у что мы уничтожали их огневые точки, действовала береговая и флотская артиллерия. У нас был очень хороший артиллерийский полк, в нем батареи 76-мм орудий, 122- и 152-миллиметровых – три дивизиона. Уже на Ленинградском фронте ему было присвоено звание «Артиллерийский снайперский полк».
Тогда в бригаде появился первый Герой Советского Союза – Сокур, он был снайпером. Как рассказывали, когда наступали финны, он был на своем месте – где-то замаскирован, и финны через него перепрыгнули, и когда бой был, он якобы отсиделся, а когда финнов погнали и они отступали, он вылез из своего укрытия и трех финнов взял в плен. Когда он привел их на командный пункт, там был Дудин, и расписали его – мне потом Миша рассказывал. Я говорю: «Ну и сделал из дурака героя!» В 1942 году Сокур некоторое время служил комиссаром роты в заградотряде дивизии, а после гибели заградотряда в бою под Усть-Тосно Сокура забрали, и он все время был в Доме офицеров на Литейном. Я много раз был там у него.
В десантных операциях пехота почти не участвовала, острова брали в основном моряки-«гранинцы» – Гранин был командиром десантных отрядов. Но тот Гранин не имеет никакого отношения к Гранину писателю.
За время обороны к финнам перебежали всего двое – младший лейтенант Сенкевич и боец нашей разведроты по фамилии Халява, после чего разведроту расформировали – решили, что плохо воспитывали и плохо они действовали с первых дней. В разведроте было два взвода пеших и один конной разведки. Взвод конной разведки оставили, им командовал Игнатьев; потом, когда в 1942 году у нас в полку сформировали разведроту, его назначили командиром роты, и в Усть-Тосно старшего лейтенанта Игнатьева убило, под танком. Хороший был парень и командир, за финскую войну он был награжден орденом Красного Знамени.
По всему фронту финны установили громкоговорители, и я сам слышал выступление Халявы, говорившего, что его очень хорошо приняли, что его готовятся отправить на Родину: «Вот мне поручили сказать, что украинцы, наша местность освобождена немцами, спешите, переходите и поедем тогда домой!» Не помню, раньше или позже этого Халявы я слушал речь Маннергейма, говорившего очень чистым, русским языком: «Доблестные защитники гарнизона полуострова Ханко, к вам обращается боевой генерал Русской армии полковник Маннергейм!..» И говорил: «От большевиков освобождена почти вся Украина, немцы начали отправлять на Родину украинцев, мы знаем, что у вас их большинство, – сдавайтесь, и мы вас отправим домой!» На это обращение Маннергейма Дудин и еще один – забыл его фамилию – подготовили известный стихотворный ответ.
О предстоящей эвакуации я узнал немного раньше. У меня был друг – радист Зотов Коля. Он по радио узнал, что один батальон тихонько ушел в Ленинград на Ораниенбаумский плацдарм. А потом уехали рабочие плавучего завода «Молот», он стоял у причала, и все рабочие на нем были гражданскими. Коля мне сказал: «Мы уходим, эвакуируемся». Я пришел к командиру своего отделения и говорю: «Мы скоро уходим отсюда». Он такие глаза на меня: «Что ты провокацией занимаешься?! Что за пропаганда?!» – тогда строго было, лишнего слова сказать было нельзя. Я говорю: «Знаешь, я тебе ничего не говорил!» А потом вдруг – то у нас была строгая диета, ограниченные и сахар, и масло, и хлеб, а тут приходят ребята на кухню – бери, сколько хочешь, и супу, и каши, и сахара! Ну, тут все поняли, что будем уходить. И все равно все не съели, многое уничтожили. Ребята рассказывали, что на острове Руссари были продовольственные склады и они масло ящиками бросали в море. Но и многое удалось вывезти, Жданов говорил, что в декабре «гангутцы» привезли для Ленинграда продовольствия на три дня.
Все железнодорожные, саперные рабочие были здесь же призваны в армию, их объединили с инженерными батальонами и сформировали полк. Перед войной на Ханко на практику приехало много курсантов военных училищ – стажеров. После начала войны им присвоили звания лейтенантов и с разрешения свыше оставили у нас. Теперь их назначили командирами взводов и рот. Это был третий полк, который после приезда в Ленинград получил номер, и у нас стала уже не бригада, а дивизия.
