Вернулись, вошли в мою комнату. Едва вошли, как Лена сказала, что очень устала сегодня и хочет спать.
– Ты останешься у меня? – спросил я.
– Нет, сейчас пойду.
Но не пошла. Все было на этот раз как-то спокойно и просто. Мы легли рядом, составив кровати, но не касаясь друг друга. И спали. Но под утро…
Да, сколько же все-таки туману напустили по этому поводу не очень уважаемые мною наши предшественники-братья! Сколько пустых наставлений, здорово похожих на заклинания от нечистой силы. А любовь как расценивали? Чем больше человек ослеплен, чем больше он не владеет собой, чем больше он фактически эгоист, причем одуревший, ничего не соображающий, не могущий даже видеть, словно обалдевшее от похоти животное – тем больше он, значит, любит… И тем больше ему прощается. Даже в Уголовном суде человек, ослепленный ревностью или внезапным аффектом получает скидку… Фантастика! Кто кого перещеголяет в тупом безумстве! Как будто голова дана человеку для того, чтобы ее терять, как будто разум только и ждет, чтобы его лишились. И это как раз считалось, а частенько и сейчас считается мужественным, «крутым», «прикольным»! Когда человек размышляет («шестьюдесятью секундами смысла»…), когда сохраняет голову, когда видит, что делает, то это, якобы, унижает женщину. Это он, значит, не любит и рассудочен, холоден. Что ж удивляться, что молодежь наша понятия не имеет о том, что к чему, как и зачем, и думает, что главное – разрядиться, а «все мужики сво…», а «все женщины бля…» ?
В сумеречном, опаловом свете утра обнаженная Лена была прекрасна. Не закрываясь и почти совсем не смущаясь, она лежала рядом со мной, спокойно и естественно, позволяя мне любоваться ею и осторожно ласкать. Я смотрел на нее, любуясь то одним, то другим плавным изгибом божественной плоти, гладил и целовал нежно и бережно, и не знаю, что было в ней прекраснее – лицо с полузакрытыми глазами и длинными ресницами, осиянное легкой блаженной улыбкой, плечи, шея, изящные руки с удивительно красивыми тонкими и гибкими пальцами, светлые, жемчужные холмики грудей – «гранаты», по выражению Низами… Или сходящиеся округлые линии ног, плавная выпуклость бедер, нежная бархатная поверхность живота с аккуратной впадинкой посередине и – особенно! – коричневато-розовые влажные лепестки, скрытые в мягких, золотисто-каштановых завитках волос, подпираемые двумя белыми (без загара), тесно сдвинутыми яблоками снизу…
«Отыскал я роз охапку между ивняков,
Потонул в охапке белых, алых лепестков,» -
так писал Низами.
Да-да, два коричневато-розовых, чуть сморщенных лепестка, полускрытых в золотисто-каштановых завитках волос, открылись моим глазам, когда Лена, покорно мне подчиняясь, раздвинула свои роскошные бедра. В волнении созерцал я таинство природы. Сердце билось, горло сжималось в восторге… Я трепетно трогал нежнейшие эти складочки, раздвигал осторожно, и она не возражала, ей нравилось, она улыбалась какой-то, казалось мне, материнской улыбкой. Раздвинутые складочки были похожи на небольшую розово-перламутровую ракушку с чуть загнутыми вовнутрь толстенькими краями. Святое женское естество было перед моими глазами, обитель и источник блаженства – изначальная колыбель, сокровенный альков, чертоги Богини Любви… Путь в неведомое…
Она, кажется, совсем не стеснялась меня, в ее раскинутой позе была естественность и покой. Да, именно доверчивое спокойствие ее особенно волновало. Она напоминала бабочку, легко распахнувшую покрытые бархатом крылья. Бабочка не пугалась, не складывала крылышки, не улетала. Мне казалось, что все божественное тело Лены источает таинственные лучи, словно оно светилось…
«Вновь он вместе был с прекрасной
Девой молодой.
Млея, роза истекала
Розовой водой»…
Вот же о чем писал Низами, оказывается, вот о какой розе…
Чем больше я смотрел, тем явственнее видел: женское естество – это действительно цветок, больше всего похожий на розу, еще не полностью расцветшую, не раскрывшую нежные лепестки. Бутон, а вокруг него – покрытые шелковистыми волосками аккуратные губы чашелистиков… А если осторожно раздвинуть лепестки, то – влажный, слегка коричневатый снаружи и перламутрово-розовый внутри мягкий венчик, в глубине которого, как мы знаем, притаился невидный пестик, с рыльцем, столбиком, завязью, с которой началась жизнь каждого из нас…
Влекущий, прекрасный цветок, истекающий маслянистым нектаром смазки, на цветоложе бархатных, раскинутых в стороны ног и упругого девичьего живота, за которым высятся жемчужные холмики грудей, и выглядывает блаженствующее лицо – вот какова эта великолепнейшая картина!
А цветок был сейчас центром, сутью всего существа, он казался воплощением совершенства и красоты, и к нему влекло меня с пьянящей, таинственной силой…
В то время я ни у кого еще из своих девушек-женщин не видел эту прелесть в таких подробностях! Они обычно стеснялись, и я стеснялся. И у Галки я не видел, потому что было темно. Но тут… Да, это оказалось удивительно волнующим и – красивым!
