— А знаете, Сергей Сергеевич, я, скорее всего, с удовольствием воспользуюсь вашим приглашением. Кстати, вы с Игорем Иосифовичем Рейманом знакомы?
Нефедов сперва неопределенно пожал плечами, но затем кивнул: да. Но, видно было, радости при этом не испытал. Будто между ними в свое время пробежала черная кошка. А может, и в самом деле пробежала?
— А если я его уговорю полететь с нами, вы возражать не будете? Или я слишком много беру на себя?
Нефедов снова подумал и сказал:
— Да поступайте как знаете. Если это вам поможет, какие сомнения?
— Значит, все-таки есть, — с усмешкой констатировал Турецкий. — Все те же двадцать процентов?
— Вы поразительно догадливы, Александр Борисович, — вздохнул Нефедов, достал из кармана кителя свою визитку и авторучкой написал на ней номер телефона, протянул Турецкому. — Вот здесь вы можете меня найти. Либо — мобильный, он указан выше. К вашим услугам, Александр Борисович.
Нефедов хотел уже подняться, но Турецкий придержал его за рукав:
— Не хотите подсказать напоследок, почему это все они очень дружно, а главное практически без промедления, назвали виноватых? Обычно, я знаю, всякого рода причастные к делу комиссии и в подобных случаях, да и вообще, не любят торопиться с окончательными выводами, не так?
— Абсолютно так. Но только мне представляется, что наш случай — особый.
— Или, рассмотрим данные выводы как возможность… ну, скажем, например, беспроигрышного списания неких долгов? Чтоб потом уже никогда не возвращаться к проблеме? Я говорю условно, вы понимаете?
Нефедов, глядевший в стол перед собой, скосил глаза на Турецкого, улыбнулся краешками губ и сказал:
— Это все здесь кое-кому представляется неразрешимой загадкой. Оттого, полагаю, и выводы столь торопливые. А мы-то у себя знаем разницу между, скажем, причиной и поводом. Хотя, если все-таки говорить о загадке, как таковой, я тоже чувствую исподволь какую-то неизвестную мне тайну. Ну, как тот кобель, который все понимает, а словами выразить не может.
— Но причины, как и поводы, все же были? Извините, я оперирую вашим же выражением.
— А то! Тот, кто общался с генералом, а мне приходилось делать это довольно часто, мог бы с ходу назвать два десятка и тех, и других. Но ведь это жизнь! И надо учитывать не только кардинально меняющиеся иной раз обстоятельства, но и некоторые абсолютно не меняющиеся характеры. А это — постоянные конфликты, и чем выше их уровень, тем они драматичнее.
— Простите, Сергей Сергеевич, вы кто по образованию?
— Это имеет значение?
— Интересно.
— До недавнего времени я был действующим летчиком, пилотом первого класса. А с середины девяностых…
— Уже при Орлове?
— Нет, несколько раньше… в силу ряда причин перешел в управление. А возглавил его, да, уже при Алексее Александровиче.
— Конфликтовали?
— Очень редко. Он ведь никогда не давал советов профессионалам. Такая вот черта…
— Я обязательно запомню эти ваши слова, Сергей Сергеевич, потому что надеюсь, что они искренние и соответствуют действительности.
— Можете не сомневаться.
— Но тогда, — Турецкий наклонился почти к самому уху Нефедова, — не вижу вины экипажа.
Нефедов резко повернул к нему лицо, и они едва не стукнулись лбами.
— Да-да, — глядя в упор в глаза летчика, сказал Александр Борисович, — официальная точка зрения на сей счет такова, что это он их заставил лететь, когда они не хотели, разве не так? И вы сами это прекрасно знаете, и… не помню из материалов, но, вероятнее всего, и в комиссии подтвердили общую точку зрения. Удобную, выгодную — другой разговор. А теперь уверяете меня — восемьдесят процентов! Ладно, давайте прервем наш разговор. Повторяю, я принял ваше приглашение. И обещаю во время полета в Сибирь никаких советов, тем более — распоряжений, не давать. Идет?
— Идет, — серьезно подтвердил Нефедов.
