вали трибуналу. Ну объявят выговор, снимут с должности, понизят в звании или переведут куда-нибудь…
Так как противник подтянул резервы, в частности свою бронедивизию, командование приказало на этом участке перейти к обороне, а направление главного удара перенести на левый фланг, вдоль Приморского шоссе. Нашу дивизию вывели во второй эшелон корпуса, было приказано пополнить, привести в порядок и двигаться во втором эшелоне к Выборгу. Все дороги были заняты перемещением огромного количества артиллерии. Двигался 3-й корпус прорыва Жданова. У него своей артиллерии было много, да еще в него включили около 10 дивизионов. Кроме этих отдельных дивизионов ему дали еще целую артиллерийскую дивизию. В общем, все было занято этой артиллерией, все дороги были блокированы. Везде пропускали только артиллеристов по частям, по номерам, а всех тыловых и нас не пропускали. Мы были вынуждены пробиваться второстепенными колонными путями. 20-го числа утром наши войска вошли в Выборг, к вечеру город был освобожден. Нам была поставлена задача занять позиции восточнее Выборга, в районе станции Тали-Ихантала и Ихантала, в семи километрах северо-восточнее Выборга. Ожидалось, что после потери Выборга финны выйдут из войны, но они не вышли. И если на востоке они сдавали города и отступали, то здесь, наоборот, выслали большое подкрепление, считая это направление главным, сосредоточили все силы и непрерывно нас атаковали. Было приказано занять огневые позиции и быть готовыми поддерживать наступление дивизии в северо-западном направлении, туда, на Финляндию, на Хельсинки. Но пока мы прежде всего оборонялись от наседавших на нас финнов.
Во второй гаубичной батарее нашего дивизиона старшим офицером был старший лейтенант Голуб Федор, украинец. Нас там бомбили и «юнкерсы», и «мессершмитты». И вот один «мессершмитт» повадился в одно и то же время, около 12 часов дня, три или четыре дня подряд со стороны солнца заходил, сбрасывал пару небольших бомб и обстреливал позиции. И вот он настолько всех обозлил, потому что и потери были. Федор Голуб воевал давно и был старым артиллеристом. Батарея была окружена сопками с огромными скалами, и этот самолет, чтобы из-за солнца налетать, должен был всегда лететь из одного и того же места. Голуб определил это место, направил туда орудия, измерил расстояние, подготовил данные, заранее зарядил бризантными снарядами. И вот когда «мессершмитт» опять появился, он открыл огонь. Он его не сбил, но больше этот самолет не прилетал. Об этом артиллеристы много говорили, изучали его опыт. Это был первый случай, когда из гаубиц били по самолетам.
Финны подвели свою артиллерию, и она не давала нам поднять головы. В чем дело – непонятно. Наш наблюдательный пункт находился на горе, в районе Ихантала, на опушке леса, а лес спускался с горы. В этом лесу был штаб дивизиона, и там дальше были огневые позиции. И вот финская артиллерия не давала нам прохода: как только кто голову поднимет, сразу открывается огонь, как будто кто-то наблюдает за нами. Дальше еще хуже. С огневых позиций на наблюдательный пункт старшина отправлял пищу в термосах, на лошадке. И вдруг в лесу при подходе к наблюдательному пункту повозку обстреливают, убивают повара, сопровождающего, один ездовой едва успевает удрать, живой. Старшиной дивизиона, заведовавшим кухней, у нас был старшина Петренко Василий Афанасьевич. Раньше он служил боцманом, все его так и звали – боцман. Это был типичный десантник, морской пехотинец, хорошо подготовленный, он мог с ножом в атаку идти. Он подробно расспросил ездового, в каком месте их обстреляли, откуда вели огонь, и на следующий день сам сопровождал пищу. Ну он опытный был товарищ, знал, что там «кукушки» действовали. Повез он очередную пищу и тоже подвергся обстрелу, но он был уже готов к этому и после первого выстрела укрылся, обнаружил там целое «гнездо». Их там несколько человек было, завязал бой. К нам на наблюдательный пункт прибежал связной, доложил, что вот такое дело. Командир дивизиона говорит: «Ага, начальник топослужбы тут? Мясоедов, давай бери несколько человек топовычислителей, возьми и туда на помощь!» Вот мы прибегаем на помощь, но боцман уже снял их сверху. Трое их там было, финнов. Но мы подоспели вовремя. До этого он грозился: «Я ножом там их всех раскромсаю за то, что они моих поваров там побили». Последний из финнов был унтер-офицер, артиллерист. Я его еле у боцмана отобрал. Доставили пленного на наблюдательный пункт, начали допрашивать. При нем была обнаружена карта нашего района. Позиции наши были там нанесены, наблюдательный пункт наш был отмечен, и стояли три точки, нанесенные красным карандашом. Мы предположили, что эти три точки – это финский дивизион. Как раз по расстоянию, по дальности, по многим данным подходит, и оттуда огонь вели – мы уже знали по направлению. Это был действительно корректировщик, корректировал огонь артиллерии. Обрадовавшись, доложили начальнику артиллерии дивизии, что наконец-то нашли причину, по которой нам голову поднять не дают. Начальник артиллерии разрешил нам подавить эти батареи. Мы подготовили данные и уж как лупили по этим трем финским батареям! Как рукой сняло. Или они сменили позиции, или мы их здорово побили, или корректировщика не стало, но в таком случае они могли бы по старым данным вести огонь. Вот такой случай был…
Числа 27-го [июня] пришел приказ сдать свои позиции, собраться, и нас вывели в район сосредоточения. В это время готовилась операция по освобождению Эстонии, и наш корпус прорыва снова должен был прорывать оборону в новой операции по освобождению Эстонии.
