– А к дьяволу! – воскликнул опасно краснеющий адвокат. – Пускай все оползает, все веется в прах и тлен. Только мы с вами останемся истуканы счастья посередке. Помните крах Римского прекраснолюбия? Вспоминаете банные оргии зажравшихся патрициев. Гунны прут, плебс всбешен, весь север горит под тяжелыми лапами топающих франков. Колонн, Христиания пали. Ничего не исправишь. Вот и я, да Вы, двое-трое оставшихся в лодке, не считая собак и крыс, что мы против обвала природы? Тогда мы, сибариты двуликого мира, фланируем в термы, ложимся на бок, и жрем и пьем. Икая, – добавил адвокат, выпустив воздух.
– Но были земные случаи, когда державы и империи выправлялись благодаря сметке внезапно образумленной толпы – вот и Британия периода овечих бунтов, вот и последняя китайская красная империя, да мало ли, Германия восемнадцатого года. Правда, там столетние цеховые навыки.
– Чепуха! – крикнул Теодор. – Если вулкан взорвался, то Атлантида сгорит под пеплом.
– Атлантида погибла по совершенно иной причине, – осторожно заметил географ.
– Это кто Вам сказал? – опешил оратор.
– Болтают, – кратко отрезюмировал Арсений.
– Плюньте на "болтают". Какая разница от чего откинуть пятки – от кола, от мора или от самоедства. Ложитесь в термах рядом, на соседнюю лавку, и вместе выкусим плодов последнего суда…
– Опять засор в роте! – вдруг услышали беседующие.
Теодор Федорович поднял глаза и представил:
– Дочура. Змея приколодная.
Коротенькая толстушка без талии, с кругловатым, предельно разукрашенным лицом плюхнулась на свободное кресло, пыхнула черной сигареткой, налила и осушила бокал, мгновенно установленный вышколенным официантом.
– Что ж ты, Клодетта, такая сегодня добрая? – нездорово щурясь, вопросил адвокат.
– Папенька, не закладывай мне своими кирпичами мозги. Они с утра уже в маринаде. И в шоколаде. От ранней вскачки и негламура СМС-сок. Чего пудрил по телефону? Где этот твой хахалек утертый? А то по жизни показ презентации коллекции на носе.
– А вот он, – кивнул, злобно сверкнув глазами, Теодор Федорович. – Собственной основательной персоной.
– Где? – оглянулась пухлая девица. – Который? Этот? Этот…кто?
– Учитель средних школ общеобразовательных. Недоступных Вам, мамзель. Полозков…Арсентий Фомич, – представил адвокат.
– Ты что, папенька, с нарезки свалился, над родной кровинушкой агремент ставишь? Нас с мамкой боталом своим гоняешь, по жизни. Дожила я, пожилая. Приволакивает какого-то замухрыша-затрепыша родной наследнице… подсовывает заместо лейбла в гламуре какую-то знайку-дешевку. Только фасад портить. Да ты, – взвизгнула Клодетта. – Ты хоть, по дурке, бутик от батика отличишь?
– А я и не навязываюсь особо, – спокойно заявил Арсений. – Мне Ваша красота даром не нужна.
– Не поняла, – вновь опустилась на кресло вскочившая было Клодетта.
– Будет тебе крепкий муж, современный мужчина. Мы его во фрак нарядим. Научит тебя перед падежами склоняться, – издевательски заметил отец.
– Не поняла? – повторила ошарашенная девица, опять от волнения путая ударение. – Что за стеб? Перед кем склоняться? Ты…ты…Да передо мной знаешь какие по месяцу склонялись. Два столичных гастролера упихивались, два героя бандитских сериалов в миксте и два двухметровки горнолыжных финалиста в полном прикиде. А ты мне ботаника с библиотеки…Мне, такое?
– Не очень, не очень расположен крепко влюбляться, – опять вставил географ. – Если уж совсем припрет. Вы, Клодетта, особа особая…на любителя…
– Ты! – поднялась опять круглолицая. – Да у тебя бабок не хватит один час меня по клубной тусе потаскать. У меня один сиськоносец в твою годовую получку. Дурдын пожилой, считалка классная…Измываешься, папенька, над продолжалкой династии? – и Клодетта со звоном треснула бокал о пол.
– Сесть, – тихо приказал адвокат. – Ты, Клава, ночью пила, утром запивала. Скоро нанюхаешься и превратишься в подстилку для чирявых цирковых наездников и спидоносных нудистов. Деньги теперь на кураж будет выдавать жених. Хочет такую – даст, нет – зарабатывай сама золотым тельцем. Другого, ведь, не умеешь. Ты хуже проститутки, – крикнул адвокат, совсем закраснев. Потом тяпнул коньяку. – Те хоть трудятся в поте яйца. А эта…
– Ты меня ненавидишь… – тихо выдавила Клодетта. – И этот…женишок… меня надух по жизни…
– Все, – отрезал отец. – Получки кончились, закрылись пряники. Кассир ушел на второй фронт.
– Ну…папенька… – прошипела змея.
Потом подошла к географу, поглядела на него глазами питона и вдруг, усевшись ему на колени, схватила географа за уши и смачно чмокнула в губы.
– Тьфу! – сказала, вскочив. – Будто тряпку с мелом целуешь, – и убежала, шурша шелком и мотая головой.
– Ну уж, с мелом, – сокрушенно вздохнул географ.