Он ушел, а Турецкий почувствовал наконец усталость. Не ту, хорошую, когда чувствуешь удовольствие от честно завершенного дела, а какую-то муторную, возникающую от массы бестолковых разговоров, шума, ненужного напряжения. Короче говоря, пора было сваливать. Но перед этим надо попрощаться с вдовой Орлова, которая все сидела на своем месте с отсутствующим выражением на лице, словно отбывала обязательную, но отвратительную службу. Назначить на завтра, желательно в первой половине дня, время для беседы. Перекинуться и некоторыми соображениями с Рейманом. Почему-то вдруг захотелось, чтобы этот непонятный бывший полковник не улетал к себе домой, в края обетованные, а поиграл еще какое-то время в одной команде с ним, Турецким. Ведь если Нефедов что-то знает такое, о чем старательно умалчивал до сих пор, хотя и прорывается в нем эта жажда правды, то уж Рейману-то сам Бог велел, как говорится, выступить в роли некоего антипода в дружном хоре отлично организованного общественного мнения. Пусть пока это звучит именно так, до тех пор, когда откроется истина. А в том, что она в конечном счете откроется, Александр Борисович почему-то уже почти не сомневался, хотя и понимал, что в такой компании добраться до нее будет очень нелегко. Или это «понимание» вселил в него бывший пилот первого класса, первым делом взявший на себя вину, в которой, кажется, и сам не очень уверен? Все может быть…
2
Она ничем не напоминала известный и давно обобщенный в анекдотах образ генеральши. Ну той самой, хорошо упитанной и ухоженной, которая на восхищенно-завистливые взгляды юных лейтенантов хвастливо заявляет, что у нее «вся тела такая — гладкая и белая…» Все наоборот. Обыкновенная усталая женщина средних лет, вероятно, ровесница своего мужа, потерявшая с его уходом практически все в своей жизни, прежде заполненной лишь заботами о нем. Ну и о детях, конечно, которые уже выросли и стали самостоятельными. Хотя глаз да глаз еще за ними… И сама притом не настолько стара и дурна собой, чтобы поставить на всем дальнейшем жирный крест. Но это уже совсем другой вопрос, которого никак не хотел касаться Александр Борисович…
А действительно поразил его в какой-то мере ее ответ, когда он спросил, пытаясь нарушить ровный и будто заранее выверенный, словно полусонный ее рассказ о муже, какой день в их совместной жизни с Орловым она могла бы назвать поворотным, кардинальным, до которого была словно бы одна жизнь, а после уже началась иная. Опять же, спросил, чтобы, возможно, оторвать ее мысли от вялой, сиюминутной конкретики и немного вернуть в прошлое, когда у них в семье все было хорошо. Все еще казалось в будущем.
И она, почти не задумываясь, назвала тот знаменательный, по ее выражению, день в июне далекого уже девяносто шестого года, когда президент подписал сразу два Указа. Один — об освобождении от должности того самого министра обороны, что явился-таки сегодня в траурный зал, а другой — о назначении Орлова своим помощником по национальной безопасности, передавая таким образом в его руки судьбу войны в Чечне. Тот, который был тогда министром, с хвастливой самоуверенностью развязал, по сути, эту войну, а второму, значит, выпала доля совершить почти самоубийственную попытку покончить с нею.
Ну, в том что закулисная политика, замешенная на деньгах, нефти и крови, была всегда делом в принципе грязным, никто уже давно не сомневается. Как ясны теперь и истинные причины этой кровавой драмы на Кавказе. Но Турецкого в данном случае чрезвычайно интересовала тогдашняя позиция генерала Орлова. Не мог же он не понимать, на что его толкают, предварительно обласкав в кремлевских коридорах? Но если это в самом деле так, иначе говоря, если он знал, какую судьбу ему уготовили, и тем не менее принял навязанные ему условия игры, значит, он был уверен в своих силах? Ну, скажем, в определенном бахвальстве, весьма характерном для всех без исключения генералов, его, пожалуй, обвинять нелепо — да это, кстати, и не из самых худших качеств людей военных вообще. Обычное явление. Или он действительно увидел тогда возможность переломить общественное сознание, а нет, так силой заставить, в конце концов! Почему бы и нет?..
И вот тут, словно подсказывая окончательное решение, вдова заметила, не акцентируя, впрочем, внимания на своих словах:
— Он всего по совести добивался… И в Москве тогда, возле Белого дома… И на юге, в Молдавии… И в Чечне после… И теперь вот, в Сибири… А они словно не слышали и продолжали вешать на него… О господи, чего только не вешали, кто знает!..
— Анна Васильевна, — тактично напомнил о своем присутствии Турецкий, поскольку ему показалось, будто она забыла о посторонних и рассуждает больше сама с собой, полагая, видимо, что известное ей должно быть также известно и всем остальным, значит, чего и объяснять-то? — Вы ведь всегда были рядом с ним… А то, что мы знаем о генерале, это же такая малость, да и та — на поверхности. В газетах, в телевизоре, в сплетнях. Я понимаю, сейчас вам не до меня, не до моих вопросов, вообще не до посторонних. Но дело в том, что мне необходимо составить об Алексее Александровиче ясную картину. Увидеть его не в рассказах болтунов, а в действии, понять его логику, оценить его проблемы и возможности их решения. Гибель его вовсе не представляется мне нелепым стечением разного рода обстоятельств, которые и привели к трагическому исходу. И, между прочим, я не одинок в этом убеждении. Вы сами слышали вчера мнение президента о том, что в трагической цепи случайностей иногда не без успеха маскируются некие закономерности, которые и оказывает в конечном счете в определенный момент вполне определенное влияние на то или иное событие. Я не цитирую, вы понимаете. Но сказано-то было именно в этом смысле, так мне помнится. А президент у нас по роду своей прошлой профессии превосходно знает, что такое мимикрия и с чем ее едят. И потому я полагаю, что данное им мне задание провести расследование не основано на чьих-то шатких предположениях либо необоснованных догадках. Вот и давайте станем из этого исходить. Я, простите, не беру вас за горло, ничего сейчас не требую, но ваши советы и консультации по самым разным вопросам мне скоро понадобятся. Скажите, как мы можем договориться о такой взаимной помощи?