Джон смотрел на белое пятно, скользящее по потолку. Ему не хотелось, чтобы Стефани вспоминала своих мужчин. Но в то же время его это как-то странно возбуждало. Ему нравилось слушать, как Стефани говорит о других.
— Послушай, а как бы ты рассказала обо мне?
— Кому?
— Тому, кто будет после меня.
— Ты думаешь, что после тебя еще кто-то будет?
— Не знаю, но ведь жизнь — такая престранная вещь, что сегодня невозможно знать, что ожидает завтра, тем более, что будет через год, через пять лет…
— Да, Джон, я понимаю, что мы не можем загадывать наперед. Но все же… мне хотелось и хочется, чтобы мы как можно дольше были вместе, чтобы мы всегда были вместе. И чтобы нам всегда было так хорошо, как сейчас.
— Ты думаешь, это возможно?
— А почему бы и нет?
Стефани приподнялась на локти и посмотрела на Джона. Он лежал с закрытыми глазами и представлял себе шейха Амаля, который идет по поместью Стефани по центральной аллее под высокими кипарисами, как он держит руку Стефани, как целует ее руку, как смотрит ей в глаза.
— Знаешь, у него такой замечательный бурнус… странного цвета и замечательного качества. К нему очень приятно прикасаться ладонью.
— Бурнус? Это что такое?
— Это одежда, Джон. Это одежда шейхов. Правда, не только шейхов, в бурнусах ходят все мужчины на Востоке. А Амаль даже в Сиднее ходил в нем.
— Ты хочешь, чтобы я купил себе бурнус и ходил в нем?
— Нет, Джон, тебе это ни к чему. Я тебя люблю совсем за другое.
— Стефани, ты так и не ответила на вопрос.
— На какой?
— Как бы ты рассказывала обо мне другому мужчине?
— Тебе это очень интересно?
— Знаешь, да. Мне это интересно.
— А как бы ты рассказывал обо мне другой женщине?
— Ты отвечаешь вопросом на вопрос, а это в нашей игре запрещено.
— Ну почему же запрещено? Давай ты расскажешь мне, а я расскажу тебе.
— Хорошо, Стефани, но тогда ты будешь первой.
— Как бы я рассказала о тебе?.. — Стефани подперла подбородок кулаком. — Я бы рассказала, что ты замечательный художник и замечательный любовник. Что ты просто неутомимый любовник, и мне доставляет огромное наслаждение принадлежать всецело тебе. Всецело, до последней клеточки моего тела.
— Это правда?
— Да, Джон, это правда.
— Тогда, если это правда, я ничего тебе не буду говорить о том, как бы я рассказал о тебе.
Джон приподнялся на кровати, положил свою руку на плечо Стефани и опрокинул ее на подушку. Стефани приоткрыла губы. Джон наклонился и страстно поцеловал ее. Женщина прижала Джона к себе.
— Обними меня… обними, — шептала она, — обними как можно крепче и не выпускай. Не выпускай очень долго… держи меня… держи.
— Хорошо, хорошо, Стефани, я тебя держу.
— А теперь положи свою ладонь мне на затылок. Чувствуешь, какие у меня волосы? Это напоминает шкурку зверька, да?
— Возможно, но я не знаю, как называется этот зверек.
— Неважно, как он называется, но все равно ведь тебе приятно, не правда ли?
— Мне действительно приятно.
— А теперь давай я буду тебя целовать. Только ты перевернись.
Джон покорно лег на спину, а Стефани оперлась руками о подушку и несколько мгновений смотрела на лицо Джона, на его влажные подрагивающие губы, на крылья носа, которые трепетали, на кадык, который подергивался, на мускулистую шею.
— Джон, ты прекрасен, — прошептала Стефани, — опускаясь на него. Так ты не против, Джон?
— Что не против?
— Мы согрешим сейчас с тобой?
— А почему бы и нет?
— Смотри, вот здесь, где ты меня обнимаешь, я почти девочка. Видишь, какая у меня нежная кожа?
— Да, здесь ты девочка. А вот здесь ты настоящая женщина.
Джон положил свою ладонь на грудь Стефани.
— Осторожнее, не так быстро, — попросила женщина, — не спеши, все будем делать очень медленно. Ведь нам некуда спешить?
— Да, мы все будем делать медленно.
Груди Стефани напряглись и округлились под его пальцами.
— Я тебе уже говорила, Джон, что вот это — самое главное мое приданое.
— Я верю, я согласен на такое приданое. Оно фантастически богатое. И неужели оно принадлежит мне?
— Конечно тебе, а кому же еще? Только тебе.
— Ты хочешь, чтобы оно всегда принадлежало мне?
— Да, всегда. Но больше всего я хочу, чтобы все это принадлежало тебе сейчас, сию минуту, сию секунду. Скорее, Джон, не медли…
Джон опрокинул Стефани на спину. Женщина забросила руки за голову, потом вцепилась пальцами в спинку кровати и протяжно вздохнула.
На следующее утро по-прежнему сильно штормило и хлестал дождь. Океан тонул в дымчатом молочком мареве. Даже берега было не видно. И когда в перерывах между шквальными порывами ветра небо прояснялось, то по ту сторону охваченного штормом залива виднелись только окутавшие подошву гор облака.