Да, конечно же, мучительно хотелось утонуть в цветке, проникнуть, словно шмелю, зарыться во влажных, шелковистых лепестках, погрузиться в таинственную, влекущую глубину… Тело мое трепетало, упругий мощный стебель восстал и пылал, словно факел.
Она позволяла слегка прикоснуться моему факелу к мягким, нежным лепесткам, но тотчас отталкивала, как только я достигал упругой преграды. И несмотря на то, что страстно желаемого проникновения никак не происходило, я не чувствовал раздражения, вот интересно что! Наоборот! Могучая радость жизни, нерастраченная сила переполняла меня, все с большим и большим восторгом я восхищался этой волшебной картиной, слова, вздохи, легкие стоны Лены казались божественной музыкой! Да, я жаждал целиком слиться в ней, но… Именно то, что я владел собой, мужественно удерживался, выполняя ее просьбу, именно это доставляло наибольшую радость. Тем более, что постоянно слышал ее блаженные вздохи и зрительно наслаждался…
Да, настал миг нашей духовной близости, «праздник созерцания тела и цветка», как можно сказать на манер японских ценителей красоты! Праздник бережной ласки, сладостного, восхитительного общения, чувственного соединения друг с другом. Глаза ее сияли нежностью и любовью…
Мне показалось даже, что как будто бы что-то святое появилось в ней, что-то от Мадонны. Да, именно теперь, именно в этой, такой непривычной, казалось бы, позе, такой раскрепощенной, такой «бесстыдной», она была естественна и прекрасна особенно! Я был уверен, что прикоснулся к наивысшей тайне, что-то поистине сокровенное приоткрылось мне, что-то изначальное! Столь понятное и естественное, столь привычное желание физического немедленного проникновения утихло, меня переполняло нечто более сильное, властное, схожее, наверное, с религиозным экстазом – все, все мое существо было охвачено светлой радостью, желанием преклоняться, может быть даже молиться…
Понимала ли тогда Лена, что происходит, знала ли эта девушка, какие чувства и мысли она вызывает? Все-таки не уверен. Хотя, мало ли… Неподвластно нашему разуму женское существо!
Ну, в общем так и не дошло у нас до Великого Акта в то утро все же. Лена сказала, что «остается пока в прежнем качестве» и никак не может решиться. «Ты не торопи меня, ладно?» – как-то по-детски попросила она.
– Конечно, девочка, милая Но ты подумай, – сказал я на прощанье, когда она оделась и собралась уходить. – И если решишься, то… Приходи вечером в девять часов на набережную сегодня. Хорошо?
Она кивнула.
11
Да, человеческие взаимоотношения тем прекрасны особенно, думаю я, что не только сознательное, хорошо объясненное, доступное нашему разуму и логике есть в них, а и что-то другое. Таинственное, трудно объяснимое. И – влекущее. Казалось бы: ведь все просто! На самом же деле…
Миг истины открылся мне сначала с царственной Галей, а теперь и утром с божественной Леной. Открылся и промелькнул – я вспоминал о нем с непроходящим волнением и опять всячески пытался понять, осознать. Я ощущал, что и «праздник лицезрения» с Леной – прорыв. У меня никогда не было раньше такого искреннего, естественного – детского! – любования женской прелестью, хотя я многих уже фотографировал. Мне открылось новое. Женщин у меня было не так уж и мало, но такого откровенного, «бесстыдного» и спокойного созерцания, такой музыки «целомудренных» божественных прикосновений, такой доверчивой открытости с ее стороны и уважительной сдержанности с моей – не было!
Конечно, женщина излучает, конечно, излучаем и мы, мужчины, и внешняя, медицинская физиология – нечто не такое уж и сложное в сравнении с тем, что происходит энергетически. «Не верь глазам своим…»
Да ведь и на самом деле: разве может не быть красивым, чудесным то, что так привлекает нас, от чего испытываем мы такую радость и с чем связано появление каждого существа на свет Божий? Только вдолбленные с детства предвзятости, страхи мутят наше восприятие, закрывают пеленой глаза, искажают представление о реальном мире. «Не верь глазам своим – они видят только преграды»? Потому и преграды видят, что мы сами их создаем!
Вот тут и вспомнилось мне еще одно незначительное, как будто бы, событие, которое произошло незадолго до моего приезда сюда, в Коктебель.
…На окраине многомиллионного города, в одном из лесопарков столицы есть обширная поляна, поросшая редкими молодыми березками и довольно высокой травой, которую не скашивают – почему и можно в выходной день приехать сюда и позагорать, если погода позволяет.
Вот я и приехал как-то в выходной день по своему обыкновению на велосипеде и стал искать свободное местечко на поляне, а когда нашел и расположился, то шагах в двадцати увидел…
Понимаю, что не каждый воспримет это так, как воспринял я, да вскоре я в этом и убедился, однако очень хорошо помню свое первое впечатление.
Три женщины расположились шагах в двадцати от того места, где я решил позагорать вместе со своим велосипедом. Две молоденьких – едва за двадцать, – а одна постарше, лет тридцати пяти. Я близорук, а был без очков, потому и не разглядел подробности сразу, но тотчас почувствовал – очень хорошо помню! – что нечто светлое и доброе, прямо-таки исходит от них. Одна, которая постарше, лежала, подстелив что-то на траву, две – молоденькие – стояли рядом, улыбаясь, и что-то говорили друг другу.