», когда по улицам шло массовое движение, и тут какая-то колонна прошла – и все. Шли не сплошным потоком, а небольшими колоннами по разным улицам.
Центром наступления нашей дивизии был Старый Белоостров, там были оборудованы артиллерийские позиции, корпус наступал двумя дивизиями. Наша 63-я наступала вдоль Средне-Выборгского шоссе на Выборг и Кивеннапу. Линия фронта проходила по реке Сестре. Мы заняли те же позиции, которые наша тогда еще 136-я дивизия занимала в 1941 году, когда эвакуировалась с Ханко. После прибытия из госпиталя я занял свое, остававшееся свободным место командира топовы-числительного взвода 1-го дивизиона. 6, 7, 8 и 9 июня были самыми напряженными днями. Бессонные ночи. Мы сидели с начальником штаба, капитаном Борисевичем Александром Павловичем, бывшим командиром 122-мм гаубичной батареи, чьим огнем во время Арбузовской операции была сбита башня у одного из «тигров». Работы было по горло, надо было планировать огонь… Ну, как всегда, у артиллеристов одни и те же задачи: надо было изучать цели, проверять и доводить их до командиров батарей, проверять, как они их поняли, эти цели; таблицы, плановое ведение огня, проверять готовность, готовиться к наступлению и перемещению боевых порядков. Так как оборона перед нами была долговременная и прочная, операция проходила не как обычно. Артподготовка и авиационная проходили не два часа, а больше: 9 июня с 6 часов утра началось разрушение артиллерией и авиацией долговременных огневых сооружений, систем траншей и других целей. Причем координаты целей были заранее точно известны – этих всех дотов, колпаков, вот этих сооружений, надолбов, минных полей… Раньше нигде не было такой артиллерийской группировки, какая сосредоточилась здесь. 3-й артиллерийский корпус под командованием генерала Жданова был корпусом контрбатарейной борьбы, там была крупнокалиберная артиллерия с большой дальностью стрельбы и мощностью снарядов. Корпус стрелял по немецким батареям, которые обстреливали Ленинград. Так как немецкая блокада была снята, он полностью освободился и получил название «корпус прорыва». К бывшей в корпусе крупнокалиберной артиллерии добавили еще около десяти дивизионов, пришедших из резерва Главного командования, потом Ленинградскому фронту были переданы ставкой осадные орудия калибрами 280 мм и 305 мм. Каждой из этих батарей были выделены свои цели и дан целый день на их разрушение. Наша дивизионная артиллерия была артиллерией непосредственной поддержки пехоты, поэтому мы разрушали цели, бывшие непосредственно перед передним краем на глубине 2, 3, 4 километра – цели, которые мешали бы продвижению нашей пехоты в начале атаки. Авиация тоже разрушала укрепления врага и вот эти долговременные огневые точки. 12 часов шло методичное разрушение финской обороны, и только вечером, после 18 часов, было решено провести разведку боем. Для этого в каждой дивизии был выделен «передовой батальон». Батальоны должны были пойти в наступление, чтобы выявить систему огня противника. В нашей дивизии тоже был такой батальон, и он выполнил свою задачу. 10 июня в 6 часов 10 минут наша дивизия начала артподготовку, которая закончилась в 8 часов 20 минут. То есть немножко более двух часов длилась артиллерийская подготовка атаки. А в 7 часов началось авиационное наступление, пошла наша авиация. Эта авиационная подготовка внесла большие коррективы в наши действия. Значит, мы начали артиллерийскую подготовку, выполняли свою задачу, каждый на своих местах. Я лично с капитаном Борисевичем находился в штабе дивизиона, располагавшемся в огромной укрепленной землянке – там было семь накатов, были сделаны крепкие дубовые двери, траншеи выше человеческого роста, на развилке траншей стоял часовой, ему тоже там было сделано укрытие. И вот в 7 часов полетели первые самолеты, которые должны были провести пристрелочное бомбометание по вражескому переднему краю, но так как наша землянка была в 700 метрах от первой траншеи противника, то первые бомбы попали по нам. Крупная бомба упала почти туда, где стоял часовой, в пяти метрах от входа в нашу землянку. Землянка выдержала, но толстую дубовую дверь разбило в щепки, и одна из щепок вонзилась в живот капитану Борисевичу. А мы с ним, закончив дела, в 4 часа легли пару часов поспать. В землянке стоял узкий топчан, на котором спал Борисевич, но появился я, и он предложил спать вместе. Так как место узенькое, я говорю: «Ложитесь вы к стене, вам будет поудобнее, а я с краю как-нибудь, что-нибудь подставлю». Он говорит: «Нет, я не могу около стены спать, давай ты ложись». Короче говоря, я лег там, прижался, а он с краю – в него и попало. Был бы я с краю, по должности, попало бы в меня. Длинная – сантиметров 20 – дубовая щепка пробила ему живот насквозь, до позвоночника. Так в самом начале наступления начальник штаба дивизиона выходит из строя. Пока оказывали помощь, пока разбирались, до вечера исполнять должность начальника штаба пришлось мне. Вечером приняли решение: пришел новый начальник штаба капитан Машталяр, до этого он был командиром батареи, и дальше начальником штаба дивизиона был капитан Машталяр.
