— Вы хотите сказать, что он знал своих убийц? Мы в этом нисколько не сомневаемся. — … или, может быть, «Черные носки». Запомните это название, инспектор. Это ключ к разгадке всего дела. Всего дела. Это — все, что вы хотели мне сказать? Теперь я могу вернуться к любовнику и поехать на танцы?
Наверное, он подумал, что она тронулась умом. Да к тому же студентка…
— Извините, инспектор… А! Ну вот, уже лучше.
— Да, я понимаю, такое потрясение… — … извините, я наглоталась колес. Тройная доза с утра. Университет, чего вы хотите… Значит, мой отец, в каком-то смысле, занимался контрабандой золота для таможни? У инспектора на лице было написано: «Кто их разберет, эту молодежь, ни черта не понимаю». Потому что все остальное он давно уже просек. Одна молодежь не поддавалась пониманию.
— Вот уже несколько месяцев мы пытаемся накрыть организацию, занимающуюся перевозкой золота и валюты. Миллиарды бегут от политической нестабильности и революций, оседая в Швейцарии. Дипломаты часто соприкасаются с этими бандами. О трудностях, которые преследовали вашего отца, многим было известно, и, естественно, ему делали немало предложений. Он всегда отказывался. Это был человек чести. Мы настоятельно посоветовали ему согласиться и…
— И сделаться наводчиком. Человек чести, лучшего для этой роли не найдешь. Они — как раз то, что надо.
Теперь он взглянул на нее с неприязнью:
— Я не ожидал от вас такого тона, мадемуазель.
— Извините мне мой американский акцент, инспектор, только плевать я на вас хотела. Это было для него так неожиданно, что сначала он вовсе не отреагировал. А потом его голова превратилась прямо-таки в улей, в который забрались осы, и весь этот ад искрами сыпался у него из глаз.
— Мадемуазель, если бы не ваша глубокая нервная депрессия, я…
— Вы?
— Ваш отец был взрослый человек. Он сам знал, что делает. За изъятие в пятьсот тысяч долларов ему полагалось пятьдесят.
«Я пошел на унижение. Решил сделаться богатым до безобразия. Да, унизительно. Но кто я такой, чтобы отказываться замараться?» И, с его обостренным чувством практичности, он в конце концов нарвался. Тем хуже для него. Единственное, что сейчас имело значение, это деньги. Нужно было доставить их тем, кто сумеет правильно ими распорядиться, чтобы убрать нас. Да, нас.
— Так вот, он принял наше предложение и…
— Они это узнали и избавились от него.
— Мы не знаем, что произошло. Мы приняли все необходимые меры предосторожности. Не было почти никакого риска. Он позвонил, чтобы сообщить место сдачи, в Женеве. Мы, по согласованию со швейцарскими властями, расставили засаду. Но ваш отец так и не приехал на встречу. Точно известно, что он пересек границу на полчаса раньше условленного и затем вернулся обратно. Вероятно, они успели все переиграть. Может быть, в последний момент они узнали, что он работает на нас. Они отменили сделку и прикончили его. Или же они назначили ему встречу для отвода глаз, перехватили по дороге и выгрузили деньги. Но это маловероятно: они не стали бы переворачивать ваш дом. В любом случае, речь идет о настоящей организации. Действуют быстро и эффективно. Она взглянула в окно. Он все так же спокойно сидел в расслабленной позе, закрыв глаза и подставив лицо солнцу. Юноши Боттичелли. Что-то от Святого Себастьяна. Все это как-то не вязалось с револьвером у него в кармане. Такая нега во всем теле, он не стал бы никого убивать, ему просто было бы лень. Скорее всего, они собирались убрать их обоих, после того как получат свое. Они не могли оставить их в живых: они оба слишком много знали. Она вдруг почувствовала прилив воодушевления, почти торжества. Они имели дело с убийцами, но то были профессионалы. А профессионалы не слишком озабочены любителями. Не беспокойся, Ленни. Мамочка все сделает.
— Все это, конечно, очень впечатляет, — сказала она. Инспектор был почти в нокауте. Эти люди страх как боятся цинизма. Очень высокое нравственное самосознание, понимаете, иначе они не служили бы в полиции.
— Есть и еще кое-что, мадемуазель, — сухо сказал он.
— Да? На этот раз она уже начала волноваться. Не за себя. За золото в багажнике ее «триумфа». Это золото предназначалось для большого хорошего дела. Вот что было ей дорого.
— Честно говоря, мы немного волнуемся за вас. Они не стали бы в такой спешке переворачивать дом, если бы точно знали, где находится… «товар»… Они вообще ничего не переворачивали, старина. Мы сами устроили эту маленькую постановку. Чтобы спасти честь…
— Кажется, они поддались панике, узнав, что ваш отец их подстав… То есть я хочу сказать, что он был на стороне закона. И это наводит на мысль, что товар все еще находится по эту сторону границы. Нам хотелось бы получить ваше разрешение на обыск дома. «Товар», господа, в моей машине, там, в багажнике. Ну что ж, пожалуйста, обыскивайте.
— Пожалуйста, обыскивайте.
— Они могут вернуться. Они могут подумать, что отец поставил вас в известность. Если кто-нибудь попытается с вами связаться, по телефону или как-то иначе… Вот моя визитка. Не сомневайтесь, сразу звоните мне.
— Вижу, вы тут, в полиции, горой за семью. Немой вопрос, некоторое недоверие в глазах. Теплый такой взгляд разморенного таракана. Кровь Средиземноморья.
