С того дня он стал приходить. Рассказывал о своих поездках в пустыню, на Памир, в Фергану. Показывал фотографии. «Как его зовут? Как же его зовут?» – мучилась я вопросом.
Отлежала я три месяца. Но – позвонили из родного издательства и предложили путевку в один из лучших санаториев, к морю, на юг…
Для чего и для кого я все это пишу? Для себя, но и для тебя, Саша! А вдруг?.. Нет, это простая потребность высказаться, разобраться…
В санатории для избранных
Местность прекрасная: широкое, открытое пространство, возвышенность – будто кусок планеты. Сосны, сосны, старые березы с окаменевшей корой, напоминающей подошвы альпинистских ботинок. А воздух! У нее даже забилось сердце…
Оказалось, Валентина попала в санаторий Совета министров, в обитель для больших начальников. Оттого кругом – тишина, чистота, пальмы, коврики, занавески из тюля и бархата. Молчаливые деловитые люди. Уколы, массаж, гимнастика, бассейн, кислородные палатки, прекрасное питание. В общем, упорядоченное, целеустремленное бытие.
Строг распорядок дня – строги и нравы. Дамы одевались по моде пятидесятых годов, в темные сарафаны и белые кофточки, в синие платья с белыми отворотами. Мужчины носили габардиновые пальто, синие шерстяные, вытянутые на коленях штаны.
Никто не говорил здесь громко, смеялись мало – или это мягкие ковры поглощали звуки? Механический чистильщик обуви, ласковые официантки, медсестры, бесплатный телефон – здесь было все! Все, кроме жизни. С ее непременными шумами, крайностями, увлечениями…
Три раза в день шли «на водопой» по ровным дорожкам. А вечерами в зале с пышными пальмами и хрустальными люстрами устраивали танцы, игры. Бедный массовик-затейник! – ему никого не удавалось вытащить на середину зала, вовлечь в игру.
Тина попробовала играть в пинг-понг. Здесь-то и состоялась «судьбоносная» встреча: она обыграла невысокого сероглазого паренька. А тот возьми и скажи:
– Поспорим, завтра я обыграю вас!
Когда он тренировался, учился? Не ночью же! Но только уже после завтрака действительно счет был в его пользу. Значит, у него есть характер? Ох уж эти характеры! Они заманивают слабый пол, создают иллюзию воли, соревнования! Попробуй разберись: чувство это или просто…
В таких санаториях железная партийная дисциплина, тут никто не заводит романов – боятся, что станет известно в райкоме. Хотя… Одна партийная дама призналась соседке Тины, что каждый год ездит в такие санатории и каждый год заводит любовников.
После пинг-понга у Вали со Славой началось что-то среднее между флиртом и дружбой. Гуляли, беседовали. А однажды отправились на экскурсию. В местечко Бета. Дикий уютный уголок. Рядом – рыболовецкий совхоз. Милая греческая Бета раскрыла объятья своего залива, как руки матери. Высокий берег, сосны. Трепещущее море. И солнце, искрящееся на плотной маслянистой воде. Бронзовое, золотистое море…
Вдруг на их глазах стало твориться что-то невообразимое. Залив на глазах превращался в кипящую черную лаву. Бурлила вода, и в ней что-то чернело и билось.
Они поднялись наверх, к соснам: оттуда виднее. Вход в залив закрывали четыре буксира, рыболовецких суденышка, но что между ними? Отчего все кипит? Слава догадался:
– Там огромные сети! А кто это выпрыгивает из воды? Это не рыба!
Тина щурилась, но не могла разглядеть.
– Да ведь это дельфины! Охота на дельфинов!
– Не может быть! – Она уже начиталась статей о близости мозга дельфинов и китов к человеческому и была потрясена. – Зачем их ловят? Разве из них что-нибудь производят?
– Наверно…
А черная масса бурлила все сильнее.
– Неужели четыре маленьких буксирчика могут утащить сеть со всем этим гигантским стадом? Их же тысячи!
– Эй, смотри-ка! Вон там… – Слава показал вдаль. – Они выпрыгивают на поверхность! Море утихает. Ого! Да они прорвали сеть!
– Вот здорово! – радовалась Тина.
– Один дельфин нашел дыру-лазейку, дал знак другим – и все за ним. Идем вниз, скорее!
Они бросились между кустами, к берегу, к воде. Взбунтовавшееся Черное море опускалось, вздыбленные волны постепенно оседали, черных плавников становилось все меньше и меньше.
– Они ушли, спаслись! – кричали на берегу.
Море стало оседать. В одном месте осталось на берегу что-то красно-черное. Слава толкнул ногой: то был убитый дельфин…
Вечером вернулись к себе, в образцовый санаторий. И весь следующий день Тина не могла забыть вчерашнее зрелище. Она лежала в тени на песке и рассеянно глядела туда, где бултыхался Слава, вспоминала загнанных дельфинов.
Слава впервые, кажется, взял маску и трубку – вздумал нырять? За рапанами? Тина занервничала: к чему это ухарство, показная храбрость? Не случилось бы чего.
И – словно накликала беду! (Бывало с ней это: подумает – и случается, как у колдуньи.) Слава что-то кричит? Или ей кажется? Нет, определенно там неладно! Вскочила, оглянулась. Помогите! Он тонет! К счастью, рядом увидела соседа по столу.
