— Хватит тебе прапора-комсомольца! Колотитесь сами, а то я вижу, что работа в Ленкомнате разлагающе на солдат действует!
Всё оставшееся время ведения ремонта Громобоев вместе с малорослым прапорщиком Юриком Онопкой, сами колотили щиты, грунтовали, размечали стены, вешали наглядную агитацию, вырезали картинки, клеили, а потом принялись писать тексты. И тут пришла на помощь и взялась за дело присланная на подмогу из клуба ефрейтор Любаша, внештатный полковой писарь. Примерно к началу зимы начальник политотдела принял работу. Подполковник Орлович хмыкал, качал головой, ворчал, но согласился, что при отсутствии средств, наверное, лучше не сделать.
Отремонтировав Ленкомнату, Эдик занялся личными делами. Но сначала из-за развода поссорился со всем политическим руководством. Первое время после возвращения с войны его вызывали и приглашали выступать в школы, рассказывать о войне, но потом в управление кадров пришло письмо бывшей жены, с жалобой. Мол, подал на развод, скрывается от уплаты алиментов, ребёнка не воспитывает. Гнусная ложь! Явно тёща и гадюка-сестра подучили: деньги он переводил регулярно через финслужбу, подарки привозил, виделся с дочкой каждый месяц.
Штабные велели разобраться с морально-неустойчивым офицером. Первая реакция командования — вызов «на ковёр». Командир полка Плотников и начпо Орлович распекали более часа, грозились снять с должности и исключить из партии. Дали неделю подумать. Но тут как раз ко времени пришёл второй орден, бродивший где-то несколько месяцев в поисках хозяина, и меры дисциплинарного воздействия отменили. По партийной линии пожурили, ограничившись заслушиванием. Разговоры о моральном облике прекратились, обстановка понемногу успокоилась, политическое начальство вроде даже забыло о существовании проштрафившегося капитана.
Но острому на язык Эдику тихо не сиделось. Хотя по службе особых претензий к Громобоеву не было, но как говорится язык — мой враг. Раз отпустил шуточку по адресу замполита полка, в другой раз надерзил командиру части, даже с несколькими генералами умудрился поссориться…
Военная жизнь шла своим чередом. Обычная каждодневная армейская рутина: наряды, дежурства, караулы, стрельбы, тактические занятия, вождение, обслуживание техники. После настоящей войны — скукотища!
Как вдруг в высших партийных кругах страны активно заговорили о политических изменениях, о демократизации в армии, пошла череда всяких исторических пленумов, конференций, съездов. Войска лихорадило, не успевали менять на стендах портреты высшего политического и военного руководства.
Целый месяц полк готовился к отчетно-выборной партийной конференции. Естественно коммунистической партии, кроме КПСС, легально, иных партий ещё не было, тем более в армии. Солдаты красили заборы и бордюры, белили и драили казармы. Командиры ожидали посещения высокого начальства и опасались как бы чего не вышло…
И надо же было Громобоеву в этот «исторический» момент вляпаться с неудачным вложением средств. На последние «фронтовые» деньги его угораздило по неопытности купить старенький, ржавый «Москвич-406», да ещё и с проблемными документами. Капитану однажды надоело прыгать с автобуса на автобус, решил перейти в класс автомобилистов. Теперь Эдику было не до службы. С этим раритетным авто он возился, боролся за его «живучесть» вместо того, чтобы заниматься подготовкой к проверке и оформлять отчетную документацию.
Громобоев зашкурил корпус, снял многолетнюю ржавчину, покрасил машину в несколько слоёв халявной танковой краской. На кой ляд Эдуарду сидеть в кабинете и бумагу марать писаниной, когда в личной машине карбюратор чихает, коробка скоростей барахлит, да ещё и резина лысая. Увы, но после разгульной жизни наступило затяжное безденежье, и этому довольно активно поспособствовала фронтовая жена, которая любила выпить марочного вина, покурить и снова выпить. Но о семейных проблемах чуть позже…
В ходе партийной конференции всем заместителям комбатов предстояло выступать в прениях по докладу важного генерала, а свой текст в духе руководящих документов о ходе перестройки, Громобоев даже и не продумал, не успел. Не до того! И вот теперь, уже сидя в зале полкового клуба, пока генерал монотонно бубнил, читая по бумажке, капитан с горем пополам набросал несколько фраз о повышении боевой готовности, о перестройке, расширении гласности, об ускорении, и демократизации. Конечно же, выходило, что батальон давно перестроился, и ускорился, а что касается гласности… Эх, какая может быть гласность в армии, а тем более демократизация? Вот именно, никакой!
Эдик мельком взглянул на докладчика — этот начальник Громобоеву категорически не понравился. Ну, прям какой-то очень типичный генерал. Фактурный! Большеголовый, крутолобый, с квадратной челюстью, крупным и мясистым носом, большими глазами навыкате, плечистый, животастый. А главное мордатый! Ох, какая у политического начальника была отвратительная рожа! И особенно Эдуарду не по сердцу была ахинея, которую нёс этот политический генерал.
