Воронцов так и не понял, зачем они атаковали эту деревню. Он не знал, что, пока они атаковали пулемётчиков и резали друг друга в домах, колонна миновала поле и втянулась в лес юго-восточнее деревни. Потому что немецкий заслон внезапно покинул свои окопы и отошёл куда-то юго-восточнее, в лес.
Тем временем немцы, выбитые из домов, начали миномётный обстрел. Но, пока в котле полевой кухни была лапша, никто на взрывы мин в центре деревни особого внимания не обратил. И только когда на дальнем конце улицы появилась цепь, командиры начали собирать своих людей и расставлять пулемётчиков.
Кудряшов взял из рук Воронцова пустой котелок, подбежал к кухне, растолкал бойцов и наполнил оба. Защёлкнул крышки, сунул в «сидор» – про запас.
– Докторшу надо подкормить. И ребят. Голодные. Зуба только жалко. – Он потрогал грязным пальцем зуб и спросил Воронцова: – Как думаешь, Сашка, приживётся?
– Приживётся. Только языком его не трогай.
– Это очень трудно. У нас на Енисее, когда цинга была, выпавшие зубы вставляли на место и – ничего! Прирастали. А то ж меня, беззубого, девушки любить перестанут.
Пули уже рыскали над головой и по снегу, выбрасывая наружу серую исподнюю грязь с кусочками блёклой прошлогодней травы.
Немцы обходили их с трёх сторон. Стало ясно, что в деревне не удержаться. Да и незачем было удерживать её, эту безвестную деревушку, случайно попавшуюся им на пути. Правда, тогда бы они не захватили кухню. Но дело сделано: колонна более или менее благополучно миновала деревню, каша съедена, так что можно и уходить.
– Зуба жалко, – переживал Кудряшов, размашисто шлёпая по мокрому крупяному снегу рядом с Воронцовым. – Ладно, хоть макаронов наелись. А за зуб я им ещё припомню…
– Крупёнников! Крупёнников! Быстрей давай своих в прикрытие! А то перебьют сейчас всех! – Это капитан кричал лейтенанту, указывая дымящимся автоматом куда-то за угол дома, где тем, видимо, предстояло занять позицию.
Слава богу, их в заслон не оставили. И Воронцов толкнул Кудряшова в проулок:
– Уходим, Савелий! Быстро! Туда!
Глава двенадцатая
Ночью, в беспорядочном потоке людей, бегущих на восток, к Угре, Галустян-Гордон отыскал Профессора и сказал ему:
– Пора.
– Что с вами, товарищ боец? Вы ранены? – В глазах Профессора ещё не растаял ужас прорыва через большак и того, что произошло потом, когда они, штабная группа, бежали по узкой длинной полянке к лесу, прямо на пулемёты.
Профессору хотелось поскорее добраться до Угры, где, как предусматривал план операции на прорыв, их уже должны были ждать передовые части 43-й и, возможно, разведгруппы 49-й армий. Именно об этом, подбадривая всех, постоянно твердил командарм. Хотя, анализируя ход последних событий, Профессор уже не верил в то, что к ним кто-либо пробьётся из-за Угры. Немцы слишком прочно оседлали этот берег и все ближайшие рубежи, необходимые для удержания «котла» в зоне своей обороны. Он понимал, что именно это сейчас и происходит: удержание и уничтожение. Но ударная группа армии, видимо, вопреки расчетам немцев, вопреки тому, о чём с уверенностью твердил Старшина, всё-таки прорвалась и теперь довольно быстро и почти без помех движется в назначенный район. И, кто знает, может, генерал Голубев, командующей 43-й армией, уже ждёт их на отбитых плацдармах? Кто знает… Тогда, действительно, – спасение! Избавление! Сразу ото всего. И от блокады. И от голода. Он видел, что делает голод с армией. Молоденькие медсёстры в госпиталях и медсанбатах падали в голодные обмороки. Прямо во время операций. К счастью, его продовольственный паёк оставался таким же, каким был в Износках. Видимо, об этом распорядился сам командующий. Главное, о чём он теперь думал больше всего, если они всё же прорвутся, он освободится наконец от власти Старшины. От этого чужеродного зверя, выскочившего невесть откуда и прочно ухватившего его своими цепкими когтями. От всех обязательств перед ним. Но что тогда делать с его напарником и связником? Он ведь всегда рядом и вооружён. Всегда ходит с винтовкой. И, видимо, очень метко стреляет. А может, с ним попробовать договориться? Договориться… Конечно, договориться! Этот молодой человек, конечно же, не хочет умирать за чужие интересы. И, возможно, тоже втянут в эту историю против своей воли. О, Профессор видел, и не раз, как война и обстоятельства скручивают волю человека, заставляют его безропотно делать то, что противно его убеждениям, натуре, долгу. Он и сам ведь… Проклятая война…
– Давайте я вас перевяжу. – И Профессор толкнул Галустяна-Гордона в сторону, стараясь вытолкнуть из колонны, подальше от посторонних глаз и ушей.
Но их уже никто не видел и не слышал. Потому что бег, стремление вперёд, желание вырваться из гибельного круга, – это целиком поглощало сейчас людей, продолжавших своё движение в гудящей и хрипящей колонне, только это. Никто даже не мог и предположить, что среди них, столько переживших в минувшие недели, избежавших смерти от голода, морозов, тифа и огня противника, и жаждущих теперь в своём стремлении только одного, могут быть и другие люди. И их жажда может быть иной. Хотя такой же сильной.
– Я слышал, что генерал здесь… – сказал Галустян-Городон.