– Послушайте! – волнуясь, подбежала к нему. – По-моему, он может… с ним что-то случилось. Помогите, пожалуйста, скорее!
Тот бросился в море, и скоро оба уже выходили из воды.
– Господи, как я перепугалась! Зачем ты так рискуешь? Если бы не наш сосед…
– Тронут, сдвинут, опрокинут! – усмехнулся Слава. – Я бы и сам выплыл.
Он явно бравировал – она свела суровые брови.
За ужином Слава объявил:
– Завтра мой отъезд – кто откажется на дорожку по рюмочке?
В комнате его уже был накрыт стол: «Южная ночь», семга, фрукты, шампанское… В синем костюме, при галстуке, Слава выглядел торжественно. Разлил шампанское, встал:
– За женщин и комсомол – стоя! Любимый тост райкомовских инструкторов… А теперь – за знакомство и за вас, дорогая Валентина Петровна! – в голосе была непонятная ирония.
Однако, когда расставались, Слава казался вполне искренним и говорил, глядя в глаза и держа ее за руку, – она почувствовала, как пробежала искра.
– Прости меня… Надеюсь, мы увидимся в Москве?
Она прожила еще недели две в этом скучном, вылизанном санатории, и Слава теперь казался самым «живым» из всех.
А где-то в закоулках души опять прорастала мысль о будущей семье…
И она мысленно вела разговор то с Сашей, то с Кириллом, то со Славой.
Из записок Вали Левашовой
«Милый Саша! Вечный мой спутник! Прости меня! Где ты? Не верю, что тебя нет на земле. Может быть, ты где-то странствуешь? Живешь, как „бездомный оптимист“? Мой милый, ты помнишь, как говорил: „Любить – значит созидать“? Для этого существует за-му-жест-во…
Лучшие свои часы я провожу в консерватории, слушаю Генделя, Бетховена. Нередко сама играю Баха. Знаешь, что я надумала о Времени, о нас? Время – не река, на берегу которой мы сидим и наблюдаем. Мы сами плывем вместе с этой рекой! Мы участвуем в течении Времени, в процессе Истории, и каждый из нас может внести свою частицу. Потому-то я и подала когда-то заявление в партию в день смерти Сталина. Дело совсем не в нем – хотелось что-то сделать…
Есть такие птички – красноклювые ткачики, которые замирают, если вблизи ходит аист марабу. Может быть, Сталин был вроде того аиста? Может быть, мы тоже были в подобном состоянии?
Я воображаю, что ты в пустыне – земной или небесной… И тебя окружают птицы. Я прочитала, что есть такие птицы, которые выводят птенцов, и те ровно двадцать два дня сидят в гнезде, а над ними „повисают в воздухе“ орлы. Птенцы – как загипнотизированные. Но как только им исполняется двадцать два дня, они вылетают из гнезда и… попадают в лапы орла… К чему это я?
О птицах мне рассказывает рыжеватый турист. Ласточки домовиты, но их в городе все меньше. Галки создают пары на всю жизнь. А крапивник ухитряется делать себе гнездышко неподалеку от самки, которая высиживает птенцов. Вороны же, оказывается, умеют считать: двух человек отличают от трех.
Он же (турист) сочинил:
Ах, какой под небом уют!
Светит солнце и очень просторно.
У меня нет места, в котором
Был бы так же я дома, как тут.
Ах, какой под солнцем уют!
И еще думаю о… редактуре (не зря же работаю в издательстве!). Мы требуем от авторов правильной, четкой грамматики, а Пушкин говорил, что в прозе какого-то автора „слишком мало вздору“, что „языку нашему надо дать поболе воли“.
Вообще догматизм, упертость, „бараний нрав“ – наше горе. Представляешь, однажды две наши издательские дамы поехали отдыхать в Закарпатье, пришлось им подниматься на вершину какой-то горы в трудных условиях. Одна хромая, вторая толстая, ей тяжело, но, глядя на хромую, могла ли она отстать? А когда спустились, то хромая сказала: „Вот теперь я поняла, что ты можешь быть настоящим коммунистом. Мы вернемся, и я дам тебе характеристику“… Ах, коммунизм, коммунизм, не похож ли он и в самом деле на призрак?
Саша! Я пишу всякую чепуху, хотя надо сказать самое главное. Пишу, словно боюсь огорчить тебя (тебя, которого нет!).
Ну, довольно. Я все же должна сказать главное: я выхожу замуж. Без восклицательного знака. Он – химик, недавно стал работать в райкоме партии. Человек с характером. Я устала ждать. Так можно и устать жить, а это – грех. Устала быть одинокой. Я нормальная женщина, мне скоро тридцать лет, я хочу иметь дом и дочку. У меня есть воля, разум. Толстой говорил, что удачным бывает именно разумный брак, и еще: что жениться надо лишь тогда, когда невозможно иначе.
Жить я буду в его доме, хотя трудно назвать домом одиннадцатиметровую комнатку, тринадцать человек соседей, туалет на улице, кухня без окна. Можно создать семью, если приладиться друг к другу, если характеры не колючие, если свекровь не злая, если соседи терпимые…
Прощай, мой Вечный странник Одиссей! Который год шумит, гремит, волнуется под окном наш тополь. Помнишь его? Сколько раз он замерзал зимой, расцветал весной, становился пристанищем ворон, как бушует он среди лета – и с каждым годом становится все более могучим… Скоро и мне с ним придется распрощаться…