После завтрака Стефани накинула плащ и ушла, оставив Джона одного. Он долго ходил по номеру, как бы прикидывая, с чего начать работу. Наконец, подошел к своему чемодану и решительно достал два больших новых альбома с хорошей бумагой.
Он взял карандаши, фломастеры и уселся за стол. Работалось просто и легко, возможно, даже слишком легко.
— Будь осмотрителен, — говорил Джон сам себе. — Очень хорошо, что у тебя вроде бы все получается, и получается так просто. Чем проще, тем лучше. Но самое главное, чтобы умом ты понимал, что все это не не так уж и просто. Представь себе, как сложно то, что ты хочешь изобразить, а потом уж принимайся за дело. Ведь все, что было и все что ты видел, — это очень настоящее. А как это все перенести на бумагу? Как впечатления и воспоминания изобразить на листе? Как из них сделать изображение? Как его оживить?
Наконец, Джон закончил. Он убрал альбомы, сложил карандаши и фломастеры в деревянный пенал и все это спрятал в свой чемодан, вместе с картонной коробкой для красок, оставив на столе лишь затупившийся карандаш и несколько скомканных листов бумаги.
Потом он еще несколько минут походил по номеру, как бы избавляясь от тех чувств, которые охватили его во время работы. Он почувствовал, что проголодался, взял с вешалки теплую куртку и спустился по лестнице в холл.
Он заглянул в уютный для такой дождливой погоды полумрак гостиничного бара, где уже стали собираться посетители. Ключ он оставил у немолодого портье. Принимая ключ, помощник портье достал из почтового ящика записку и сказал:
— Это жена оставила для вас.
Джон развернул записку и прочел:
«Я не хотела тебе мешать. Жду в кафе. Люблю. Стефани».
Джон накинул на плечи куртку, нащупал в кармане берет и вышел из гостиницы в дождь.
Стефани сидела в небольшом кафе за угловым столиком, на котором стоял стакан с мутным желтоватого цвета напитком и тарелка, в которой среди объедков лежал небольшой краб. Стефани уже была навеселе.
— Где пропадал, чужестранец? — воскликнула женщина, изумленная внешним видом своего мужа.
— Путешествовал, милашка, — отшутился Джон.
Он заметил, что лицо у нее мокрое от дождя, и с интересом наблюдал то, как меняют капельки дождя загорелую кожу. Но все равно выглядела она хорошо. Он был рад видеть ее такой.
«Боже, если бы я имел возможность изобразить на холсте то, как капли воды меняют цвет кожи! Это была бы замечательная картина!»
— Ты уже начал работать? — поинтересовалась Стефани Харпер.
— Да, и вроде все идет нормально.
— Значит, ты работал. Отлично, — другим голосом сказала женщина.
Официант обслуживал трех туземцев, сидевших за столиком у самой двери. Он подошел, держа в руках стакан, бутылку обычного вина и небольшой узконосый кувшин с водой, в которой плавали кусочки льда.
— Мистер будет пить то же, что и его женщина? — спросил он.
— Да, — ответил Джон, — пожалуйста.
Официант наполнил высокие стаканы до половины желтоватой жидкостью и начал медленно наливать воду в стакан женщине, но Джон сказал:
— Я сам.
Официант поставил бутылку на стол. Он только и ждал, чтобы его отпустили. И Джон стал сам наливать воду тонкой струйкой, а женщина с интересом смотрела, как напиток приобретает дымчатый опаловый оттенок.
Она взяла стакан в руки и почувствовала, что стекло пока еще теплое, а потом, когда желтизна исчезла и появился молочный отлив, стекло вдруг сделалось прохладным. И тогда мужчина стал добавлять воду по каплям.
— Джон, а почему нужно доливать воду так медленно? — спросила она.
— Знаешь, Стефани, иначе напиток теряет крепость и ни к черту не годится, — принялся объяснять Джон. — Напиток делается пресным и никчемным. По правилам, как делают во Франции и Испании, на бокал ставят стакан со льдом с маленькой дырочкой внизу, чтобы вода капала постепенно, но тогда всем присутствующим ясно, что ты пьешь.
— А я уже выпила стакан, — задорно сказала Стефани.
— Стакан? Всего лишь?
— Ну да, один стакан. Правда, я выпила его впопыхах.
— Извини меня, Стефани, — начал Джон после недолгой паузы, — я отойду ненадолго.
— А куда ты?
— Я хочу отправить письмо владельцу галереи.
— А, ты вновь весь в работе.
— Но что поделаешь, это очень важное письмо.
— Ну что ж, иди. Я думаю, мне будет здесь весело. Ты не очень ревнив, Джон?
— А что такое? — улыбаясь глянул на свою жену Джон.
— Если я пококетничаю с туземцами, ты не будешь возражать?
— Если тебе это нравится и принесет удовольствие, то пожалуйста. Но, Стефани, не пей больше, ведь с абсентом шутки плохи.
— А мне все равно. У меня после него становится легче на душе.
— Только после него? — спросил Джон.
Он смешал абсент так, чтобы напиток получился покрепче.
— Вперед, — сказал он, — не жди меня.
Она сделала большой глоток, потом он взял у нее стакан, выпил сам и сказал:
— Спасибо, это вселяет бодрость.
— Тогда сделай себе отдельно, ты, обожатель газетных вырезок.
— Что-что? — спросил Джон.
— А что я такого сказала?
Но он хорошо ее понял: