— Конечно, можно поехать еще куда-нибудь, но мне казалось, что мы хотели с тобой уплыть с континента на острова.
— Почему же ты прямо мне не сказала об этом?
— Я не хотела на тебя давить. Я же говорила, что мы поедем туда куда ты захочешь. Я всегда буду с тобой. Но, я думала, тебе самому туда хочется.
— Сейчас не время ехать на острова. Там скоро начнется сезон дождей, а потом трава поднимется чересчур высоко и будет прохладно.
— А мы с тобой, Джон, спрячемся в постели, согреемся и будем слушать, как стучит по железной крыше дождь.
— По железной крыше? — переспросил Джон.
— Ну да, по крыше нашего отеля.
— Так ты хочешь поехать на остров, где есть шикарный отель?
— Знаешь, Джон, это совсем не обязательно. Главное, чтобы на нас сверху не лилась вода. Мне так хочется лежать холодной ночью и слушать капли дождя.
— Но там не просто капли, Стефани, там льет как из ведра.
— Ну и черт с ним, пусть льет. Главное, чтобы нам было тепло и уютно.
— На острова… — повторил Джон.
— Да. Если хочешь, ты можешь там работать, как Гоген.
— Как Гоген? — улыбнулся Джон.
Но Стефани не заметила в темноте его странную мягкую улыбку.
— Ну да, как Гоген. Ведь он же уехал от цивилизации на острова, где писал своих туземцев, а потом прославился.
— Да, перспектива довольно заманчивая, но, я думаю, я еще долго не смогу работать.
— Почему? Почему не сможешь? Разве я тебе мешаю?
— Нет, Стефани, здесь дело не в этом.
— А в чем же тогда дело?
— Я не знаю как тебе объяснить… Но пока я не готов к тому, чтобы снова начать работать.
— По-моему, Джон, ты очень устал после этой выставки.
— Возможно…
— Так мы поедем с тобой? Спрячемся в постель и будем слушать как стучит дождь по крыше…
— Но я же тебе говорил, что ливень…
— Хорошо, пусть будет ливень.
— Стефани, в принципе, мне все равно куда ехать. Но на островах сейчас не очень… Все дороги размыты, никуда не поедешь, сядем на одном месте, как посреди болота… А трава там такая высокая, что ничего не увидишь.
— Так куда же тогда ехать?
— Не знаю. Может быть, в Европу, в Африку, в Испанию, во Францию… Но, честно говоря, мне и туда не очень хочется. Мне нравится здесь.
— Здесь? На этом побережье? Тебе еще не надоело?
— Нет, не надоело.
— Но, послушай, Джон, неужели нигде не найдется теплого уголка, где мы смогли бы плавать как здесь?
— Почему нигде? Можно, например, поехать в Европу, и мы сможем плавать как здесь.
— Какая скука! Тогда подождем с Испанией, я хочу загореть побольше.
— А что ты там говорила насчет загара?
— Я хочу загореть.
— А зачем тебе быть такой темной?
— Не знаю…
— Почему тебе иногда чего-то хочется?
— Сейчас больше всего на свете мне, например, не хватает загара. Конечно, из того, чего у меня еще нет. Разве тебе не хочется, чтобы я стала совсем черной?
— Ну еще как! — прошептал Джон.
— Ты думал, я не смогу так загореть?
— Почему? Можешь загореть.
— Вот я и смогла. У меня кожа такого же цвета как у львицы. А они иногда бывают очень темными. Но я хочу загореть вся и скоро своего добьюсь. И ты станешь смуглее индейца или туземца. И тогда мы будем совсем не похожи на других. Теперь понимаешь, почему это так важно?
— Какими же мы будем?
— Не знаю. Может быть, мы станем самими собой, но несколько другими. Такими мы и останемся, да?
— Возможно.
— Давай поедем по этому же побережью и найдем другое место, не хуже этого.
— Так и сделаем. Есть много диких уголков, где летом никого нет. Возьмем машину и сможем добраться в любой уголок, куда наша душа пожелает. Стоит хоть раз в жизни загореть как следует, и мы навсегда останемся такими, если не будем жить летом в городах.
— В городах? Неужели ты хочешь стать совсем черной, Стефани?
— Да, насколько возможно. Жаль, что во мне нет туземной крови, а то я стала бы такой темной, что тебе не устоять. Скорее бы наступило завтра, и я снова пойду на пляж.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Чак и Билли наконец-то выезжают в Редбридж. — Долгую дорогу может скрасить только разговор о женщинах. — Джилли, набитый автобус, тряская дорога и… — При свете шум волн не кажется таким загадочным. — Гараж мистера Томпсона. «Так вот почему Джон и Стефани так редко выходят из номера!» — догадался владелец гаража.
Проехав миль двадцать в молчании, Чак и Билли посмотрели друг на друга.
— Что ты такой невеселый, Чак?
— Да не знаю, честно говоря, чему радоваться, Билли.
— Я не о том говорю, что надо радоваться. Просто развесели меня чем-нибудь.
— Тебя развеселить? Да ты что, с ума сошел? Что я тебе, клоун?
— Хотя бы расскажи что-нибудь, дорога будет легче.
Билли нервно барабанил тонкими пальцами по приборному щитку.
— О чем тебе рассказать?
— Расскажи о женщинах.
