– А где ж мне добыть эту…информашку-то?
– Ты не ломай тут театр у микрофона. У меня делов – выше жопы на два размера. Китаеза, ботва косоглазая, прут – как с птичьего гриппа ужаленные. В губернаторы наряжают. Своих дел – во! Но секунду найду и удавлю, не успеешь веревку лизнуть. Но ты парень свой, я по прикиду сразу понял. А попал к своим – не икай по-чужому. Кто старуху на болтовню развел, один ты. Кто скумекал мусоров отключить – этот же. Кто старухин чемодашко в ручках трет – снова он. Так кого давить? Знаешь, географ, нам эта информашка под запор нужна. Давай пока дуй, у старой прикуп додаивай. У меня к тебе склеилось доверие вроде полного очка. Если деньгами помочь – это мы по чуть-чуть скинемся. Погоди, сейчас Артурке шепну, – и борец выбрался из-за стола и вышел из кабинета, несоразмерно треснув дубовой дверью.
Но тут дверка сама, или по инерции, приотворилась, и в щель на корточках стремительно вполз человекообразный паренек. Худой и хлипкий на полусогнутых подскакал к сидящему географу, приложил палец к губам и прошептал:
– Вы уж меня не выдавайте сразу.
– А кто Вы? – дернулся географ.
– Воробей, вернее – журналист, – шепнул молодец, осматриваясь с карачек. – Типа "Белого налива". А Вы?
– Учитель. Какое это имеет…
– Тогда я Ваш ученик, точно…Отстающий по предмету, – уверенно прошепелявил проходимец, что то углядел на стене и, мгновенно вскочив, прыгнул, сорвал большую торжественную фотографию, висевшую в рамке на стене, сунул ее сзади под куртку стеклом наружу и воскликнул. – Точно, она. Эта самая композиция, та самая рожа.
Послышался раскатистый басок хозяина кабинета, и Барыго вернулся так быстро, что Воробей еле юркнул к стулу географа и, по собачьи сложившись, устроился возле стола у ног учителя.
– Все, географ. Ты теперь штатный в банке на договоре, иди в кассу аванс хавать. Купишь себе чего…ботинки хоть, указку приличную или глобус покруглей, – пророкотал банкир. – Но рой, рой, времечка у тебя на два оборота.
Географ нерешительно глянул на отчаянно жестикулирующего похитителя групповых фото.
– Зачем же вам в банке географ? – изображаясь и растягивая время, вопросил он.
– Эх, – крякнул банкир. – Совсем вы в школах на методички подсели, мозгами-то – самому банковать надо. Например вроде мои долдоны малагасийский динар от гвинейского франка ночью впотьмах на ощупь, как жену и любовницу, отличат. А где эти малагаси с гвинуями в америках расположились, ни один по картам не может. Пики с бубями знают, а на червях спотыкаются. Темнота университетская. Вот им, светлый луч, и лекцийку как-нибудь намажешь. Лады? Ну дуй, дуй, карты в руки, ты у меня на контроле. С Риткой сгоношись, вдвоем шуруйте, у нее что мозгов, что… всего палата.
– Тут ученик один мой заходил…мальчик-второгодник…с плохой родословной, – неуверенно промямлил, не зная, что делать, Полозков.
Собаченка в ногах судорожно дернулась и даже чуть заскулила.
– Извиняй, мужик – нахмурился банкир. – Через час китайва мешок юаней приволокут, грызня будет. А с минуту один старикашка-шустряк придет мне по картам небо разгадывать, да фьючерсные котировки, зажмуримшись, в падучке определять. Иди, иди пока…с богом.
Дверь опять с грохотом распахнулась, влетела полнотелая расфуфыренная, красная, как перец, секретарша и, визжа и заикаясь, стала тыкать в ноги географу:
– Проник, прополз червяк…наживка…
Влетел в кабинет стальной Артур, выволок Воробья за шкурку и, высоко подняв, стал рассматривать, как на охоте недобитую дичь.
– Вы его…лучший ученик…несобранный вот только, – забормотал учитель.
– Обещаю, пальцем не тронем. Спрашивайте несильно, – сурово нахмурился банкир и указал стальному Артуру. – А ты иди, слесарек. Я уж твои фокусы знаю. Проводите, – приказал он секретарше.
И в дверях ничего не разбирающий от волнения географ чуть столкнулся с маленьким сухим старикашкой, кинувшим в географа легкий взгляд.
Арсений Фомич вышел из банка, присел в стороне на скамью автобусной остановки и стал дожидаться нерадивого второгодника, опасаясь и переживая за его возможное долголетие и с неохотой готовясь отправиться и в милицию. Тут же, как ни странно, к сидящему, видно подозревая бомжа, подошел и милиционер, учтиво отдал честь и спросил:
– Случилось что, товарищ? Имеете что сообщить?
Арсений поднял глаза и увидел лейтенанта Зырикова.
– Да нет, – уклончиво ответил географ. – Пока все как всегда.
– Нас как учили в учебке, – протянул лейтенант. – Если ничего не случилось, значит праздник. Ну, здравия желаю, коли что, – и удалился неспешно быстрой походкой.
Но разговор Воробья в банке оказался на редкость коротким. Через десяток минут он был вновь введен в большой кабинет, усажен, как манекен, в кресло и по очереди моргал подбитым правым и левым глазом, поскольку одновременно это было больно.
– Ну, – спросил банкир. – Журналист? – и швырнул Воробью газетное удостоверение, бабочкой порхнувшее над столом.
Воробей убрал картонку трясущимися пальцами:
– Ага.
– Ловкий?
– Ага.
– Шустрый?
– Пока.
– Всех обвел, шустряк?
