Одно письмо начиналось: «Милая серьезная женщина! Прими поздравления от самого несерьезного (хронически) мужчины… Я все более убеждаюсь в разрешимости внешних проблем внутренними путями…» Как это понять? Но – разве не интересно поломать голову над такими выражениями? Непонятное затягивает, влечет. Другое его письмо открыло неожиданную начитанность, да еще и абсолютно самостоятельное отношение к литературе. Впечатлен Сартром, Ануем, «Черным принцем» Мёрдок… Прочел модную Саган. «Вот баба!»
А еще он писал мне о гимнастике, и оказалось, что из всех упражнений йоги самое важное – свобода, расслабление, что-то вроде медвежьего переминания с ноги на ногу. Я попробовала «медвежье переминание» – понравилось. Кстати, в Москве пошла мода на йогу, на Индию, на экзотику.
Кирик скоро явится в столицу! Как его принимать? Где будет жить? Знакомить ли с родителями? Но он позвонил и сразу поставил все на место, а какой сюрприз преподнес мне!
– У меня есть где остановиться. Женат? Но я никому не давал клятв в вечной любви. Моя жена – лишь одна из женщин, не более того. Дети нас не связывают, так что… Но через женщин мне открывается мир, они – моя карма… Единственная, которая мне сейчас нужна, это ты. Ты не знаешь себя, а ты – чудо! Можно сказать, уже «приобщенная»!
В первый же день, день очень солнечный, мы остановились на бульваре. Он сказал:
– Смотри вверх, в небо, сквозь эту липу. Не двигайся.
Я послушалась… И через несколько минут я увидела там, в небе… свое отражение. Да-да, как в зеркале. Что это было? Спросила его – он отвечает: «То самое!». И все, больше ничего не сказал.
Первое, что сказал при встрече, было: «Наш диалог с тобой идет по каким-то своеобразным законам. Стоит одному приблизиться, как другой тут же отступает. Очень милый танец дружеской дипломатии… Вспоминаю твое утверждение: прописные истины неизбежны и жизнь без банальностей – как бы сказать? – трудна. Может быть. А почему она должна быть легкой?».
Я спорила: мол, разве дело лишь в том, чтобы понимать? а может быть, принимать и сохранять? Но ему кажется, что интереснее искать смысл собственного бытия, а также бытия друзей – в плане бытия Вечного.
…На третий день я решила его взять с собой в музей М. М. Пришвина.
Постучали – вошли. Навстречу «выплыла» улыбчивая женщина с седыми волосами, в длинном платье, удивительно располагающая к себе. Это вдова Михаила Михайловича, а он – почитатель Пришвина.
Звенело лето. Жужжали пчелы. Наливались яблоки. Цвела фацелия (ей Пришвин посвятил рассказ). Экскурсанты бродили по саду. Потом все собрались на веранде – о восьми углах, она как бы висела в воздухе. Это восхитило Кирика, и он заговорил о космизме, об открывавшихся с веранды далях.
Появилась откуда-то гитара, и тут мой артист блеснул. Опершись о край веранды, запел-заиграл, и густой его голос звучал так бархатисто, проникновенно, что все заслушались.
Накрашенная, рослая девица пожирала его глазами. А я, сославшись на головную боль (голова и в самом деле у меня болела), удалилась на кухню. Впрочем, оттуда было хорошо все слышно. Я услыхала, что говорила та девица:
– Будем знакомы. Я Вика Совинская, руководитель вокально-инструментального ансамбля! У нас чудные ребята. Я приглашаю вас в турне по Балтике! Деньги – бешеные!
– Меня они мало волнуют, – ответил он.
– Прекрасно! Тем лучше! А успех, аплодисменты, как я заметила, вам не… противны? Нам как раз не хватает такого голоса. Вот мой телефон, адрес в Ленинграде. Жду звонка и настоятельно прошу соглашаться – не пожалеете!
– О, если речь идет о Ленинграде, то… тут я пас!
– Значит, договорились, – деловая девица, кажется, удалилась: видимо кто-то ее привез на машине.
А он продолжал еще петь. Один романс был незнакомый: «Мир – лишь луч от лика друга, все иное – тень его…»
Валерия Дмитриевна спросила:
– Слова Гумилёва, а музыка?
После паузы Кирилл ответил:
– Вашего покорного слуги.
О Гумилёве он говорил немало: поэт, мол, знал инобытие, другие миры, умел мысленно странствовать, любил женщин, и частица его души живет и в нем, в Кирике.
Он появился на кухне.
– Лапушка, ты почему здесь? Болит голова?.. Я знаю точки, на которые могу нажать – и голова пройдет.
Протянул руки к моей талии (не там ли искал «точки»?), но я встала и выложила все, что думаю:
– Не надо! Неужели ты согласишься на это турне? Опустишься до эстрады? Не смей этого делать!
– Что-о? – удивился он. – Ты мне запрещаешь? Да я даже ради эксперимента соглашусь!
– Любитель экспериментов!
– Ну ладно, я не люблю сцен!
Я не слышала от него такого тона – видимо, в нем действительно течет казацкая кровь, да еще в смеси с индийской!
– Мы едем? – спросил он. – Пора в Москву.
Тут на меня что-то нашло, и я в отместку отказалась ехать.
Хозяйка (умная женщина), глядя мне в глаза, сказала:
– Дорогая, а вы совсем не влюблены в этого вашего певца… Вы независимы от него – редкой свободы женщина!