– Говорите тише. И ни в коем случае не произносите его имени. Нас могут услышать. Неужели вы этого не понимаете? – В голосе Профессора чувствовалось раздражение.
– Что вы так трясётесь, Профессор. Спокойно! Вы всего лишь должны подтвердить, что командующий здесь. И уточнить, где именно. Вот и всё, что от вас требуется.
– Да, он здесь. Я шёл рядом с ним. Разговаривал.
– Он ранен?
– Да, ранен. В спину. В лопатку. Пулей. Но неопасно.
– Направление движения?
– То же, что было и первоначально. Варианты возможны только в том случае, если соседняя сорок третья армия не выполнила своей задачи и не пробилась на западный берег Угры.
– Сорок третья стоит на месте. Это – чтобы вы знали. И не мучили себя иллюзиями.
– То есть вы хотите сказать, что плацдармы для выхода не захвачены?
– Не захвачены. Их не существует. И значит, маршрут движения штабной группы будет изменён. Вы сами об этом сказали только что. Вам он известен?
– Нет, я его не знаю. Командующий надеется, что плацдармы отбиты и там нас ждут.
– Там нас ждут…
Усмешка Гордона покоробила Профессора и он сказал:
– Да, именно так. Там нас ждут. И вас, между прочим, тоже.
– Да, да… Но там нас не ждут. Вот в чём штука, Профессор. Немцы заперли выход наглухо. Мышь не проскочит. Разузнайте маршрут очередного перехода и сразу же сообщите мне. Следующая встреча утром, – сказал Галустян-Гордон, и это прозвучало как приказ. – И постарайтесь, Профессор, как можно быстрее разнюхать новый маршрут. Хотя бы возможный его вариант. Мы должны действовать на опережение.
Профессор мгновенно отшатнулся от первоначального намерения договориться с напарником-связным. Не те обстоятельства. Надо помалкивать.
Он проглотил неприятный тон напарника, но всё же в последний момент сказал:
– Я здесь не для того, чтобы разнюхивать, как вы выразились, суть приказов командующего и его штаба, а для того, чтобы лечить людей. Кстати, покажите-ка мне свою рану. Слышите?
– Да, – ответил Галустян-Гордон и внутренне усмехнулся. – Но как-нибудь потом.
Он усмехнулся и тому, как управляет Профессором, хотя в глубине души ему было жалко этого, в общем-то, честного человека и, видимо, прекрасного специалиста. Но, когда честные и прекрасные попадают на войну, где убивают и где умирают от ран, с ними, как правило, происходят такие метаморфозы, что лучше об этом и не думать. Подумал Галустян-Гордон и о себе. Он снова начал осваиваться в новой обстановке. В общем-то, всё оказалось не таким ужасным, каким представлялось вначале. И, если бы здесь не летали пули, то этот марш и вовсе бы выглядел дурацкой, абсурдной затеей людей с генеральскими, майорскими и старшинскими петлицами и погонами, затеей, в которой, к несчастью, основную работу вынуждены выполнять рядовые солдаты и младшие офицеры. В том числе и он, Галустян-Гордон.
Профессор побежал вперёд. А Гордон подождал, когда колонна пройдёт мимо, и незаметно нырнул в лес. Там его уже ждал конный связной. Он выслушал его и, коротким умелым движением развернув коня, пустил его рысью по едва заметной лесной тропе. Галустян-Гордон проводил всадника взглядом и побежал догонять колонну. Всё шло по заранее разработанному плану. Старшина, кажется, предусмотрел всё…
Когда Гордон вышел на просеку, из лощины показалась голова ещё одного обоза. Двое саней, на которых лежали раненые, и до двух десятков пеших бойцов, одетых как попало.
– Кто такие? – окликнул их Галустян-Гордон, держа винтовку под мышкой.
Другого выхода у него не было, как изобразить из себя постового, выставленного здесь, возле переезда через лощину.
– А ты кто, чтобы спрашивать? А ну прочь с дороги!
Галустян-Гордон отскочил на обочину, в воду, потоптался, чувствуя, как пронзительный яд талицы проникает в сапоги, чертыхнулся и ловко, как кошка, прыгнул в сани, которые в тот момент как раз проезжали мимо. Оказавшись в розвальнях, он осмотрелся. Перед ним лежали двое раненых. Лицо одного из них, вернее, одной – это была женщина – показалось ему знакомым. Но его внимание отвлекло другое лицо. На нём застыло выражение спокойного безразличия ко всему, что происходило вокруг, в том числе и к собственной судьбе. Видимо, он только что умер, и санитар, сидевший впереди с крестьянскими верёвочными вожжами в руках, этого ещё не знал. Галустян-Гордон сразу вспомнил дорогу под Наро-Фоминском, те мгновения перед авианалётом, которые решили его судьбу. Мёртвые всегда помогали ему. Мёртвые – к удаче.
– Зачем вы везёте мёртвого? – сказал он.
Ездовой оглянулся. В его лице Галустяну-Гордону тоже показалось что-то знакомое. Видимо, решил он, сказывается напряжение, всюду мерещится опасность. Главная из них – оказаться узнанным. А может, мелькнуло в его воспалённом мозгу, степень его перевоплощения достигла самого высочайшего уровня. Когда он, играющий чью-то роль, настолько входит в неё, что овладевает не только внешним сходством, но проникает и в прошлое своего, так сказать, героя, а значит, и в память, то есть в его внутренний мир. И вот он начинает смутно узнавать тех, кого знал Галустян… Стоп, стоп, так ведь можно и сойти с ума!