Рита тихо застонала, Сеня подсел рядом и приобнял ее, чтобы согреть.
– Где мы? – спросила Рита.
Она также была пристегнута, как коза к колышку, к другой лузе огромного биллиарда.
Вдали глухо тюхнула дверь, вспыхнул ослепляющим глаза взрывом свет люстр в зале, и в дубовой двери приподнялась квадратом вырубленная филенка.
– Эй, – раздался веселый голос. – Очухались, что ли, тараканы? В гости тут к вам…
Полозков узнал голос охранника, любителя карточной секи, и вскочил.
Дверь тяжело выехала наружу, и в залу, злобно щерясь, вступил не по ночному бодрый Альберт Артурович Колин собственной серебристой персоной. Рядом подминались два бугая в защитной "хаки" с бейсбольными битами в руках.
– Ну, что? – прошипел Колин. – Где мои перчаточки, спрашивал, убегашка? Мотала хитроносая. Вот они, – и Колин сунул руки в шоферских перчатках Арсению в глаза. – А теперь смотри, кузнечик, как из тебя выйдет огуречик, – и выступивший вперед один из бугайков приткрыл красивый деревянный ящичек.
Колин вытянул из ящичка какую-то неизвестного назначения стальную закорючку.
– Видел когда-нибудь инструменты иглоукалываний и восточной медитации. Сейчас я скоро вернусь и этими специальными палочками с удовольствием переворошу в требуху твое нутро и вытрясу из тебя твою визжащую чистоплюйскую душонку. Так что ты мне все выложишь, вместе с блевотиной, на блюдечко. А то взялся, как говорят враги, козырной валетишка нам тут информбазу локализовать и наружку дурить. И займусь тоже, этой… твоей…
– Ну, ты! – злобно крикнула Рита. – Паскуда.
– А это мы поглядим после, кто будет кто, – прошипел Колин. – Ощупали хитрецов? – обратился он к подмастерьям.
– У этого только стограммовка ликера, а так пустые, – доложил бугаек.
– Пускай перед процедурой примет, – рассмеялся каркающим фальцетом Колин. – А то сразу опоносится, на ковер.
В его кармане заверещал веселой мелодией телефон. Альберт вытянул трубку.
– Кто? В пионерлагере. Зачем? Там и стрелки по тарелочкам кучкуются. На соревнования, по тарелочкам и чашечкам. А стволы? Взвод Приднебугских? Вдрабадан. Сейчас еду, – отщелкнул он трубку. – Дурье! – бросил в сердцах. – Думай, географ, шевели меридианами – где, что, кто, где база, куда зарыл, а то… – и он подошел к географу и схватил его за китайский галстук, – прямо на этом привинчу к потолку так, что светиться будешь.
– Ну ты, падаль! – в гневе крикнула Рита.
Туманными белесыми глазами глянул дознаватель на валяющуюся у стены пристегнутую козу и молча, сжав побелевшие губы, вышел. За ним вывалились и бугайки, треснула дверь и обвалилась в ней, глухо стукнув, квадратная дырка.
– Холодно, – сказала Рита.
Погас жаркий шар люстры, затлелись ночники. Рита, вытягивая за собой шнур, спутешествовала в туалет, вернулась и тихо произнесла:
– Все равно холодно.
– А вот смотри, – воскликнул географ.
Он ухватил медведя за лапы, подлез под него и, натужась, поднялся, пошатываясь, на ноги. Медвежья морда, мирно скалясь, лежала на его голове. Рита посмотрела на Арсения и вдруг захохотала, прикрывая ладонью рот. А географ доволок зверя до биллиарда и обрушился вместе с ним на игровое пространство.
– Наверное, миллионы блох, – отсмеявшись, осторожно предположила замерзшая.
– Ну… что ты! – уверенно возразил специалист. – Чистят, поди, каждый день с французским шампунем.
– А, может быть, как-нибудь выберемся?
– Это специалисты. Пока поспи, погрейся, а я подумаю, – посоветовал Арсений.
Рита потрепала шерстку мишки.
– Вместо одеяла сдерну тебе портьеру, – предложил Арсений. – Плотный импортный материал.
– Ну нет, – отказалась Рита. – Халатом накроюсь.
Она скинула сапожки, забралась на медведя и задумчиво поглядела на географа. Потом прилегла и сказала чуть хрипло:
– Очень холодно. Арсений, иди сюда. Я тебе что-то скажу.
Сеня подошел к биллиарду.
– Ляг рядом. Я тебя обниму, согреюсь и что-то скажу.
Сеня потоптался с минуту, поглаживая медведя.
– Ну же! – попросила Рита.
Когда он оказался рядом, она тихо сказала:
– Ты меня не обнимай, – а потом обхватила за шею и впилась губами в его губы. – Ах как тепло, – прошептала, тяжко дыша.
– Зачем? – спросил Арсений. – Зачем ты в автобусе меня обняла?
– Очень все время… все время хотела тебя поцеловать, – и тихо тронула губами его глаза, лоб и подбородок.
– Нет, – сказала она. – Ты меня не целуй. Ты еще каплю помнишь меня?
– Все мои капли вспоминают тебя каждый день.
– А ты еще любишь меня немного? – спросила женщина.
– Я не знаю, что такое любовь. Но отвечу – да. Потому что только те дни, в университете, вспоминаю всегда. И вечером, и ночью, и утром.
– И мне так показалось, когда увидела твой глаз в больнице, – тихо засмеялась Рита.
– А ты? – спросил Сеня, кладя ладонь на ее шею. – А ты… еще каплю любишь меня?
– Нет, – и в долгом тягучем поцелуе нашла его губы. – Нет, – повторила, задыхаясь.
– Это плохо, – пробормотал географ. – Это мне плохо.