Мы поддерживали 190-й стрелковый полк. Во время прорыва главной полосы обороны он шел первым… В Выборгской операции полк под командованием Афанасьева тоже успешно действовал. И если в первый день другие части продвинулись на 3, 4, 5 километров, то наш полк прошел 15 километров по Средне-Выборгскому шоссе, где финны, кстати, и ожидали главный удар, но не выдержали и отошли на вторую полосу обороны, в район Кивеннапа – это примерно в 40 километрах от Ленинграда. К 12-му числу вслед за нашим полком к Кивеннапу подошла вся дивизия. Противник подтянул резервы и начал проводить сильные контратаки. К этому времени 190-й полк заменили 188-м, которым командовал Давиденко, и наш первый дивизион стал поддерживать 188-й мотострелковый полк. Я с командиром дивизиона майором Лагуто Михаилом Афанасьевичем находился на наблюдательном пункте, расположенном на самой большой высоте Кивеннапа. Финны так прижали нашу пехоту, что 188-му полку пришлось отходить. Ему, кстати, всегда почему-то не везло: при взятии Синявинских высот он не поднялся в атаку, пришлось командиру корпуса и дивизии с развернутым знаменем поднимать пехоту в атаку, и тут тоже стали отходить. За нашей высотой была поляна длиной около километра, там стояла наша третья батарея. Финны все ближе, ближе, командир дивизиона командует: «Прицел меньше, меньше пять, меньше шесть, меньше семь!» Финны подошли почти к самой высоте, и вдруг – раз! Разрывается снаряд, второй снаряд. Елки-палки, что такое? Бьют по своим! Командир полка Давиденко кричит, орет: «Расстреляю!» Знаете, как кричат. Говорит командиру дивизиона: «А! Лагута, это твоя батарея! Немедленно разобраться!» Я в это время подменял начальника разведки дивизиона. Командир мне говорит: «Немедленно пойти туда, бегом, разобраться, в чем дело». До батареи было с полкилометра. Прихожу туда, спрашиваю: «В чем дело?» Они говорят, что команда поступила, прицел такой-то. А дело в том, что когда батарея занимает позицию, у нее определяется безопасный минимальный прицел. Например: 50 определили, и если дается вдруг ошибочная команда, меньше чем 50, то стрелять нельзя, потому что это по своим войскам. Еще наименьший прицел определялся каким образом: если впереди находился лес или, как в данном случае, гора, определяют наименьший прицел, когда снаряд полетит выше этой горы. И вот как раз создалось такое положение: финны подходили близко, наименьший прицел вести огонь не позволял, а командир дивизиона кричит: «Огонь! Я тебе приказываю, огонь!» Потому что финны наступают и его самого могут окружить и захватить в плен на этом наблюдательном пункте. Ему не до наименьшего прицела, а важен огонь. Я спрашиваю старшего офицера: «Кому, какому орудию наименьший прицел не позволяет?» Орудия стоят в 30 метрах друг от друга, от края до края – порядка 100 метров. Одному орудию можно, а другому высота мешает. Командир первого орудия кричит: «Мне можно!» Его прицел позволяет. Ему командуют: «Огонь!» Выстрелил нормально. А в это время опять поступает команда: «Огонь! Почему прекратили огонь?!» Командир третьего орудия: «Мне можно!» Выстрелили – и по наблюдательному пункту. Короче, разобрались. Пришлось в спешном порядке менять позицию, выезжать почти на прямую наводку. Командир дивизиона указал место почти рядом с командным пунктом. На наше счастье наступление финнов удалось сдержать у самого подножья этой высоты Кивеннапа. Потом провели разбирательство, выяснили, что виноват был старший офицер батареи, но, поскольку никто не пострадал, ограничились выговором или я не знаю. По тому времени случаи ведения огня по своим были нередки, и ни разу не было такого, чтобы кого-нибудь за это прида