— Не знаю. Так или иначе, какая разница?
— Разница небольшая. — Она отвернулась от стойки и стала лицом ко мне. — Если сумка с самого начала не была пуста.
— Я видел сумку, когда Дойл отдавал ее Бруссарду. Она была набита деньгами.
— Да, но что было, когда мы добрались до карьера?
— Он освободил ее, поднимаясь вверх? Как?
Энджи поджала губы и покачала головой:
— Не знаю.
Я поднялся со стула, взял из буфета чашку, но не удержал, и она, ударившись о край стойки, упала на пол. Там я ее и оставил.
— Пул, — сказал я. — Сукин сын. Это был Пул. Во время этого своего сердечного приступа, или что там у него было, он упал на сумку. Потом пришла пора двигаться дальше, Бруссард потянулся и вытащил ее из-под Пула.
— Потом Пул спускается по склону холма, — торопливо проговорила Энджи, — и передает содержимое сумки кому-то еще. — Она помолчала. — Затем убивает Маллена и Гутиерреса?
— Думаешь, они подложили другую сумку возле того дерева? — спросил я.
— Не знаю.
Я тоже не знал. Мне казалось возможным, что Пул прихватил двести тысяч, предназначенные для выкупа, но убить Маллена и Гутиерреса? Это уже казалось притянутым за уши.
— Мы договорились, что должна была быть третья сторона.
— Вероятно. Те, кто убрал, унес, увез оттуда деньги.
— И кто это был?
Она пожала плечами:
— Загадочная женщина, звонившая Лайонелу?
— Возможно. — Я поднял упавшую кофейную чашку. Она не разбилась, и, осмотрев ее и убедившись в отсутствии трещин, я налил в нее кофе.
— Господи! — сказала Энджи и усмехнулась. — Да тут не угадаешь.
— Что?
— Да ничего во всей этой истории. Ты слышал, что мы только что говорили? Пул и Бруссард разыграли всю эту пьесу. С какой целью?
— Ради денег.
— Думаешь, такие ребята, как Пул и Бруссард, станут убивать ребенка ради двухсот тысяч?
— Нет.
— Тогда зачем?
Я попробовал найти ответ, но не нашел.
— Ты серьезно считаешь, что они способны убить Аманду Маккриди?
— Люди вообще на что угодно способны.
— Да, но определенные люди категорически неспособны на определенные вещи. Эти двое, по-твоему, могут убить ребенка?
Я вспомнил лицо Бруссарда и голос Пула, когда он рассказывал о девочке, найденной в жидком растворе цемента. Они, может, и великие актеры, но, чтобы убить ребенка с таким же равнодушием, как муравья, надо играть, как Де Ниро.
— Гм, — сказал я.
— Смысл этого высказывания я понимаю.
— Какого?
— Этого твоего «гм». Ты изрекаешь его, когда не знаешь, что сказать.
Я кивнул.
— Признаюсь: не знаю, что сказать.
— Добро пожаловать в клуб единомышленников.
Я отпил кофе. Если хотя бы десятая часть наших предположений была верна, прямо у нас на глазах совершилось довольно крупное преступление. Место, где оно произошло, имело другой почтовый индекс, но мы стояли на коленях рядом с преступниками, и все происходило прямо у нас под носом.
Кстати, я упоминал, что мы зарабатываем себе на жизнь, работая детективами?
Бубба явился к нам вскоре после рассвета.
Он сел скрестив ноги на полу в гостиной и расписался на загипсованной ноге Энджи черным фломастером. Крупными буквами и характерным почерком ученика четвертого класса он нацарапал:
Энджи
Сламала ногу. Илидве. Ха ха.
Рупрехт Роговски.
Энджи прикоснулась к его щеке.
— О, ты подписался «Рупрехт». Как мило!
Бубба покраснел от удовольствия, шлепнул ее по руке и посмотрел на меня.
— Что?
— Рупрехт, — усмехнулся я. — Я и забыл совсем.
Бубба поднялся с пола, и его тень поглотила собой меня и большую часть стены. Он потер подбородок и напряженно улыбнулся.
— Помнишь, Патрик, как я ударил тебя в первый раз?
Я сглотнул.
— В первом классе.
— Помнишь, за что?
Я прочистил горло.
— Я сказал, что плевать мне, какое у тебя имя.
Бубба наклонился ко мне.
— Не хочешь попробовать еще разок?
— Ах нет, — сказал я. Он отвернулся, и я добавил: — Рупрехт.
Он сделал выпад, я уклонился, а Энджи сказала:
— Мальчики, мальчики!
Бубба замер на месте, а я воспользовался этим, чтобы между нами оказался кофейный столик.
— Можем перейти к повестке дня? — Энджи открыла у себя на коленях блокнот и сняла зубами колпачок с ручки. — Бубба, ты можешь отлупить Патрика когда-нибудь в другое время.
Бубба подумал и сказал:
— Это правда.
— Ну, хорошо, — сказала Энджи, записала что-то в блокнот и мельком взглянула на меня.
— Э! — Бубба указал на гипс: — А как ты душ принимаешь в этой штуке?
Энджи вздохнула.
— Итак, что тебе удалось выяснить?
Бубба сел на диван и положил ноги в армейских ботинках на кофейный столик. Вообще-то я подобных вещей у себя в доме не терплю, но, поскольку лед сейчас и так оказался тонок из-за этих воспоминаний о Рупрехте, я промолчал.
