Но уже через минуту другую, не успел Полозков оглядеть разноцветные кии и шторы, в залу из неприметной боковой дверки неслышно заявился высокий худой джентльмен в темно-сером, под цвет маловатых глаз и коротковатых волос костюме, за которого можно было точно поручиться, что это не дородный толстяк господин Павлов. Это был господин Нолик.
Нолик неслышной походкой обошел приглашенного на обед географа, оперся мощным торсом о биллиард, так что цокнула пара оставленных в лузе шаров, а один тихо и обреченно скатился в лузу, и сипло произнес:
– Ну что, попал ты.
– Куда? – удивился Полозков, теряясь в догадке.
– Туда, – подтвердил бывший гребец или гандболист. – Куда макар кур не гонял. У нас тут не богадельня, чтоб ерепениться. Сказал – ушел, скрыл – пропал. Рапорт подал – свободен. Спецпропуск не сдал – без щей остался, с одними вшами. Тебя Павлов в сизо опрашивал?
– А я к Вам имею касательство?
– Муди не крути, а! Сюда по вызову явился? Значит подписал.
– Что подписал?
– Устный договор об особой службе. На свободу вынут? Вынут. А можно вернуть. Так что не сади мухи на ухи. А то ложка дегтя в глотку тебе медом покажется.
– Артур Альбертович, – почему то секретным полушепотом осведомился географ, – а Вы меня не…вчера…не узнаете?
И вдруг понял, какую сморозил плюху. Серый господин напрягся, как гончая перед броском, и сквозь стиснутые зубы протянул:
– Так ты, воробей, и у братца уже успел поклевать с руки.
– У братца! – поразился географ. – Вы не Нолик?
– Я как раз другой.
– Но как же, у братца?!
– А что, никогда не встречал. Я – брат, а он – внебрачный. Незаконыш, зачат в спешке неизвестно где.
– Так вы же…близнецы!
– Близнецы. Я старший, а он внебрачный, выбледыш. Это уж точно. Так ты и у Артурки пасся, горбунок.
– А Вы-то тогда кто? – изумился редкому геофизическому сходству географ.
– Я то? – неприлично ухмыльнулся сложенными в мертвую петлю тонкими губами пан спортсмен, взял кий и, не прицеливаясь, с треском влепил в лузы пару шаров. – Я, наверное, церковная мышь на старообрядной паперти.
Потом сунул руку, блеснув золотом часового браслета, в карман и ткнул в нос Полозкову порхнувший коричневой колибри документ. Внутри темных с золотом корочек Полозков еле успел прочитать:
" Госкомитет чрезвычайно особого положения. Главное разведочное подразделение." И должность, и звание разглядеть не успел, лишь фамилию странного типа: " Колин Альберт Артурович."
– Похож? – выдавил тип и еле уловимым движением скрыл документ. – Государевы мы люди, и ты теперь государев холоп. На родную землю пахай носом. О чем Павлов в обезъяннике спрашивал?
– Ну…так, ни о чем, – промямлил географ. – О сохранении достоинства и личных вещдоков. Об этикете силовых служб. А Вы что, из разных с ним ведомств? Я не думал.
– Тебе пока по должности не положено. Из одних мы ведомств, из вневедомственных. Разные отделы. Которые за тебя, если надо, подумают и кому надо за тебя сообразят. От тебя, Полозков, требую одно: в докладах факты, и ничего кроме. Голая правда, как в солдатской бане. Без психического дезертирства и педического многодумства. Государству нужна матка-правда.
– Я, вообще-то, учитель. И докладывать не подряжался, – обиделся наконец географ.
– Может, тебе скрывать от служб есть что? – приблизил серые немигающие глаза дознаватель. – А если нет, то любовь да совет. Совет – лети, голубь сизорылый, обратно к старухе на полном выхлопе и тряси эту торбу интеллигентскими ладошками, пока весь из нее золотой песок не вытрясешь. Это ты, учитель, умеешь. А то олухи трижды рылись, каждую, говорят, прищепку чулок облизали, в каждую комбинацию старухину по пояс влезли, а толку, с гулькин… кий. А любовь – это значит тряси ее с любовью, старенькие это любят, но чтобы сливки набекрень не свернулись. Не советую, сам умеешь. Никому до тебя не двинулось старое корыто ключик от подполья презентовать. А насчет "не подряжался" – это забудь, а то к кителю так пристегнут, забудешь, как детишки куются. Вон, наблюдай правофлангового, – сообщил Колин и нацелил кий. – Я его раз, если он свой, и в лузе отлежится и подлечится. А, если чужой, трах!! – и вылетел из игры. И стой у гробового борта. Ага? Веди с бабушкой околоумные разговорчики в строю, перекрещивай исторические параллели с политическими меридианами. Все можно, когда ты в игре. Дознавай маленькие пожилые секреты, помогай встретить старухе одногодку с косой. А нам сюда все на карандашик. Можешь прямо мне.
– Чем же эта маленькая старушенция вам помешала, большим строгим людям, – выпрыгнуло из Сени.
– Да ты зачем! – изумился белобрысый. – Помогла! Мы теперь на нее в рапортах молитвы пишем по полной программе. Доходчиво? А добро мы не забываем, мамка добро помнит. И вот еще, Полозков. Мы с Теодор Федорычем…ну, с Павловым – одна сатана. Если он что произнес, я должен через секунду все слышать. А если я что тебе назначил или прописал, тут же сам ему и скажу. Или он сам допрет крупным умом. Одна мы… – сжал белый кулак перед носом географа странный Альберт, брат Артура, – одна гвардия.
