На спине у немца багровело рваное пятно, и было непонятно, то ли это торчали обрывки шинельной материи, то ли ещё чего-то.
Они спрыгнули в окоп. Воронцов протёр ленту, прижал к плечу короткий приклад МГ и сделал короткую очередь. Пулемёт оказался в исправности. Туда же повели огонь Турчин и Кудряшов. Дорофеев со своей группой стреляли из-за поваленного дерева.
Тем временем в середине деревни послышалось: «Ура!» Чаще застучали автоматы и винтовки. Немцы начали выскакивать из дома. Воронцов упёрся ногой в стенку окопа, положил ствол пулемёта на колено, закричал:
– Отсекай их от сараев! Отсекай! Уйдут!
Очередь получилась длинная-предлинная. Конец ленты упруго выскочил в грязный затоптанный снег. Пулемёт замолчал. Воронцов выхватил из зелёной коробки новую ленту и начал торопливо вставлять её в приёмник.
Несколько немцев, выскочивших из дома и пытавшихся прорваться к сараям, залегли в снегу, в проулке. Они отползали, отстреливались, видимо, всё же надеясь добраться до сараев. Но вскоре с другой стороны, из центра деревни, по ним начал бить пулемёт, и они под огнём снова отошли к дому. Утащили за собой и раненых.
– Что будем делать, Сашка? – спросил Кудряшов.
– Прекратить огонь. Пусть их отвлечёт на себя Дорофеев.
– Их там человек девять, не меньше, – уже поняв, что задумал Воронцов, сказал Турчин. – А у меня патронов на всё про всё одна обойма.
Кудряшов пощупал в правом голенище, дрожащими пальцами достал рукоятку немецкого штык-ножа. Нож на месте, и он немного успокоился.
– Заходим вон оттуда, – указал Воронцов на огороды. – Там наверняка глухая стена, ни одного окна. Сколько у нас гранат?
– Две.
– Приготовьте гранаты.
Воронцов сделал Дорофееву знак, и те усилили огонь. Пули кололи рамы, разбрызгивали чудом уцелевшие стекла. Немцы отвечали короткими автоматными очередями и вспышками одиночных винтовочных выстрелов. Похоже, и у них с патронами было уже негусто.
Воронцов, Турчин и Кудряшов проползли оврагом к огородам, перебежали к кладушке дров. Замерли. Кудряшов по-снайперски медленно выглянул из-за дров и снова, так же тихо, убрал голову. Сказал:
– Стена не глухая. Но окон и правда нет, зато – дверь.
Теперь выглянул Воронцов: действительно, дверь, но самой двери нет или открыта вовнутрь, или снята, снизу чем-то завалена на полметра, а над завалом маячит каска.
Немец не стрелял. Не было цели. Вся стрельба происходила у него за спиной. Оттуда наружу вытягивало пороховой дым. И Воронцов видел, как немец нервничал и часто оглядывался – белая, в зимнем камуфляже, каска приподнималась и делала полуоборот. Немец, видимо, беспокоился, пытался понять, что происходит там, за его спиной.
А там шла огневая дуэль его товарищей с засевшей за поваленным деревом группой лейтенанта Дорофеева. Дорофеев делал всё, чтобы отвлечь на себя огонь укрывшихся в доме немцев. Лейтенант всё вовремя понял. Он видел, что Воронцов, Турчин и Кудряшов уже зашли с тыла и засели за дровяной кладней, что приготовились к броску. И успех их броска сейчас во многом зависит именно от усилий его группы. Лопнула перед окнами ручная граната.
– Дай-ка винтовку, – попросил Воронцов, не оборачиваясь. – Поставь прицел «сорок».
Кудряшов подал ему свой карабин.
Воронцов мгновенно вспомнил свой поединок с немецким снайпером на Извери под Юхновом. Тогда, пожалуй, было пострашнее. Он медленными движениями поднял карабин над дровами, машинально нащупал курок. Немец ничего не заподозрил. Приподнявшись на коленях, он по-прежнему беспокойно крутил головой. Его белая каска хорошо, без каких бы то ни было помех, ложилась на прицел. Воронцов подвёл мушку под её обрез и нажал на спуск.
– Вперёд! Гранату! – крикнул он, видя, как белое пятно каски качнулось и медленно, никак не согласуясь с теми стремительными событиями, которые происходили вокруг, ушло в сторону. – Бросайте сразу две!
Они кинулись вперёд, прилипли к бревенчатой стене. Брёвна раз за разом гулко, как в глубоком пустом колодце, вздрогнули. Это взорвались их гранаты. Теперь и им надо было туда, следом за гранатами.
– Вперёд!
Кудряшов, стоявший ближе всех к дверному проёму, оглянулся на них коротким, ошалевшим взглядом и, рыча, перепрыгнул через завал. Следом за ним вкатились в сенцы Воронцов и Турчин. Возле противоположной двери, снизу тоже заваленной разной рухлядью, лежали двое. В углу копошился, икал и кашлял ещё один немец.
Воронцов нагнулся к убитым, отвалил их от завала, махнул наружу шапкой, чтобы группа Дорофеева прекратила стрельбу. У одного из немцев за ремнём торчала длинная противопехотная граната. Он выхватил её, отвинтил донце рукоятки, оттуда выпал фарфоровый шарик со шнуром, и он, кивнув Кудряшову на дверь, вырвал шнурок. Граната встала на боевой взвод. Но дверь не открывалась. Кудряшов рванул её на себя раз-другой и крикнул:
– Сашка! Туда!