– Не-а. Прокололся.
– Вот то-то. Ты в эту болоту, – и банкир приподнял со стола большую торжественную фотографию с теперь битым стеклом, а журналист поерзал на кресле задом, – больше не суйся. Дюже стремно. Понял? – и порвал мелко фоточку, полученную Воробьем на собрании боевиков, и швырнул на ковер. – В бетон попадешь. В бетоне купаться любишь?
– Не-а.
– А жить желаешь?
– А как же, – сморкнулся Воробей, моргнул двумя глазами и сморщился от боли.
– Тогда вникай, – тихо зарокотал банкир, нависнув толстыми плечами прямо над мелким журналистом. – Найдешь мне тетку одну, женщину. Потерянную давно. Обрыдли мне эти белокурые подстилки с одним костным мозгом. Через секунду норовят в койку втроем…я, она и мой портмоне. И визжать от страсти в агентствах насобачились. Блевануть только. Найди женщину…старую знакомую. Вот на клочке пишу ее прошлую фамилию, запоминай. Найди, слышь? У нее, может…Пацаны по паспортным столам шарили. По ментовкам шустрили, да все мимо, вроде тебя. Нету. Ищи. Срок две недели, шустрый. Не найдешь, за базар ответишь, в бетонной раскладушке.
– Поищу, – срочно сообщил Воробей.
– Топай тогда. А в болоту с фотками забудь.
И так Воробей выбрался из банка.
– Ну как Вы? – подошел к нему географ. – Интервью брали?
– Скорее давал…Пойду домой, папа с мамой ждут, – промямлил неудачливый искатель жареных тайн, с усилием моргая. – Наверное, любимый гороховый нагрели.
– Ну успехов Вам, скромных.
– И вам удачи вместо сдачи, – парировал Воробей, пробежался и запрыгнул в отходящий автобус, совсем слегка получив дверью по четвертому позвонку.
Кстати, давно уже отправились восвояси, не дождавшись незаконно вторгнувшегося, и гибкая девушка Элоиза, и барабанщик Юлий. Впрочем, шли они рядом и разговаривали.
– Если хотите, провожу Вас до партийной квартиры, – предложил, пошатываясь, все таки довольно побитый барабанщик. Разрушенные части инструмента болтались на веревке у него на плече.
– Куда уж, – махнула рукой спутница. – Давайте, я тебя до дома доведу. А то шатаетесь, как алканавт.
– Нет-нет, – испугался Июлий. – Не совсем к чему…наверное.
– Ты меня…стесняетесь… – поняла девушка. – Но я уже не такая, я теперь партийная принадлежность. Я теперь ночевать спокойно стану на зеленой коже, на кухоньке. С бутербродом основательным и кипяченой кипящей водой с чаем. Вот так. Я тебя и обнимала перед банком не как стерва, а потому что… Вы такой…мягкий человек. Как несгибаемого товарища по "Белому наливу". Меня не стесняйся. Я еще научусь человека любить.
– Да нет, – запротестовал экс-барабанщик. – Я не стесняюсь…почти. Я стесняюсь, что Вы такая…а я толстый мухомор.
– Ой, – воскликнула девчонка. – Что это за мухомор с такой умной головой от белого боровика.
– Ладно, – заявил побитый, покраснев. – Правда, зайдемте-ка. Покушаем-умоемся. Только мама…болеет немножко.
В ныне двухкомнатной, разгороженной, а раньше однокомнатной, квартирке было тускло, пыльно, невесело. Давно не стиранные шторы застилали серый предвечерний свет.
– Мама, мы здесь, – громко возвестил Юлий. – Сейчас сварю картошечки.
– Кто-кто? В теремочке живет, – всколыхнулся за стенкой глухой голос. – Кто-кто, за печуркой лапкой скребет. Кто-кто, милый зверь ждет потерь. Распахнется дверь, кто-кто. А ветер шевелит, верь не верь.
– Мама немного болеет, – сильно покраснел Юлий, что было видно и в полутьме. – Инвалид немножко.
– На что же вы живете? – задала практический вопрос простая девушка Элоиза.
– Отличная стипендия триста рублей… мамина пенсия. Тут еще пять тысяч на голову свалились. А главное, – приободрился барабанщик, стягивая с плеча куски шумового устройства – ученики. Как, однако, много, олухов, не говорю "к счастью". Геометрией с ними занимаюсь. У меня в школе лучше всего геометрия шла. Там линии всегда где надо пересекаются, и треугольники с параболами насквозь видны. Это вам не муниципальный политес. Но инвалидов на геометрию не прокормишь, хоть и прозрачно все. Очень хорошо изредка прирабатываю. Ты не волнуйся.
– Хм, – хмыкнула Элоиза. – Ну, давай картошку, геометрий, чистить буду.
В это мгновение дверь распахнулась и на пороге оказалась женщина средних лет, не полная, далеко не болезненного вида, но с пустым, бледным лицом.
– Ай-я-яй, – произнесла она глубоким голосом. – Юлий. Кто это здесь?
– Это просто, – пролепетал сын. – товарищ одна…Элоиза…по партии.
Женщина с минуту оглядела девушку:
– Просто. Как пряник. Просто. Как стон. Вижу, вернулся радужный сон.
– Я сейчас уйду, – всполошилась девушка. – Я даже не Элоиза. Я просто Лиза. Щас уйду.
– Зачем? – вопросила женщина.
– Мама, она меня провожала. Случайно.
– Зачем уйду? – повторила женщина.
Она подошла к Элоизе, взяла за руку и заглянула девушке в глаза. Элоиза страшно покраснела, так что ее бледная сухая кожа покрылась прыщиками.