Четко повернулся и мимо полок с выложенными, как на парад, шарами, вышел вон. Тут же всунулся бугаек-привратник и церемонно предложил следовать далее, но в дороге все же шутканул вновь:
– Так вправду в секу ни-ни? Или поигрываешь на расслабленке?
– Бывает, – невнимательно отмахнулся географ.
В стильно обставленном холле перед кабинетом Павлова охранник сдал Полозкова с рук на руки пышной жеманной секретарше, для чего-то наряженной в совершенно чуждый ей строгий деловой костюм.
– Присаживайтесь, Фома Арсентьич, – пропела секретарша ночными нотами. – Сейчас мы про вас все спросим, – и упорхнула, обдав удушливыми духами, за еле раскрывшуюся тяжелую дверь.
На соседних креслах Арсений, осторожно повернув шею, увидел двух военных чинов – генерала с полковником, сидевших по стойке "смирно" с деревянными лицами.
– Если сегодня не примет, грамотей, адвокатский крючек, – тихо процедил генерал, – акты на списание попадут в главк.
– Нельзя бы, – скривился полковник, вытянул несвежий платок и стал тщательно, как ствол карабина, прочищать одновременно нос, потный лоб и лоснящуюся шею. – До стрельб бы дотянуть.
– Ты чего!
– Стремно больно. Резолюция-то небось моя.
– Ты еще запахни тут, – брезгливо сморщился генерал и отвернулся.
Впорхнула томная секретарша, наклонилась над Полозковым, обдав мускусом и предъявив предхолмия обильной грудной клети, и вымолвила:
– А вот как-раз Вас, Арсений Фомич, сейчас и примут. Можете взойти.
И военные послали вслед везунчику взгляды, которыми сопровождают цель на маневрах.
Дородный лысоватый Теодор Федорыч проворно поднялся от огромного стола и даже вышел навстречу, задумал Сеню приобнять, распахнув руки и радушно улыбаясь. Но вдруг задумку отставил, озабоченно глянул на часы и мягко предложил:
– А знаете-ка что, любезный преступник, голоден я, как известный друг Красной шапки. Идемте, перекусим за счет конторы, тут у нас и буфетик есть, для особо вожделеющих…Ожидайте, – строго предупредил он, пройдя не глядя мимо воинских чинов, вскочивших с кресел и спешно сующих в карманы мятые сигаретки.
А в короткой дороге через пару лестничных маршей и коридоров лишь широко улыбался, гладил шероховатые панели и тыкал в светильники и картины на стенах:
– Армянский туф. Замбийский жилистый мрамор. Натуральная каррара. Нравится? И мне. Явленский, подлинник. Киселев, фальшак. Сказал же, на склад.
Лишь раз, когда уже уселись за столик в тихом, уютном, в темные тона декорированном ресторанчике, Павлов скрипнул подбежавшей пухлой тетушке со смешными форменными галунами на малиновом платье:
– Перекусить что-нибудь основательно. Все равно. Вина, – и спросил, не дожидаясь ответа. – С Альбертом Артуровичем уже пообщались? Ну и ладушки…
– Я вам вот что скажу, милый нарушитель пригородного покоя, – продолжил толстяк и крикнул. – Эй, дай коньячку. Ну к черту, выпью, пожалуй, – пожаловался он географу. – Вот что изреку. Мы с Вами прошлый раз стенали: я, несчастный, и лаской дружбы обижен, и женские мои половины – кабанихи весом несносные, и, де, зависть злым облаком задушила. Обман! Вранье, себе врал. Тут недавно ездил в одну из столиц, адвокатировать одного средней руки магната, потому что славен я, дражайший Арсен Фомич, знанием офшорной казуистики района Кариб, а это, знаете, такой фикус. Так, поверите – магнат телесами дрожит, даже ездя в лакированном броневике, с мамзелькой спит в бронежилете, имея, наверное лишь два отверстия для шлаков, а на лоб, под беретку, нацепляет непробиваемую, будто – мода, ленту. Каково Вам? А не к черту ли. У меня все есть, все, что мне надо. Вот и Вы, в конце концов. Я Крез-2. Или три. Черт, выпью, – крякнул он, глотнув жгучей золотой жижы. – Я сибарит. Брюхо у меня толстое, иногда вызываю прекрасную медсестренку, ставлю ей градусник, теософии и мракобесию интеллектуальных игр не обучен, но разум мой кипит и варит экзотические блюда. Как и у вас. Позволяю себе быть необузданным хамом. Что еще человеку нужно. Вы вещицы любите? Ага. Так я, увижу дельную вещицу, цапну – гравюрку, портретик голенький, галстук-удавку с брошкой – куплю. Неудержен. Инстинкт, веками привит, сразу не вытравишь. А стенать? Дурь. Поглядите на меня – я счастливец, я магнат моего я. И Вы, держась за мою стенку, тоже станете счастливец.
– А я с какой тут стати? – вмешался выпивший бокал географ.
– Да со своей стати, господин учитель. Вы счастливец, Вы санитар духа…Сибарит души… У Вас все есть, потому что ничего не нужно…
– Ботинки бы новые не помешали, – влез географ.
– Ха…Вы умнее майоров и генерал-майоров, Вы чуднее самых сумасбродов, потакая своим безумным прихотям влезать во все истории, Вы безгранично и безответно хамите самому себе, обругивая и порицая. Я ваш завистник. Или не так?!
– Ну, в общем, – крякнул слегка польщенный географ, тыча вилкой белуге в бок. – Но позвольте и заметить, – продолжил он, манерничая. – Если б к моим прихотям приложить бы Ваши, было гуще. Пожалуй, многое в мире бы поправилось, почистилось и посвежело. Если б к эзотерической смекалке приложить экономическую хватку – это, пожалуй, рычаг, которым можно ох наворочать.