Возвращаясь в Москву, я невольно задавала вопрос: действительно ли я не влюблена? Ведь мне с ним так интересно! Благоразумие отталкивает – или?.. или сердце Пенелопы все еще занято Одиссеем?
В голове крутились советы-мысли Кирика: «Ни с кем себя не отождествляй!.. Учись говорить со мной на расстоянии, мысленно совершать путешествия… Фокус любви в том, чтобы не чувствовать присутствия и не чувствовать отсутствия: просто объект рядом. Хотя может пройти и год, и два. Не так ли? Женщина – это путь открытия иных миров… Медитация – выход из любого положения, живи с установкой „Да!“».
…Признаваться – так признаваться во всех «грехах». Так, Саша? Годы идут и идут… Кирик уехал. Вскоре на горизонте замаячил новый знакомец – тоже потенциальный «жених». А сопровождение, можно сказать, было драматическим, чуть ли не шестая симфония Чайковского.
Стоял блеклый, без красок день. Настроение, сходное с сентябрьской погодой. С подругой сели на катер у Речного вокзала. Вода – свинцового цвета. Туристы травили анекдоты, пели походные песни. Общая цель – «Солнечная поляна», но уже накрапывал занудный дождик.
Подруга (тоже со школьных лет) рассказывала про своего парня. Он груб, резок, настойчив, но все равно она его любит. Отчего-то мужская резкость привлекательна – может быть, женщина принимает ее за силу? У них не влюбленность – связь, они «живут», но от него ни полслова о свадьбе. Вера уверена, что на самом деле он гораздо лучше, чем кажется (тоже типичное женское оправдание). Я с грустью слушала ее и думала: любовь ее слепа, лишена гордости, зато я, кажется, не стану рабыней артиста-йога. Или стану?
Не удалось даже искупаться в водохранилище. А когда пришла пора возвращаться – заголубело небо, заблистали капли на кончиках веток. Ели – как малахитовые изваяния, солнце – будто пышный каравай хлеба, а воздух такой, что хочется схватить его в охапку, он проникает в сердце, в кровь, делаешься как бы больше, а мысли – легче, воздушнее…
Увы! Катер гудит-зовет. Снова Вера жалуется на «незаконного». Снова поют туристы и травят анекдоты, заговаривают с девушками. Один подмигнул нам и продолжил песню про девушку, зубного врача, которую бросил герой-турист, а потом оказался в ее кабинете, и она выдрала ему четыре здоровых зуба: «В тазу лежат четыре зуба, и я как безумный рыдал, а женщина-врач хохотала – я голос Маруси узнал».
И снова анекдоты… Между тем рыжеватый паренек с голубыми глазами не сводил с меня глаз. До самого конца, до Москвы.
И в метро оказался рядом на эскалаторе. Заговорили. Он попросил телефон. В нем было что-то располагающее, улыбчивое, – звали его Юра, Юраша, – и я дала свой номер телефона. Сказал, что на днях едет в командировку на Памир, а вернувшись, непременно позвонит.
Настроение у меня было шальное – пошутили, посмеялись и хватит, наверняка больше не увидимся. Только судьба задумала устроить мне испытание…
…Была полночь. Такси мчалось по Рублевскому шоссе, октябрьская чернота выползла на дорогу. Мы возвращались после дня рождения с подругой Леной и ее мужем. Ровное (правительственное) шоссе, мерная скорость. Все трое дремали, вспоминая утку с яблоками, сладкую «Лидию», вкусные пироги. Укачивало. Мысли, как паутинки, переплетались в голове, образуя абстрактный рисунок… В памяти почему-то всплыл «Портрет Сальери» – Лена утверждала, что это Антон Рубинштейн.
И вдруг сквозь смеженные веки вспыхнуло что-то красное – и сразу темнота!.. Я ничего не чувствовала, сознание отключилось.
Пришла в себя лишь на третий день, в больнице. Лена пострадала немного, ее муж лежал в реанимации, а я при аварии повела себя странно: вышла из машины, встала на обочине, крепко держа сумочку. «Скорая помощь» уже собиралась уезжать, когда меня кто-то заметил… Оказывается, шок может быть таким: человек делает что-то, но его как бы нет…
Перелом руки, шрамы на голове и сильное сотрясение мозга – цена нашего возвращения с веселого дня рождения. Медленно и долго шло выздоровление.
Каширку, и опухоль, и предсказания врачей как бы выбросила из головы. В чем дело? В Кирике? В сотрясении?.. В немалых открытиях? В таком состоянии, видимо, противопоказано видеть близких. Я не хотела, чтобы приходили мама или отец – вид их вызывал потоки слез. Ласки – тоже противопоказаны, становится себя жалко. Я просила никого ко мне не впускать…
Когда выписалась из больницы, вернулась домой – тоже боялась эмоций. Хотела быть одна, глядеть в окно на облака, на пролетающих птиц – казалось, жизнь покинула меня.
Но тут как-то под вечер постучали в дверь. Я тоскливо прислушалась: чей это голос в прихожей? Мама прошептала:
– К тебе пришел кто-то незнакомый.
– Я не хочу никого видеть. Это из издательства?
– Не знаю. Говорит, что вы вместе плавали на катере…
В дверь уже просунулась физиономия, рыжеватые усы, перепуганные голубые глаза. Кто это? Где я его видела? Смеющийся рот, зубы. Зубы, зубы, песня про зубного врача – вспомнила!.. Я лежала молча, а он всячески меня развлекал.