— Ну как, проникся? — Грачев, улыбаясь, поставил на стол рюмки. — Знаешь, в этом есть какая-то магия. У меня руки дрожать начинают, когда я смотрю эти картинки. — Он сел на тахту напротив Борисова, поправил абажур на высокой бронзовой лампе.
— Да… Но это уже поздняя арабская традиция. — Борисов закрыл и отодвинул альбом.
— Кто его знает, тут так просто не скажешь. Вот паренек, — Грачев похлопал ладонью по оттиску статьи, — доказывает, что это темы именно иранской литературы. Вообще очень любопытный ученый, правда, скандальчики любит. Ему обязательно нужно обозвать дураками всех стариков.
Борисов не ответил, откупорил коньяк.
— Ну давай, — сказал Грачев, подвигая рюмки.
Грачев рассказывал о бывших сокурсниках, кто где работает, о заграничных поездках.
Уютно было беседовать под светом старой лампы. Тускло мерцало золото на книжных корешках. Мягкое кресло удобно облекало тело. И Борисов, высвободившись из своей обычной замкнутости, говорил о себе, рассказывал спортивные новости. У него возникло чувство, будто бы они с Грачевым были дружны все эти годы.
Он смотрел на тонкое лицо с выступающими скулами, на остро торчащий кадык на худой шее Грачева и испытывал давно забытую мальчишескую влюбленность в товарища.
А когда Сергей, застенчиво улыбнувшись, как бы извиняясь за свою слабость, спросил:
— А не сыграть ли нам в благородную игру шатрандж? — и достал с полки коробку с шахматами, Борисов был уже другим человеком, веселым, общительным и чуть озорным.
— Неудобно обыгрывать хозяина, — сказал он.
— Ух ты! Ну-ка давай расставляй, — в тон ответил Грачев.
Борисов любил шахматы и когда-то неплохо играл. Он с удовольствием ощутил в руках тяжесть фигур из хорошего дерева, для устойчивости залитых свинцом.
— В такие шахматы и проиграть приятно, — сказал он.
— Ага, уже на попятный, — подзадорил Грачев. — Давай разгадаем. — Он взял белую и черную пешки в кулаки и спрятал за спину. — Какую?
— Да играй белыми, — улыбнулся Борисов; он знал, что выиграет, у него уже появилось предчувствие, что сегодня ему будет удаваться все.
И правда, сами собой получались красивые комбинации, эффектные жертвы фигур. Грачев защищался изобретательно и цепко, но ничего не мог поделать с натиском Борисова. Они сыграли три партии, и Сергей сказал:
— Как-то даже скучно с тобой играть. Никакой надежды, а без нее человек не может. В любой игре должна быть надежда на выигрыш, иначе игра теряет смысл.
Опять какая-то затаенная грусть послышалась Борисову в его словах. Он стал собираться домой… Грачев не удерживал, только сказал:
— Ты заходи, Валя. Всегда рад буду, а статью прочту и позвоню.
— Да чего там читать: болтовня.
— Ну, поглядим. Всего хорошего.
Домой Борисов вернулся в добром настроении и еще до полуночи закончил упиравшуюся статью.
Грачев позвонил через несколько дней:
— Валя, ты бы зашел. Я прочел твою статью, интересно, но это долгий разговор.
— Ну, если только попозже, Сергей. — Борисов только что вернулся со стадиона и после дня, проведенного на жаре, чувствовал себя усталым и грязным, и еще нужно было передать репортаж в газету по телефону.
— Давай позже. Я целый вечер буду дома.
После душа усталость прошла, и Борисов пришел к Сергею в хорошем настроении.
Грачев же, наоборот, выглядел усталым: лицо посерело, осунулось и от этого казалось еще уже.
— Ты плохо выглядишь, — заметил Борисов.
— Да что-то второй день желудок болит, — неохотно ответил Грачев.
— А что у тебя?
— Язва, говорят. Да черт с ней, пройдет. Садись. Ты уж извини, я прилягу.
— Слушай, Серега, может, тебе вообще полежать молча, а я приду в другой раз? — спросил Борисов сочувственно.
— Нет, дорогой, это как зубная боль, ее заговаривать нужно. А когда один лежишь, совсем плохо. — Грачев слабо улыбнулся. — Да. Вот, прочел твою статью. Знаешь, даже не ожидал, что будет так интересно. У тебя шустрое перо. Я бы уж давно академиком был, если бы умел так излагать.
— Ладно тебе смеяться, — потупился Борисов.
— Честное слово! Все очень точно и занимательно изложено и свежо, даже для меня, профессионала; нет этой занудной терминологии, а все опосредовано простым человеческим языком. Сейчас ведь ученая братия слова в простоте не скажет, даже о выеденном яйце будет на латыни писать. А посмотришь, если отжать терминологическую воду, то там и нет почти ничего.
— Ну что ж, я рад, что тебе понравилось, — сказал Борисов.
— И знаешь, там очень, по-моему, интересная мысль: сопоставление эпиграфики с металлом. Насколько я знаю, она ни у кого так отчетливо не встречалась. И потом, я тебе скажу, это вообще здорово. Ты же не музейный работник, который годами перебирает эти коллекции… Ну, сколько раз ты был на этой выставке?