— О женщинах? — Чак посмотрел на Билли, потом вновь уставился на дорогу. — О женщинах… О женщинах это ты мастер рассказывать, а я, признаться, их не очень люблю.
— Да ладно тебе, не очень любишь… Эту, небось, трахнул ночью?
Чак вновь взглянул на Билли и кивнул.
— А что мне оставалось? Ты же ловил рыбу.
— Так ты расскажешь или нет? А то от тоски сдохнуть можно. Если не будешь говорить, я начну пить виски.
— Э нет, пить мы пока не будем. Только когда доберемся до Редбриджа.
— Тогда рассказывай.
Чак задумался. Дорога летела под колеса их зеленого форда.
— Говоришь, о женщинах?
— Ну да. Об убийствах я с тобой разговаривать почему-то не хочу.
— Лучше бы я тебе рассказал об убийствах.
— Нет, Чак, избавь меня. На работе, да еще о работе разговаривать, — это уж слишком!
— Так и быть, я расскажу тебе одну историю, правда, она мне и самому кажется довольно странной.
— Расскажи, я очень люблю всякие странные и загадочные истории, в особенности связанные с какими-нибудь извращениями.
— Да ты что, Билли, с ума сошел? Разве я похож на извращенца?
Билли посмотрел на Чака:
— Нет, на извращенца ты, пожалуй, совсем не похож. Эдакий здоровый мужик. Извращенцы, обычно, такими не бывают.
— Вот и я говорю, так что не надо ко мне цепляться с этим.
— А я и не цепляюсь, Чак. Ты будешь рассказывать или я достаю виски?
— Я тебе сейчас как достану, так ты забудешь, где находишься!
— Ладно-ладно, Чак, успокойся. Рассказывай.
Чак наморщил лоб:
— Знаешь, Билли, начало я тебе не буду рассказывать, потому что это тебе все равно ни о чем не скажет. Итак, как-то я выехал по одному делу, выехал на рейсовом автобусе.
— Ты на рейсовом автобусе? Разве такое бывает?
— Это было очень давно, я был помоложе.
Билли кивнул.
— Ну-ну, так я слушаю историю, а ты городишь какую-то ахинею.
— Меня должны были ждать на вокзале. Я вышел из автобуса с саквояжем в руке и осмотрелся. Меня пригласила одна старушка, она хотела уладить дело со своим наследством. Но старушка встречать меня не пришла, я бы ее узнал. Я подумал, что она где-то рядом, и начал осматривать всех встречавших. Но перед автовокзалом никого не было и мне показалось, что обо мне забыли.
Я тогда подумал, что старушка слегка сумасшедшая и зря я трясся в этом мерзком рейсовом автобусе целых сто миль. Тогда стояла страшная жара. Я как сейчас помню, как вспотел в этом разбитом автобусе.
Я стоял посреди площади, потом вытащил из кармана платок и вытер вспотевшее лицо. Солнце, Билли, пекло вовсю, ты даже не можешь себе представить, какая жара стояла в этом городке. Я уже решил спросить про дорогу и добираться собственными силами, но в этот момент заметил молодую девушку, которая пряталась в стенной нише.
Меня тогда удивило, что она так просто стояла в этой нише и смотрела на меня. Мне даже показалось, что она прячется. А может быть, ей было нечего делать и она проводила время, рассматривая приезжающих.
— Чак, это никакая не история, это просто ахинея. И от нечего делать ты несешь мне всякую ерунду.
— Нет, ты послушай дальше. Так вот, эта девчонка смотрела мне прямо в глаза, и я подошел к ней. Еще там, на площади, мне подумалось, что она слишком любопытна для своего возраста. Я посмотрел на нее, отвернулся и пошел на поиски какого-нибудь человека, чтобы разузнать, как добраться до дома этой сумасшедшей старушки, которая вызвала меня. И, знаешь, когда я уже вошел в здание автовокзала, кто-то довольно робко дотронулся до моего рукава.
Я оглянулся; это была та самая девушка. Она мне сказала, что ее зовут Джилли и что ей велели встретить меня. Знаешь, Чак, все время, когда она говорила, ее глаза были опущены.
Я спросил, не мать ли прислала ее, и она сказала, что да. И тут же добавила, что нам надо сесть еще на один автобус и ехать. Я тогда удивился, что у старушки такая юная дочь. Правда, и я тогда был еще довольно молодым.
Девушка смущенно поглядывала на меня, а я поинтересовался, далеко ли ехать. Она отрицательно покачала головой, так и не подняв глаз. А я, сам не зная почему, заподозрил, что девушка что-то задумала.
«Ну что ж, — говорю я, — на автобусе так на автобусе. Поехали».
Она кивнула и легко зашагала впереди меня. Я молча следовал за ней и все время рассматривал ее фигуру. На ней, Билли, было простенькое красное платье, слишком короткое для нее. Оно едва закрывало колени. Руки и икры были обнажены, кожа золотилась от солнца.
Я отметил про себя, что у нее какая-то кошачья поступь. Ее черные волосы, зачесанные назад и собранные в хвост, доходили ей до талии. У нее было почти совсем созревшее, уже тяжелое тело, а лицо… Знаешь, Билли, бывают такие лица у женщин, очень детские, но что-то не вязалось с ее лицом, скорее глаза. Это были глаза уже взрослой женщины.
Я тогда спросил, как она меня узнала. Она посмотрела на меня и ответила: «Мама описала вас».
На п