– Извините, Арсений Фокич, – мечтательно глядя на учителя, изрек Теодор. – Вы, однако, прекрасный педагог. И эта история тоже войдет в наше сибаритство, как забавный заговор двух соединившихся сердец. Не так ли, – и опрокинул еще рюмку. – А вот и он, с того света почтальон! – восторженно воскликнул. – Сюда, сюда! – и поманил какого-то сухонького субъекта, переминающегося в нерешительности поодаль. – Вот он, – зашептал слегка пьяный. – Кого обещал на десерт. Чудачок-старичок, гадатель-астролог-энтеролог, бывший, кстати, наш областной ГКЧП. Нищ, но не духом. К гебернатору вхож, – прошептал адвокат.
– Выпьешь, Ильич? – радушно предложил адвокат. – Маленькую.
– Мы нынче не оченно при знаках денежных отличий, – пробурчал пожилой человечек, почти старичок. – Но ежели в счет чрезвычайных симпатий и натурных авансов…то рад.
– За счет, за счет. Заведение платит сполна, – воскликнул Теодор. – Зайди потом на кухню, там вырезочку тебе отгрузят, уж я знаю, любишь вырезочку железками ласкать.
– Премного…Любим все постное, поститься любим… – пробормотал человечек, озираясь.
И если бы Арсений в свои годы был внимателен, он вспомнил бы этого старичка, с которым мельком столкнулся, выбираясь из банкирского кабинета борца Евсея Барыго. Тот же это был человечек, ну, убран в другое убранство, ну на лице нес иное отражение, ну глазки, маленькие и слепенькие чуть, держал тогда востро, не как сейчас.
– А это, Ильич, товарищ мой старинный, уже как два дня, товарищ по партии, составил партию барьера молодым прохиндейкам, – фамильярно представил пьяноватый адвокат.
– Очень мы…значит… – вежливо поклонился старичок. – Весьма почтенно.
– Ну не томи, выкладывай последние шашни, что чутким носером разнюхал в чужих анклавах. Где был, кому картишки пораскидал, лиса старый, что звезды сегодня смертным врут? Не томи…
– Звездоньки завсегда врут одно – правдоньку-матушку, – припустил старенький шельмец. – Во первых строках моего сообщения сообщаю. В вашей предбанной зоне, Теодор Федорыч, томится и бегает, и рыкает, аки львица несущая, старый Ваш знакомец и красный командарм капиталистического производства " Мотальщиков" господин хороший Бодяев и мечтает раздраженно Вам что поведать…
– Вот шельма! – захохотал Теодор, указывая географу пальцем на старичка. – Вот он все так – сунулся в мою приемную, а теперь все знает, видал?
– Чему учите-с прорастающую поросль? – откуда то высунув осведомленность, вежливо поклонился географу старичок. – Это известная каторга колымская, подвижником младого племени двигаться.
– Жених он, – пьяно вскрикнул Теодор. – Очень моей Клодетте по сердцу. Женю дуру, к чертовой матери. А тебя, – полез обнимать старичка адвокат, – отцом посаженным. Или крестным зазовем. А, Арсений? – подмигнул он географу и вновь рухнул в кресло. – Говори новости.
– Новости нехорошие-с ноне. Как ни вглянь, подлые новости все. Подлое время – новости и обмишурились. Карты со звездами бормочут – быть знатным похоронам. Одному голову отпилили, тезке. Одному неймется в детскую молодость впасть, а он уже китайскими болваниками-то пристегнут. Незнатные новости – несподручно Вам и докладать. Сказывали, велят телевизионным аферюгам старые ленты с руководством крутить с древней фонограммой…Новых, де, неоткель взять.
– Это и я слышал, – осел адвокат. – Хорошую новость скажи, обрадуй пьяного.
– А и скажу, – поджался старикашка. – Звезды выпали в конбинацию, с обломкими облачных следов ангелов там прицепленных, так – что, будто бы скоро Вам, Теодор Федорыч, сильное облегчение души выдадится, и будто бы через это покой обрящете.
– Это чего это ты? – не понял Теодор.
– Не я. Звездочки воркуют, воробышки небесные. А то-с… и господин учитель подтвердят ветреный прогноз, – не так ли-с? Что пробушуют штормы гремучие, сойдут волны людские пахучие, и крепко судьба подхватит вас под белое крыло. Первомай-то на носу.
Теодор расхохотался:
– Так ты об празднике, двуличник. Ну это ладно, – чуть отпустило Теодора.
Тут подобрался официант и громко прошептал, не смея прижаться к уху хозяина:
– Теодор Федорыч. Там звонят с охраны и с секретариата. Дочка Ваша, красавица, в биллиардной весь приемный саксонский сервиз об пол лупит. Почти добили уж. Красавица.
– Черт, – в сердцах пыхнул Теодор. – Ну идите, – предложил он откушивающим с ним. – Иди, Ильич, на кухню – там вырезка, язык. А за тобой через два дня, Арсений, машину пришлю, – крикнул он на ходу.
– Пройдемте, Ильич, – наклонился официант. – Там уже провиант готовим.
Старичок поднялся и вежливо кивнул географу:
– Учение – свет нестерпимый. Завидую Вам. Сам бы сподобился, да натолку молодому неокрепшему племени чепухи. Будете в наших краях, заглядывайте, – пробормотал он нелепость и поплелся за официантом.
Тут же и громила-охранник, пугалом обряженный в костюм министра, неслышно появился возле стола и вежливо предложил:
– Пройдемте на выход. Я провожу.
Этот страж проводил Полозкова любезно и учтиво. Но не удержался на входе и крякнул вслед, предварительно оглянувшись и оглядев:
– Слышь, в секу-то учись, гражданин хороший. Деньги копи, как нибудь перекинемся.