— Товарищи офицеры! Как вы знаете, недавно прошла XIX Всеармейская партийная конференция. Мы не знали, как провести демократично выборы делегатов на конференцию от нашего округа, ведь и мы в политуправлении ещё только учимся демократии, поэтому делегатов назначили, но из числа самых достойных коммунистов.
Сосед майор Холостяков хмыкнул:
— А мы, выходит менее достойные, второсортные…
Генерал естественно этой тихой реплики не услышал и продолжал читать текст.
— Всего было направлено десять человек. Могу перечислить по фамилиям, но я думаю, вы доверяете выбору Политического управления округа.
— Доверяем! — выкрикнул из президиума секретарь парткома.
— Конечно, не надо перечислять, — поддержал парторга помощник по комсомолу полка.
— А почему не надо? Можно и услышать, — возразил недовольный сосед, начальник штаба пулемётного батальона. Этому майору Холостякову бояться за свою смелость было нечего, весь его батальон помещался в чемоданчике, который хранился в секретной части.
Генерал слегка побагровел, строго посмотрел на выскочку-майора, порылся в бумажках и, поморщившись, перечислил всю достойнейшую и проверенную бравую десятку: от командующего округом до секретаря партийной комиссии учебной дивизии. Кроме генералов этот список фамилий офицерам полка ничего не говорил. Знакомых не было.
— Удовлетворены? — поинтересовался генерал Никулин.
— Частично, — кивнул неугомонный майор.
— Он у нас правдоискатель, товарищ генерал, — буркнул командир полка. — Лучше бы секретную документацию привели в порядок, товарищ майор.
— А я сейчас ведь на партсобрании и спросил по-товарищески, как коммунист коммуниста, товарища генерала. Имею право?
Генерал пренебрежительно скривил губы, недовольно кивнул и пожал плечами, мол, понимаю, всё в духе демократизации.
— Верно, товарищ коммунист, мы на партийном собрании. Я вам по-товарищески и ответил. Не удовлетворены?
— Так точно! — согласился майор Холостяков. — Одни фамилии — это минимум информации. Биографии бы их почитать, с послужным списком ознакомиться: участие в боевых действиях, награды…
Офицеры зашушукались, довольные репликой товарища.
— Поверьте, мне майор Холостяков… — продолжил докладчик, нахмурив густые брови.
— Коммунист…, — напомнил майор, все больше наглея.
— Хорошо, пусть будет коммунист Холостяков… — буркнул генерал Никулин.
— Причём, вопрос о вашем пребывании в рядах партии, товарищ майор, может быть рассмотрен на ближайшем собрании! — вякнул начальник политотдела.
— С чего это вдруг? — удивился Холостяков.
— Слишком часто по утрам бываете с похмельным синдромом! Я всё примечаю. А в свете борьбы с пьянством и алкоголизмом…
— Не будем сейчас уходить в сторону от повестки дня из-за одного говорливого индивидуума, — остановил генерал подполковника Орловича. — Позже разберётесь в персональном порядке. Мы не допустим никаких идеологических диверсий со стороны незрелых личностей, которые пытаются свернуть нас с пути намеченного руководством партии. Этим людям явно не нравится перестройка! Я вижу — не перестроились вы, товарищ майор!
— Приступим к прениям! — прочувствовал ситуацию и оборвал возникший шумок в зале секретарь собрания, пропагандист полка. Он вскочил со стула и звонко постучал карандашом по графину. — Товарищи офицеры! Вернее, товарищи коммунисты! Внимание! Тихо! Прошу тишины в зале! Ведите себя прилично! Повторяю, переходим к прениям! Слово предоставляется…
И далее пошло тихо и мирно, по заранее спланированному сценарию.
Одним за другим выступили политотдельцы и замполиты батальонов, говорили правильно, толково, по бумажкам, наконец, дошла очередь и до Громобоева.
Капитан одернул китель с орденскими планками, встал и, не спеша вышел к трибуне. Эдуард немного поговорил о боевой готовности, о дисциплине и вдруг его как черт дёрнул за язык, он не смог удержаться от ехидного замечания и сделал небольшое лирическое отступление.
— Товарищ генерал! Вернее, товарищ коммунист Никулин! Вот вы в своем выступлении обронили…
— Я ничего не ронял! — сказал, как отрезал генерал.
— Э-э-э… Обмолвились, что аппарат политуправления не знал как провести демократическим путем выборы на партийную конференцию. Это удивительно и даже странно слышать, нам, рядовым коммунистам. Не знали… тогда, спросили бы у нас, у низов, мы бы может, подсказали как. Даже я мог бы предложить элементарное решение: не десятерых из десяти кандидатов выбирать, а каждая партийная организация выдвинула бы по одному делегату и в итоге провести конкурс, кто больше наберет голосов. Да и другие могли бы быть варианты. Стоит только немного подумать…
Произнося последнюю фразу, Громобоев скосил глаз на генерала и понял, что явно ляпнул лишнее. Генерал-майор Никулин напыжился, побагровел и стал похожим на огромную варёную свеклу. Эдуард испугался, что высокое начальство сейчас хватит апоплексический удар, и он окажется виноватым в смерти заместителя Члена Военного совета.