На эвакуацию нам выделили три дня. Свои минометы мы разбирали и закапывали в землю, уничтожали другую материальную часть. Свои четыре машины мы еще раньше передали в автобатальон, мины передавали саперам, которые из них делали фугасы. Землянки и укрепления никто не взрывал, оставили все как есть. Пока мы шли двадцать километров, какие-то наши орудия стреляли, стреляли беспрерывно, как бы прикрывали. Проходили мимо парка наших машин: ГАЗ, ЗИС стояли, будто на парад, чистенькие, хорошие. Потом кто-то говорил, что их вроде бы сожгли. Пришли в порт, видим, что Симоняк вышел из своего ЗИС-101, стукнул его по боку, машина загудела, шофер вышел, и она булькнула в залив. Видел, как в воду сталкивали орудийные платформы, пушки на них были разобраны, взорваны. Когда стояли на рейде, видел взрывы портовых сооружений, было уже темно, ночь со 2-го на 3-е. Нас погрузили на эстонскую лайбу, все моряки на ней были эстонцами, а командир, капитан-лейтенант, – русский. Эта лайба сделала три рейса Кронштадт – Ханко – Кронштадт без потерь. Это было обыкновенное торговое судно, пароход. На него погрузились батарея ПА, наш штаб, наш батальон, при нас было только личное оружие. Народа было столько, что в трюмах люди задыхались: там же туалетов нет. Я из этого вылез на палубу. А оказывается, командиром экипажа был назначен начальник артиллерии нашего полка, капитан Бондаренко, он увидел меня и говорит: «Бровкин, назначаю тебя полевому борту впередсмотрящим, а что это такое – тебе объяснят!» Подошел моряк и объяснил, какая моя обязанность: надо было высматривать мины. Вот я увидел первую мину и кричу: «Слева по борту мина!» Атам справа кто-то кричит: «С правого борта мина!» Когда я кричу, корабль чуть отворачивает. У меня был такой шест с рогаткой, я забыл, как он называется. Моя задача была, если я достаю, эту мину оттолкнуть от борта. Одну я оттолкнул метра на два-полтора, насколько хватило длины. Раньше я видел морские мины на складе – эта была тоже рогатая, похожая на нашу мину, но не такая. Больше мин я не видел, а по правому борту кричали много. Когда мы выходили на рейд, там стояло столько кораблей, что если бы финны нас рассмотрели и выпустили несколько снарядов… Кричали команды: «Такому-то – в поход, такому-то – поход, такому-то – поход!..» – и стали расходиться, мы и пошли. Флагманом был турбоэлектроход «Сталин», гражданским было еще только наше судно. Я видел два эсминца, их я и раньше видел у нас на рейде – это «Быстрый» и «Бесстрашный», было несколько тральщиков. Когда подорвался «Сталин», я сам слышал три взрыва, впоследствии было несколько версий: подрыв на минах, торпедирование и попадание артиллерийских снарядов. Судить не берусь, но я не помню, чтобы был обстрел. Я видел, как прыгали люди с него на катера, потом подходил тральщик – он тоже был намного ниже, – и на него прыгали, и некоторые падали между кораблями в воду. Видел, как оставшиеся ребята прикладывали к сердцу гранату и взрывали себя, видел, как люди плавали в ледяной воде. На наш корабль подняли морячков с нескольких катеров. Эвакуацией гарнизона руководил вице-адмирал Валентин Дрозд, он три раза ходил из Ханко, последний раз тоже. Штаб Кабанова был на «Сталине»; говорили, там у него и каюта была, и мундир его висел, а его последний командный пункт был на каком-то острове, и на «Сталин» он не вернулся, ушел на другом корабле, а мундир его поехал в плен. Несколько кораблей оказались перегружены и с трудом дошли до Гогланда. Мы благополучно дошли до Кронштадта, без потерь, очень хорошо, нам повезло. Когда прибыли в Кронштадт, Кабанов докладывал Жданову, что теплоход «Сталин» затонул, и все мы считали, что оставшиеся на нем погибли. Я лично только в 1943 году, даже позже, узнал, что пароход не затонул, а попал в плен. Писатель Рудных, написавший книгу «Красный Гангут», показывал, и я сам читал, что в реестре торгового флота СССР написано, что турбоэлектроход «Иосиф Сталин» затонул на Ханковском рейде 3 декабря 1941 года…
2 декабря мы покинули полуостров Ханко, 4-го – прибыли в Кронштадт…
Интервью и лит. обработка: А. Чупров
Правка: С. Олейник
Лукьянов Иван Петрович
30 ноября 1939 года началась советско-финская война. В ее ходе я совершил 78 боевых вылетов на любимом и родном самолете И-16.
В первые дни войны летчики моего авиаотряда совершили барраж по прикрытию линкора «Марат» с воздуха от авиации противника в сильный зимний мороз, когда корабль наносил удар по позиции финских дотов на линии Маннергейма. Из-за малочисленности самолетного парка у противника встреч нашей авиации с финнами в воздухе практически не было. Всю войну мы занимались штурмовыми ударами по наземным целям: по железнодорожным поездам, автотранспорту, по шоссейным магистралям.
Исключением из рутинных тактическо-штурмовых вылетов стал удар по крупному отряду аэросаней с живой силой финских лыжников, которые пытались атаковать морской гарнизон на одном из островов в Балтийском заливе. Противник использовал тактику шахматного строя и кругового движения. Поэтому атаковать группой было опасно из-за вероятности столкновения самолетов при перестроении. В итоге по моему приказу цели были атакованы пушечно-пулеметным огнем каждого самолета по конкретным аэросаням. Но такая тактика штурмового удара потребовала времени, больше часа продолжалась штурмовка. Все аэросани с вражеским десантом лыжников были уничтожены. Безусловно, отдавая такой приказ, я сильно рисковал тем, что из-за продолжительности полета самолеты могут остаться без горючего. Но нужно было спасти морской гарнизон. После штурмовки все самолеты произвели благополучные посадки на своем родном Куплинском аэродроме. После доклада в штаб авиаэскадрильи личный состав моего отряда получил благодарность и по 100 грамм к ужину.
На всю жизнь врезался в мою память зимний полет с летчиком Сизовым в сложных метеоусловиях в акваторию Финского залива с целью поиска места падения самолета Р-5, экипаж которого не вернулся с боевого задания. После длительного барражирования удалось вблизи вражеских берегов обнаружить разбитый самолет и раненых летчиков, выскочивших из самолета и начавших махать руками. Хотел сесть налед, но потом решил не рисковать, и по возвращении домой доложили обо всем командованию, тогда за спасшимися была выслана летающая лодка. Экипаж самолета МБР-2, который спас летчиков, удостоили награждения орденами Красного Знамени. Я с ведомым получили дарственные часы.