Интервью и лит. обработка: А. Чупров Правка: С. Олейник
Неживенко Петр Николаевич
В феврале 1944 года меня направили в Москву, в штаб ВДВ. Оттуда меня направили в 5-ю бригаду, а потом меня переправили в 98-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию, в составе которой я воевал в Южной Карелии.
Наша дивизия и вся 7-я армия Карельского фронта, в состав которой мы входили, располагались на левом берегу Свири в районе Лодейного Поля. Надо было форсировать реку, а она очень быстрая, широкая, глубокая, даже в июне холоднющая. А на правом берегу финские укрепления. Там такое было, что не пройдешь, не пролезешь, не пролетишь…
Саперы сделали 12 плотов, и, после того как наша артиллерия и авиация отработали по финскому берегу, началась переправа. Командир 300-го полка получил такую задачу: подготовить смельчаков. Выстроил разведроту, 100 с лишним человек, объяснил задачу и: «Добровольцы – шаг вперед!» 150 человек, вся рота шагнули вперед!
Потом командир полка низко поклонился, заплакал: «Спасибо, мои сыновья». Пацаны 18–19 лет. Отобрал самых сильных, тех, кто умел хорошо плавать. Переправились, а там финская оборона – завалы, железо, бетон…
Я был в 296-м полку, который участвовал в освобождении Олонеца. Вообще, командир дивизии очень умно построил дивизию, мы Олонец охватили: один полк – с одной стороны, другой – с другой стороны заходит, и еще один полк в лоб идет. 25 июня 1944 года мы освободили Олонец, понеся очень небольшие потери.
Интервью: А. Драбкин
Лит. обработка: Н. Аничкин
Потапова (Ипполитова) Вера Сергеевна
Я была уже в санчасти полка, когда началось наступление на Карельском перешейке, – мы развернули санчасть на горушке, поставили палатки. Это было под Выборгом. И сразу раненые начали поступать. Отправили машину, вторую – больше нет. Осталось двое тяжелораненых, отправлять не с кем. Врач Иванов меня спрашивает: «Ты знаешь Горюнова из 192-го полка?» Я, конечно, его знала – это же бывший наш врач из бригады. «Сбегай к нему, попроси его, чтобы он к нам за двумя тяжелоранеными заехал». Я побежала туда, за мной увязался один мальчишка – Верхогляд из санвзвода. Я добежала, договорилась обо всем, бегу обратно. И тут обстрел. Он мне ножку подставил, я упала, он рядом упал. Переждали, обстрел кончился. Пришли к нашей санчасти. Палатка наша накренилась, только одни убитые, никого нет. Все врачи и санитары убежали, все бросили. Это был самый позорный случай, что мне доводилось видеть за всю войну. Что делать? Пришлось мне весь бой работать одной. Только Верхогляд со мной был, и Иванов еще пришел. Я говорю: «А ты что не убежал?» Он в ответ: «А я знал, что ты придешь, как я мог убежать?» Он был ранен тяжело в ноги в 1941 году в бригаде, и я его вытаскивала. Так что вот так мы втроем работали. Отправляла я раненых так: с гранатой выходила на дорогу и останавливала любую машину. Там еще в ложбине стояли артиллеристы, и им подвозили снаряды на машинах. Я туда спускалась, и если у них машина была свободная, то на ней я тоже раненых отправляла. И так дня три мне пришлось там работать. Никто не вернулся из врачей. Потом наши прорвались, пошли вперед. Тогда тишина наступила, и пришел врач Захаревич. С ним мы пошли вперед. Как раз тогда был такой случай: идем мы по дороге, а я вижу: чуть в сторонке пулемет «максим» перевернутый и расчет лежит. Я говорю: «Пойду посмотрю». Один убитый остывает, а второй лежит. Я его повернула, он глаза открыл и улыбнулся мне. Я говорю: «Ну молодец какой, даже улыбаешься!» Иванов и этот второй мальчишка подошли и на носилках его вынесли. Отправили его в тыл. Потом после Победы уже лет 20 прошло, и в День Победы стали переименовывать русскими названиями финские деревни. Одно село назвали Дымово. Ребята из дивизии спрашивают: «А почему Дымово?» В военкомате говорят: «Здесь воевали наши гвардейские части, многие погибли, в том числе геройски погиб солдат Дымов». – «Дайте адрес, откуда он». Им адрес дали, они написали туда, и вдруг ответ: «Все верно, я воевал, но не погиб, меня спасла девушка с мушкой на губе. Когда я пришел в гвардейскую часть, то врач и эта девушка осматривали нас: нет ли потертостей, еще каких-то жалоб. И тогда мне старые ребята сказали: если ранит и тебя будет перевязывать эта девушка с мушкой на губе, то ты останешься жив».
Он был простой охотник. Его вызвали сюда, в Ленинград, на День Победы, по телевидению целую передачу о нем сделали. Он приехал и в этой передаче сказал, что сумеет узнать спасшую его девушку по мушке на губе. И меня вдруг вызывают с работы на телевидение. Я понятия не имею, зачем это. Пришла туда, смотрю: там сидят ветераны, все с орденами. Думаю: куда же я сяду? Села в уголке, рядом с другой женщиной. А я прямо с работы, даже без орденских колодок. Смотрю: Давиденко, наш бывший комполка, входит. Думаю: неужели это он такой концерт устроил? И тут появляется этот Дымов. Я его, конечно, тоже не узнала. Он прошел мимо этих женщин в орденах и говорит: «Нет, ее здесь нет». А Давиденко меня увидел и говорит: «Там дальше еще есть две женщины. Посмотрите, может быть, их узнаете». Он пошел и мне говорит: «Здравствуйте!» Мы после этого поехали в эту деревню, устроили там целый концерт. «Литературная газета» об этом первой статью напечатала, и потом пошло.