– Дурак, – перебила женщина. – Ты радуйся. Потому, что я тебя ненавижу, – произнесла она в ажитации. – Я ненавижу тебя. Всего, каждую каплю, и навсегда. Смотри, как сильно я не люблю тебя. Если ты обнимешь мои плечи, я вцеплюсь и перегрызу тебе горло. Если ты погладишь мне волосы, я постригусь наголо. Радуйся, глупый, мое чувство к тебе в тысячу раз сильнее. Любят миллионы, а так ненавидят только я и еще, наверное, кто-то. Крохотная любовь сидит тихонько, маленьким шариком внутри этой огромной ненависти и чуть шевелится.
Женщина помолчала.
– Я так ненавижу тебя, что, если б мы встали вдвоем на горе, где-нибудь на Алтае или в Альпах, я страстно обняла тебя, как сейчас, и поволокла с собой вниз, на камни к далекому сверкающему ручью. Я так не могу тебя, что если б мы плыли на большой лодке по огромному морю вдали от сосновых берегов, то я схватила бы тебя за шею, как сейчас, и кинулась вместе в море, чтобы лодка ушла от нас и оставила умирать посреди синевы… Вот тогда я, может быть, сказала тебе – люблю или нет. А теперь мне так сладко тебя ненавидеть! Это ты… ты родил эту ненависть, ты отдал меня, маленькую и худую, в чужие липкие лапы. Ты бросил свою девочку, сделав ее подкидышем этой смрадной жизни. Радуйся.
Радуйся, как я сильно думаю о тебе. Как волнуюсь и мечусь. Разве какая-то любовь способна на это?
Рита заплакала и потерлась щекой о его щеку.
– Ты не целуй меня, – жалобно попросила. – скоро мы умрем и опять встретимся навсегда. Там… там я опять буду та же девочка-студентка с косичкой, а ты тот же серьезный студент, смеющийся надо мной. И кругом станет май.
– Июнь… А, может быть, – с надеждой прошептал Сеня, – ненависть потихоньку завянет в тебе, а любовь подрастет и выпрыгнет ко мне.
– Не знаю, – сказала Рита. – Будь она проклята, эта ненависть.
Она опять обняла его и прижалась лицом к лицу.
Громкий стук в дверь раздался, как грохот. Голос стражника влез через дырку в двери и спугнул полутьму:
– Эй, заключенный. Эй… В секу играешь? В картишки.
– Иди, – прошептала Рита.
Натянутый страховочной веревкой Арсений остановился в двух метрах от двери.
– Сыгранем? – глупо ухмыльнулся страж, тасуя карты в дырке. – На чего-нибудь. А то скукота, подохнуть можно. В секу.
– А на что? – спросил географ. – Проиграешь – отпустишь?
– Ага, какой, – усмехнулся дкжурный. – А потом мне в жопу паровозный свисток вставят. На мелочь сыграем.
– На какую? – не понял географ.
– Выиграю, – размечтался страж, – бабу твою поимею. Ага?!
– Согласны, – вдруг громко крикнула, соскакивая с медведя, Рита.
Географ в изумлении уставился на нее.
– Только ты не дури, – и здоровенный страж сунул в дверное отверстие бейсбольную биту. – Так уделаю, зашалишь.
– А ты чего поставишь то, мужик, – весело воскликнула Рита, будто вся эта игра ей чрезвычайно понравилась. – У тебя ключи от двери есть?
– Ключики при нас, – хамски улыбнулся страж. – Могу ключики поставить. Так я, ведь, правда, в секу еще ни разушки не продувался.
– Правил не знаю, – сказал Полозков грубо. – Научишь. И первую сыграем по маленькой. Неси воды минеральной и пирожных. Или хлеба. И фотоаппарат. У тебя там в хозяйстве есть точно, цифровик.
– Есть, – тупо сообщил страж. – Номера подозрительных машин снимаем. А тебе на что?
– Дурень, – крикнула Рита. – Будешь со мной баловаться, он поснимает. Не проперил, что-ли.
– Ну вы парочка, – хохотнул охранник. – А ты против минералки чего поставишь, мужик? – всполошился он.
– У тебя есть что-нибудь? – спросил географ. – И у меня тоже. Ничего, – покосился он на стражника, ощупывая карманы. – Стой, – воскликнул вдруг, вытягивая маленькую бутылочку, подарок бабушки Фени. – Ликер есть, вишневый!
– Ну-ка дай, занюхаю, – заволновался охранник.
Он с грохотом открыл дверь и, поигрывая булавой, сунул нос в освобожденное Сеней от винтовой пробки горло:
– Пойдет, как учебное, – улыбнулся довольным котом. – Сиди тут, на коврике, щас за баранками слетаю.
Опять щелкнула дверь. И уже через минуту взмыленный с несколько вылезшими на лоб глазами охранник примчался назад с блюдом сдобных сырных колечек, бутылкой минералки, и торжествено спустил за ремешок на ковер современную цифровую фотокамеру.
– Щелкать знаешь? – спросил, оглядываясь. – Наши-то все в домино рубятся, но тут интересней, – на что Арсений ограничился кратким кивком.
Рита безучастно сидела на краю биллиарда. Арсений незаметно, одним пальцем выщелкнул из аппарата малюсенькую флэшку и опустил в карман. В полминуты охранник пробурчал правила, насовал карты и через секунду завопил:
– Выиграл! Во, гляди, моя карта взяла.
– Так, ведь, не играли! – завопил тянущий время Арсений, готовясь набросить на горло надувалы шнур, телеграфно бегущий в биллиардную лузу.
– Ага, – глаза стража побелели. – Потом сыграем, все равно продуешь. Ну, где ты, красотка, – сказал он, сделав шаг в сторону Риты и хватаясь за ремень штанов.