я ни на что упало. Почему она не пришла тотчас же? Ведь состоялся праздник! В чем дело?…
С Василием мы помирились совсем, ходили в гости к одному из местных художников… Вечером Вася с кем-то опять встречался, а я примитивно пошел в кино и мерз там в одиночестве среди людей под открытым небом, пока на экране происходило нечто, лишь отдаленно напоминающее действительность и не дающее пищи, как это говорится, ни уму, ни сердцу. Фильтры нашего кинопроката сработали и на этот раз, как всегда, безотказно. Как умеют они вырезать именно тот кадр, чтобы безнадежно оскопить изображение, сделать его плоским и лживым! Страх, разумеется, страх движет теми, кто запрещает, отбирает и вырезает, но какой же во всем этом смысл? Во имя чего же человек постоянно стремится убить не только чужую жизнь, но и – свою собственную?
Да, но что же все-таки с Леной? Раскаивается? Стало плохо? И что делать мне? Попытаться найти ее? Я помнил дом, до которого провожал всех троих в тот памятный первый вечер… Но… Не воспримет ли она это как примитивную, старую, как мир, навязчивость? Очень бы не хотелось…
И на следующий день ни утром, ни днем ее не было. Я ходил на их место на пляже, бродил по поселку в надежде встретить если не ее, то хоть кого-нибудь из троих, предупредил старичка-вахтера у входа на территорию нашего Дома, что если попросит пропустить девушка… «Я жду сестру, поэтому…» В обед подошел к столовой пансионата, но и там не было никого из троих. Предупредил Василия, что если он кого-нибудь из троих встретит…
Все трое словно испарились бесследно. Что же произошло?
Наконец, я направился в дом, до которого провожал их в тот незабываемый вечер.
День был более-менее солнечный, но холодный. Я помнил номер дома, открыл голубую калитку. Залаяла привязанная собака. Открылась дверь небольшого голубого строеньица, на пороге стоял сердитый мужчина.
Я спросил, где здесь живут три девушки…
Холодно смерив меня с головы до ног раздраженным взглядом, он сказал, что их нет дома. Все трое уехали рано утром. Я протянул ему записку, которую на всякий случай приготовил дома, и попросил передать одной из них, Лене. Он взял.
Словно в каком-то трансе, я шел назад, постепенно приходя в себя, медленно осознавая. Куда уехали? Хотя, разумеется, оставалась вероятность всего, однако просыпающаяся трезвая часть моего существа уже издевалась, ехидно подмигивала. Уехали! В Судак, в Новый свет, в Феодосию, мало ли. Чего ж не уехать? Да еще и с ребятами уехали, скорее всего. Помнишь усатенького? Для тебя то, что произошло у вас с Леной – «историческое событие», а для нее… Что для здоровой молодой современной девушки такая чепуха, как «потеря невинности»? Ты же свободы хотел? Вот она. Цветок расцвел. Разве не этого ты хотел? Использовала тебя, и – вперед!…
Давняя, мучительная, задавленная «обстоятельствами» нашего времени юность моя, согнутая и перекрученная, подала вдруг свой стенающий голос – и теперь рисовала привычные ей картины: больница, еще какие-нибудь страшные последствия, может быть даже тюрьма, «аморалка»… В лучшем случае – просто измена. Над ней особенно издевалась трезвая часть – и справедливо. Но сердце… Ах, Вася-Роберт, как я тебя понимаю…
И вечером Лена не появилась! И никто из троих. Если ее, не дай бог, отвозили в больницу, то давно уже успели бы вернуться. Нашли бы меня… Так что, скорее всего – очень просто…
Утром – то же. Никого! Это было странно и почему-то страшно. Любой вариант представлялся мне страшным. Ну нельзя же так…
Солнценесущая креолка моя, Лена со своим божественным телом, и я – тройственный наш союз из моего роскошного сна дал трещину. «Неужели все такое действительно нереально? Что же мешает нашей радости?» – задавал я себе все тот же вопрос. И отвечал: «Все просто, все очень и очень просто». И, честно говоря¸ чуть слезы не наворачивались.
«Разум – главный наш помощник, наш защитник он,
Муж разумный всем богатством мира наделен…
Если ты себя, как свиток, правильно прочтешь,
Будешь вечен. В духе – правда, остальное – ложь»…
Ах, мудрый Низами, ты и восемьсот лет назад думал о том же и, кажется, страдал от того же:
«В Эфиопии не ценят тюркской красоты,
Не для черных возрастил я лучшие цветы…
Понимание казенщик тонкий потерял,
Жемчуг он теперь от гальки отличать не стал…
Если золото и жемчуг смог он подменить,
Что бояться мне свободы и о чем тужить?
Мне не друг разбойник этот, буду жить один
И не стану прятать солнце от него в кувшин»…
Грустно мне было, что и говорить.
16
Днем я все же вновь направился по знакомому адресу.
Приблизившись к голубой калитке, тотчас увидел в глубине участка Лену. Не первую фрейлину, ее подругу. С улыбкой она подошла ко мне.
– А Лена дома? – спросил я.
– Да, – сказала подруга. – Она к соседям зашла. Пойдем, она сейчас должна выйти. Мы в баню собрались…
– Ты не знаешь, ей передали записку? – спросил я.