— Да, вы уже отправили на тот свет отца, теперь принялись за дочь. До свидания, инспектор. Не беспокойтесь, все там будем. Она вернулась к «триумфу», села за руль и какое-то время сидела неподвижно, раздавленная грузом всего, пытаясь лишь продержаться и выжить. Ну же, дурочка, смелее, это всего лишь конец света, такое случается на каждом шагу. Аллан Донахью, наводчик и провокатор. И все это для того, чтобы заслужить уважение дочери и сделаться серьезным человеком в ее глазах. Последний южанин-аристократ, признавший наконец, что наше время — это деньги. В каком-то смысле, он посмотрел в лицо реальности, но, затаив в душе злобу, о которой она никогда не подозревала и которая все же сидела в нем, всегда, от первого стеклянного колпака до последнего, от одного дипломатического поста к другому, до самопожирающего скорпионова алкоголизма… и еще это. Она так никогда и не узнала его по-настоящему. Не успела. Она думала лишь о себе.
Да что с ней такое, Господи Боже? Вся расклеилась. Он думал, что таможенники станут осматривать машину, но нет, здесь было что-то другое.
— Джесс.
— Помолчи, Ленни. Она посмотрела на него. На ней были очки. Это значило, что ей совершенно плевать. Потому что раньше она всегда их для меня снимала.
— Хочешь сделать мне приятное, Ленни? Он ждал. Какая-нибудь очередная глупость.
— Убери свою дурацкую улыбку.
— Не могу, Джесс. Она прилипла. Честное слово. Это называется «паралич». Что они тебе сказали?
— Выразили свои соболезнования. По поводу папы. Наконец она тронулась с места. Швейцарские таможенники даже не взглянули в их сторону. — «Бьюик» проехал?
— Нет.
— Смотри-ка, какие-чудеса! Опять полное доверие, ну надо же. Он уже начал беспокоиться. У нее был надломленный голос. Там, внутри, ее всю трясло. Камня на камне не осталось. Опять сто двадцать. Сто пятьдесят. Прекрасно. Еще есть шансы остаться вместе.
— Джесс.
— Заткни пасть, Ленни. Сейчас не время. Я заживо похоронена под обломками. Поставь «Мессию». Он поставил пластинку. Хор ангелов. Да, правильно. Отправляемся прямо на небо на скорости сто шестьдесят в час.
— Аллилуйя! Золото едет! Сколько там?
— Там пусто, Джесс. В чемодане ничего нет. Они не сумасшедшие. Она дала по тормозам. Мессия сломал себе шею. У нее вспотели ладони. Он сказал ей как раз вовремя: еще триста метров, и все пропало бы. Она остановилась.
— Это еще что за истории? Он смеялся. Казалось, он был счастлив, как будто она только что доказала ему что-то. И эти веснушки на носу. Можно быть последней сволочью и все-таки сверкать веснушками.
— Они не дураки, Джесс. Они хотели проверить.
— Проверить? Проверить что?
— Что ты нас не сдашь. Меня и мессию… Бабки, я хочу сказать. Вот они и решили сделать один холостой проезд. Чтобы посмотреть.
— Ну, ты посмотрел?
— Да, Джесс. Ты меня любишь, безумно. Ты смотри… Сразу драться. Тебе бы любить меня немного меньше. Тогда у меня был бы шанс свалить. Она смотрела прямо перед собой. Сердце щемило, но совсем немножко. Изысканные переживания. Революционерка фигова. Но он обезоруживал, и сам был безоружен… совершенно… разве вот только улыбка. Что с ним станет без меня? Она спохватилась. Теперь уже речь не шла ни о ней, ни вообще о ком бы то ни было. Теперь речь шла о деньгах. Миллион долларов, который следовало передать тем, кому, может быть, удастся нас уничтожить.
— Так. И что теперь?
— Все сначала. На этот раз без дураков. Она медленно вернулась и пересекла границу. Нет, я все-таки мразь, и идеализм здесь ни при чем. Угрызения совести, эти вечные угрызения. Аллан, должно быть, ошибся. Мы не католики. Нет, конечно же, мы протестанты. «Бьюик» стоял у «Чинзано», но теперь все они стояли рядом, и еще прибавился кто-то третий, или четвертый, если считать вместе с Ленни; он стоял спиной к амбару. Чтобы у бронированного шкафа было такое лицо? Нет, она явно недооценила возможности природы. Невероятно. Она закурила сигарету и, язвительно улыбаясь, стала его разглядывать, пока они набивали чемодан. Парню, верно, надоел этот насмешливый взгляд, он привык к тому, что люди вообще стараются на него не смотреть.
— Что, понравился? — спросил он, подходя к ней.
— Еще как. Я уже рада, что не беременна.
— По морде захотелось?
— Что за выражения?
— Ах ты, ш… Ангел крикнул что-то по-арабски. Смазливый блондинчик знает арабский? Вот это фокус. Для нациста — слишком мал. Должно быть, по учебникам выучился. Ленни вскочил на сиденье рядом с ней.
— Они сказали, чтобы ты вела медленно. Им нужно время, чтобы уладить все формальности на границе.
Она дала по газам, шины взвизгнули. Он сидел рядом. Совершенно разбитый.
— Боже мой, что я здесь делаю? Какого черта я вообще в это ввязался? Джесс, ты можешь мне сказать, что я тут забыл?