— Три, но по полному дню. И потом я еще Смирновским атласом пользовался в Публичке — потрясающее издание.
— И все равно, ты же почти исследование написал о материальной культуре. Ну пусть оно не наукообразно, без ссылок на источники, с бездоказательными утверждениями, но в целом это — интересная работа. — Сергей приподнялся с тахты и потряс листками рукописи.
— Ты и наговорил! Я уже почувствовал себя таким же умным, как Орбели или Якубовский, — отшутился Борисов, но похвала Грачева была приятна.
— Будет кобениться. Теперь практически. Что можно сделать с этим очерком? В «Мысли» в будущем году составляется сборник такой, научно-популярный, о культуре средневекового Востока. Я буду составителем и предложу твой очерк. Конечно, нужно будет другое название, что-нибудь вроде «Ювелиры древнего Ирана». Потом обязательно нужно снять все эти твои рассуждения о податной реформе Нуширвана, об экономике. Нужен очерк об искусстве обработки драгоценных металлов. Когда ты говоришь об изображениях на монетах и раскрываешь их политическую и идеологическую окраску, это хорошо и интересно; интересно, когда говоришь об изобразительной традиции. Но когда ты на двух страницах пытаешься рассказать о сложнейших экономических связях и налоговых отношениях, прости меня, это действительно дилетантство. Неспециалист все равно ничего не поймет из этого, а спецы поднимут на смех. И потом, как сказал Козьма Прутков: «Степенность есть надежная пружина в механизме общежития». — Грачев тихо засмеялся.
— Да я ведь писал без адреса, вот и свалил все в одну кучу. Ты прав: дилетантство.
— Ничего. Я этот экземпляр оставлю. Редколлегии можно и так показать, а ты переделаешь потом.
— А кто это будет печатать, да еще в книге? — с сомнением сказал Борисов.
— Посмотрим, гарантии, конечно, нет никакой.
Очерк напечатали. Но к тому времени Борисов уже работал в институте младшим научным сотрудником в том секторе, который возглавлял Сергей Грачев.
Это случилось осенью, через три месяца после встречи на стоянке такси.
В один из приходов Борисова Грачев сказал:
— Слушай, Валя, есть дело к тебе, — и, прищурясь, взглянул в лицо.
— Пожалуйста, если смогу, — с готовностью отозвался Борисов, он был рад чем-нибудь услужить Сергею.
— Думаю, что сможешь. Понимаешь, повисла тема у нас. По-честному, она давно висела, но некого было посадить на нее, у всех работы были на мази. Да и не требовали. А теперь уже тянуть дальше некуда. И единицу специально дали на нее. А тема хорошая, хоть и трудоемкая. Современный Иран, экономика, культура, право. Понимаешь, у нас расширяются торговые и политические взаимоотношения, и такая книга просто необходима. Тема запланирована сверху. Через полтора, максимум два года книгу нужно выдать. Может, возьмешься, а? Не уйдет от тебя журналистика. — Грачев лукаво и ободряюще улыбнулся.
— Да ну, — отмахнулся Борисов, — какой я специалист.
Он даже не принял всерьез предложение Сергея.
— Ты и есть специалист. А как ты себе представляешь, с рогами он, что ли? Ты знаешь язык, это главное, потому что книга должна быть на материале текущей периодики и последних исследований. Ты журналист, что тоже важно. Это должно быть изложено так, чтобы могли читать и юристы, и экономисты, и художники.
— Не получится у меня.
— Почему это не получится? Как раз у тебя и получится. Придется, правда, горы журналов и книг прочесть, но это ведь тоже интересно. А потом, клянусь тебе, на этой книжке можно сделать кандидатскую. Выйдет она, а потом подсократить, поглубже проанализировать, и порядок. Назвать можно так: «Некоторые тенденции развития за последние, скажем, десять лет». Это нужная работа, и после книжки, когда у тебя материал будет обработан, ее можно сделать за год. Подумай. И потом я тебе скажу, постоянная зарплата, пусть не очень большая, лучше любых сумасшедших гонораров.
— А где они, гонорары, — невесело усмехнулся Борисов.
Дома он задумался над предложением Грачева всерьез и даже рассказал о нем жене, хотя давно уже не говорил с ней о своих делах. По равнодушному ответу Жени он понял, что она не верит в то, что он, Борисов, справится с этой работой. И это подтолкнуло. Он вышел в коридор, позвонил Сергею и сказал, что согласен. Так он начал работать в институте.
3
Борисов резко повернул пуговку замка.
На пороге стояла очень молодая женщина в скромном матово-сером костюме и розовой блузке. Борисову показалось, что ее лицо вдруг выступило из сумеречности лестничной площадки и придвинулось близко-близко. И он в растерянности смотрел на это лицо с коричневой крупной родинкой под левой скулой, у самой ямки на щеке, смотрел в синие яркие глаза, в которых одновременно были строгость, недоумение и вопрос. Он стоял, держась за край обитой дерматином двери, и казалось, что это лицо грезится ему в полутьме.
— Можно видеть Сергея Васильевича? — Низкий грудной голос словно упругой волной коснулся лица Борисова.
— Да, да, пожалуйста, проходите. — Борисов суетливо отскочил от двери, освобождая проход.
Она переступила порог, притворила дверь. Борисов протянул руку к ее розовой квадратной сумке.