— От остатков команды Сыра доходят слухи, что Маллен и Гутиеррес ничего о пропавшем ребенке не слышали. Насколько известно, в тот вечер они поехали в Квинси закупать.
— Закупать что? — спросила Энджи.
— Что наркодилеры обычно закупают? Наркотики. Болтают вокруг костра на бивуаке, — сказал Бубба, — что после чертовски сильной засухи рынок должны были наводнить китайским белым. — Он пожал плечами. — Но этого не произошло.
— Насчет этого ты уверен? — спросил я.
— Нет, — сказал он медленно, как будто говорил с умственно отсталым. — Я побазарил с ребятами из организации Оламона. Никто не слышал, чтобы они собирались ехать к карьеру с ребенком. И самого ребенка тоже никто нигде поблизости ни разу не видел. Так что если Маллен и Гутиеррес где-то и прятали Аманду, то на свой страх и риск. А если они в тот вечер ехали в Квинси, чтобы от нее избавиться, это тоже их собственное предприятие.
Бубба посмотрел на Энджи и ткнул большим пальцем в мою сторону.
— Раньше он вроде посообразительней был, тебе не кажется?
Она улыбнулась.
— Пик умственных способностей у него пришелся на старшую школу, так я думаю.
— И еще, — сказал Бубба, — я так и не смог понять, почему меня не убили в тот вечер.
— Я тоже, — сказал я.
— С кем я ни говорил из команды Сыра, все клянутся и божатся, что не имеют к этой истории никакого отношения. И я им верю. Ведь я страшный мужик. Рано или поздно кто-нибудь проговорится.
— Так тот, кто бил тебя трубой…
— …не из тех, кто убивает регулярно и профессионально. — Он пожал плечами. — Такое у меня мнение.
На кухне зазвонил телефон.
— Кто, черт возьми, звонит в семь утра? — сказал я.
— Кто-то, кто не знает, когда мы ложимся и встаем, — сказала Энджи.
Я пошел на кухню и взял трубку.
— Привет, брат. — Это был Бруссард.
— Привет, — сказал я. — Знаешь, который час?
— Да. Извини, что так рано. Слушай, я на тебя рассчитываю. Очень сильно.
— В чем?
— Один из моих ребят вчера вечером во время преследования сломал себе руку, теперь у нас для игры одного не хватает.
— Для игры? — переспросил я.
— В футбол, — сказал он. — «Ограбления» плюс «убийства» против «наркотики» плюс «нравы» плюс «преступления против детей». Меня вообще-то приписали к автопарку, но, когда дело доходит до футбола, играю за свою прежнюю команду.
— А я-то тут при чем? — спросил я.
— У нас игрока не хватает.
Я рассмеялся так громко, что Бубба и Энджи, сидевшие в гостиной, обернулись и посмотрели с удивлением.
— Это смешно? — спросил Бруссард.
— Реми, — сказал я. — Я — белый, мне за тридцать, в одной руке необратимо поврежден нерв, я футбольный мяч в руках с пятнадцати лет не держал.
— Оскар Ли говорит, ты в колледже выступал в команде по бегу и в бейсбол играл.
— Это только чтобы за обучение расплатиться, — сказал я. — В обоих случаях был запасным. — Я покачал головой и усмехнулся. — Найди кого-нибудь другого. Извини.
— Нет времени искать. Играем в три. Давай, старик. Пожалуйста, умоляю тебя. Нужен парень, который мог бы зажать мяч под мышкой и пробежать несколько ярдов, ну, поиграть немного в обороне. Не засирай мне мозги. Оскар говорит, среди его знакомых ты один из самых быстрых белых.
— Я так понимаю, Оскар тоже там будет.
— Ну да, черт. Только он против нас играет.
— А Девин?
— Амронклин? Это их капитан, — сказал Бруссард. — Патрик, пожалуйста. Не выручишь — мы продули.
Я обернулся в гостиную: Бубба и Энджи смотрели на меня в недоумении.
— Где?
— Стадион «Гарвард». В три часа.
Я помолчал.
— Слушай, старина, если для тебя это важно: я буду фулбэком. Подстрахую, послежу, чтобы тебя не поцарапали.
— В три часа, — сказал я.
— Стадион «Гарвард». Встретимся уже там. — И Бруссард повесил трубку.
Я сразу позвонил Оскару, объяснил ситуацию, и он смеялся целую минуту.
— Он купился? — наконец проговорил он сквозь смех.
— Купился на что?
— Ну, на всю эту лапшу. Я ему навешал про твою скорость. — Он снова громко засмеялся и несколько раз кашлянул. — О-хо-хо, — сказал Оскар, — так он решил тебя раннингбэком поставить?
— Кажется, да.
Он опять засмеялся.
— Ну ты хоть скажи, в чем соль-то, — сказал я.
— Соль вот в чем, — сказал он, — держись подальше от левого фланга, лучше будет.
— Почему?
— Потому что я начинаю игру левым тэклом.
Я закрыл глаза и прислонился головой к холодильнику. Из всех бытовых приборов в данной ситуации именно прикосновение к нему было наиболее уместно. Он был примерно того же размера, формы и веса, что и Оскар.
— Встретимся на поле. — Оскар несколько раз гикнул в полный голос и повесил трубку.
Я пошел в спальню через гостиную.
— Ты куда? — спросила Энджи.
— Спать.
— Что это вдруг?
— Днем важная игра.
— Какого рода игра? — спросил Бубба.
— Футбол.
— Что? — громко сказала Энджи.
— Тебе не послышалось, — сказал я, прошел в спальню и закрыл за собою дверь.