– Да, – ответила Лена. – Она сегодня собиралась к тебе зайти.
– А вчера… – начал я, но она не дала мне договорить.
– Мы уезжали. Ну, она тебе сама все расскажет. Мы все уезжали. Договорились раньше.
– В «Новый свет»? – догадался я.
– Да.
– Хорошо съездили?
– Хорошо.
Лишь только мы поравнялись с домом соседей, я увидел, что Лена спокойно идет от дома к калитке, навстречу нам. Как ни в чем не бывало.
– Как дела? – спросил я.
– Ничего. Все нормально, – сказала она и улыбнулась странно.
Это было привычное выражение ее – «все нормально», или еще проще: «нормально», я уже успел привыкнуть.
– Нормально? – сказал я. – Ну, что ж, слава богу. Это хорошо, что нормально. Прекрасно. Только что же ты о себе даже знать не дала? Ведь я беспокоился все-таки. Мы же с тобой как ни как… Породнились все-таки. Для тебя то, что произошло, ничего не значит? Ты спрашивала, как пишутся рассказы, да? Вот так они и пишутся. Именно так.
Глупые какие-то слова, но других пока не нашлось. В горле у меня стоял ком: как ни в чем не бывало!
Лена виновато молчала. Другая Лена стояла со страдающим видом, печальным. Только тут я обратил внимание: вид у обеих был какой-то изможденный: бледные, усталые, говорят тихо, из последних как будто бы сил. Только тут я это заметил. В чем дело? Меня вдруг обожгло чувство несправедливости, моей несправедливости. Зачем я так резко ее упрекал? Я еще ничего не понял, но неприятно стало.
– Мы в баню собрались, – сказала Лена тихо. – А у нас на турбазе горячей воды нет.
– Пойдемте к нам, в наш душ. Хотите? – предложил я.
– А можно? – робко спросила вторая Лена.
– Ну, конечно, можно!
– Я тогда после душа к тебе приду, – сказала моя Лена. – Ты где будешь?
Смотрела на меня печально и виновато.
– Я буду на набережной. Проведу вас в душ и на набережную пойду. Увидишь, там художник с камешками, вот около него. Я ему помочь обещал, – сказал я.
– Ладно, – сказала она и улыбнулась опять виновато.
Боже мой, Боже мой, думал я, сидя на набережной рядом с художником, который разложил свои камешки. Я смотрел то на камешки, то на проходящих мимо людей, отдыхающих, праздных. Некоторые подходили к нам, разглядывали внимательно камешки, приценялись, иногда покупали. На камешках было море, скалы, кораблики с парусами.
Боже мой, Боже мой. Ведь так все просто! Ведь так, казалось бы, просто! Великая Женственность, начало начал, тайна, присущая каждой женщине… Тело-цветок, данный природой в великодушной щедрости ее… Волшебное пенье мужчины и женщины друг для друга, единственный в жизни каждой женщины Первый Праздник… Но не ценим, не ценим. А окружающая нас природа великолепная, разнообразная, живая? Море, небо, скалы, корабли с парусами, травы, бабочки, цветы… Божественная музыка – Песня жизни! Все – во всем. Однако…
На камешках был образ тоже прорыва – свободное море, дикие скалы, кораблики – символы странствия. Можно смотреть, фантазировать… Но неужели, господи, неужели только это – только призрак, намек, фантазии? А действительность? Ведь так на самом деле просто, все на самом деле – рядом…
Кто-то подошел и дотронулся до меня сзади. Лена. С повязанной мокрой головой. Тихая, с жалобной и покорной улыбкой. А я уж, честно говоря, и ждать перестал. Почти уверен был, что, помывшись, она, усталая, побрела домой. Как обычно.
Протянул руку назад и слегка обнял ее.
– Что так долго?
– Голову мыли… Воды не было горячей, ждали.
Что-то происходило с ней, по-моему, она была не совсем здорова.
– А где Лена?
– Домой пошла.
Я продолжал сидеть, Лена стояла рядом. Торговля разрисованными камешками продолжалась, я выступал в роли сочувствующего и друга художника, все, как будто бы, было по-прежнему, но я чувствовал сзади себя согревающее тепло. Она была рядом и не собиралась, как будто бы, уходить, близость ее тела внушала спокойствие и уют. Старая, как мир, песня. Тепло, уют, женщина у очага…
В исчезновении ее, как оказалось, не было ничего сверхъестественного. Кровь по-настоящему пошла только после, когда она в тот день вернулась домой. И до сих пор чувствовала она себя «не в форме»… Что, однако же, не помешало ей отправиться с компанией в «Новый свет» – «потому что с девочками раньше договорились», – и ходить там по скалам, где странствовали и мы с креолкой…
Не впрок стала ей такая поездка! Выяснилось, что и другая Лена в таком же точно положении. В тот же день решилась и она на первый в своей жизни «праздник» со своим ухажером, молоденьким пареньком. И результат ее «праздника» был у нее, оказывается, такой же. Обе Лены синхронно и однообразно расплачивались недомоганием… Природа – ничего не поделаешь!
17
Еще два раза мы виделись с Леной – правда, без того, что называется «интимными отношениями», и без созерцания тела-цветка. Ничто в ней не было против, как будто бы, кроме боли…