Но выбросить гранату на зады Воронцов не успел. Дверь, которую пытался рвать на себя Кудряшов и которая не поддавалась, внезапно распахнулась, и из проёма прямо на них прыгнула рычащая толпа. Воронцова сразу сбили с ног. И это спасло и его, и остальных. Потому что граната, которую он уже намеревался выбросить в огород, выскочила из руки и отлетела в угол. Там она, закатившись под раненого немца, который всё ещё пытался встать, через секунду и разорвалась, подняв пыль и смрад. Воронцов вскочил на ноги и понял, что цел, даже, видимо, не ранен. На него тут же кинулся кто-то из другого угла, пропихивая перед собой какой-то длинный предмет. Немец был ранен в лицо. Кровь заливала ему глаза. Вот почему он промахнулся. И, поняв, что штыком он не поймал свою цель, немец, оскалившись, тут же развернулся и, снова вслепую, ударил прикладом резким круговым ударом. И снова – впустую. Воронцов выхватил нож и прыгнул на него сбоку, держась подальше от штыка. Несколько раз сунул ножом под лопатку и почувствовал, как чужое тело под ним потеряло упругость, задрожало и осело вниз. Он снова вскочил. На земляном полу катался рычащий клубок. Возле него валялись два немецких автомата и ТТ. В углу два немца припёрли к стене Кудряшова. Воронцов увидел бледное, сморщенное лицо брянского, хищно сжатые бескровные губы под густой чёрной щетиной, и руку, тоже чёрную, волосатую, которая, вся в крови и какой-то пенистой слизи, методично, в одно и то же место, снизу вверх, била немецким плоским штыком. Воронцов не мог понять, который из немцев душил Кудряшова, тот ли тот, которого брянский никак не мог добить штыком, или другой, который напирал на него сбоку. Он прыгнул к ним и, нацеливаясь на белую полоску шеи, видневшуюся между шинельным воротником и обрезом каски, с силой, чтобы не помешала никакая внезапная преграда, ударил трофейным ножом. И всё трое, как будто он этим своим точно рассчитанным ударом подрезал какую-то общую жилу, рухнули на него. Тут же над ними послышались несколько сухих пистолетных выстрелов. Воронцов понял, что подполковник таки добрался до своего спасительного ТТ, который, видимо, потерял в самом начале схватки.
Воронцов с трудом перевернулся на спину, встал на колени и протёр глаза. В светлом квадрате дверного проёма маячила фигура лейтенанта.
– Дорофеев, – сказал он, – помоги ребятам.
– Да ребята в порядке, – ответил лейтенант. – Похоже, командир, тебе больше всего досталось.
Воронцов обвёл взглядом полусумерки сенцев: на земляном полу лежали окровавленные тела в серо-зелёных шинелях; в углу, так и не покинув своей позиции, стоял на коленях Кудряшов и, ни на кого не глядя, окровавленными пальцами старательно и бережно прилаживал на место выбитый зуб; Турчин, как всегда, был занят своим ТТ, протирал его носовым платком и посматривал то на Воронцова, то на Кудряшова, то на Дорофеева. На тела убитых немцев никто не смотрел.
– И-ё-о!.. Один, два, три, четыре… И как вы с ними справились? – присвистнул один из партизан, заглянув в проём.
– Дорофеев, осмотри чердак.
И тут прибежал запыхавшийся Иванок и доложил:
– Там, в деревне, наши кухню захватили! Айда, а то не достанется!
И Воронцов вдруг вспомнил, что где-то, или возле первого пулемёта, или возле второго, бросил свой сидор. В нём уже почти ничего нужного не оставалось. Всё нужное давно было израсходовано, пущено в дело или выменяно на сухари. Но котелок лежал там. И, видя, как Кудряшов нагнулся к убитому немцу, как грубыми хозяйскими движениями, одну за другой, срезал лямки ранца, кивнул:
– Савелий, найди и мне котелок.
– У меня руки, видишь, какие грязные, – сказал брянский и вытянул перед ним свои волосатые руки, бурые, в разводах присохшей крови.
– Ничего. Мы сейчас где-нибудь умоемся.
– Надо бы… Зуб, сука, выбил…
А в середине деревни тем временем бойцы и офицеры опустошали котёл захваченной кухни. Лапшу, густо заправленную тушёнкой, зачёрпывали прямо котелками. У кого не оказалось котелков – касками. Расходились по луговине и тут же, обжигаясь и кашляя, поедали трофей, богаче которого, казалось, сейчас ничего не могло и быть. Многие из них не ели ничего, кроме баланды из гужей из сосновой хвои, уже около месяца.
Воронцов снова увидел капитана в полушубке. Снова без шапки. Капитан подошёл к нему, засмеялся. В руках он держал дымящийся котелок, тоже трофейный, как и у большинства собравшихся возле кухни.
– Как мы им, лейтенант! – сказал он.
– Я не лейтенант, – ответил Воронцов и посмотрел на перевязанную ладонь капитана, подумал: «Хоть бы шапку себе нашёл, вон сколько убитых валяется».
– Да я вижу. Но действовал ты со своими лихо! Мы наступали правее.
И тут к капитану подбежали бойцы. И начали рассказывать, как закололи штыками, прямо в окопе, пулемётчика и как тот не выпускал рукоятку МГ даже тогда, когда в него ударили уже дважды.
– У него, товарищ капитан, пулемёт перегрелся, тут мы его и…
– А то бы ещё много наших положил…
– Раненых унесли? – спросил капитан.
– Раненых только трое. Остальных – наповал. Человек двадцать пять. Во гад какой… Все ушли, а этот до последнего стрелял. Пока ребята не обошли и – штыками…