Впрочем, до свадьбы еще два месяца, и неизвестно, что взбредет в мою свободолюбивую голову… Я хочу обставить свадьбу как надо – это же жизненный рубеж!
Тайна палисандровой шкатулки
Валентине было не по себе. Дома – ни любви, ни ласки, мамочка – сама по себе, скрытничает, догадывается, что ее дочь что-то хранит в себе. Не оттого ли покрикивает на нее, так резка? Догадывается ли о Кирилле? Что думает о Славе?
Ах, мамочка, неужели ты не знаешь, что от хорошего человека лаской можно добиться всего, а дурной человек признает лишь окрик, приказ? Знаешь ли ты, что есть такие дельфины – афалины, которые поддаются дрессировке только лаской? Строга ты со мной, чересчур строга, мамочка.
Кирилл? Как отделить человека от его дивного голоса, его музыки? Но ведь – мало ему ашхабадской жены, еще прилепилась девица в доме-музее Пришвина. Как же я могла с этим смириться? «Женщины укрепляют мою карму», – говорит он, менестрель. А вот умные дамы утверждают: «Мужчины – народ скоропортящийся». Тина же прямодушна, бесхитростна, бороться с женами не будет… Это ли не повод вернуться к надежному Славе? Он, правда, зачем-то отправился к своим родственникам в Смоленск – ну что ж, есть возможность и ей куда-нибудь съездить.
И Тина Левашова, склонная к перемене мест, записалась на очередную экскурсию. На этот раз – по тверской земле, в Старицу, Торжок. Однако, попав в Вышний Волочёк, была так очарована прихотливой речкой, что вдруг объявила: «Дальше езжайте без меня, я дня два поживу в этом чудном городке».
Речка Цна – вокруг холма. На нем – церковь и старый сад. Дальше – озеро Мстино, вода без берегов. Садись на катерок и отправляйся по широким водным просторам. Остановка у острова, где похоронен петровский строитель купец Сатюков. По пути – Остров прокаженных. Далее Академическая дача, затеянная когда-то щедрым Репиным для художников. И все места – дивные!
Была Троица. По небу пробежала веселая тучка, оросила землю крупными каплями, вызолотила одуванчики, а по извилистой речке Цне уже сновали шустрые лодочки, натыкаясь друг на друга и задевая берега.
Люди шли к церкви с ветками березы в руках. Тина остановилась возле лодок, лежащих вверх днищами, и вдруг одна лодка стала сама собой подниматься. Вверх поползло днище, выше, выше – и из-под лодки появилось странное существо. Косматое, горбатое, оно поползло на четвереньках до ближайшего дерева и прислонилось к нему спиной. Борода с запутавшимися травинками, шапка (в жару)…
Медленными, рассчитанными движениями перекинул рюкзак. Почувствовал настороженно-любопытный взгляд молодой женщины, огладил бороду, поправил вытертый синий берет на голове, и из-под крутых надбровий блеснули синие глаза.
– Слава Богу, – заговорил сам с собой, – дождик траву омочил! Живите, травки-муравки, цветочки-василечки. – И, достав из сумы перья зеленого лука и хлеб, протянул угощение: – Не хотите закусить?
Обрадовавшись случаю познакомиться с этаким лесковским героем, Тина предложила яблоки. Он не без галантности склонил голову:
– Благодарствую. Только зубы мои не позволяют, – и стал молча жевать лук и мякиш.
Закончив трапезу, порылся в кармане – в руках оказались деревянная чурка и ножик. Он принялся строгать деревяшку. Тина смотрела на руки – большие, корявые, словно корни можжевелового дерева, однако орудовал он ими ловко.
Момент для разговора был подходящий – как не заговорить о местных красотах, не восхититься озером Мстино, живописными его берегами? Старик кивал, слушал, на лице вместо угрюмой диковатости постепенно проступала молодая радость.
– Да-а-а, места тут славные. И речка… будто рыбка, изгибами ходит.
– Вы давно тут живете?
– Давненько.
– Должно быть, много повидали, во многих местах бывали?
– Э-э-х, голуба! Всю Россию-матушку исходил. А еще вернее будет, если скажу: не верстами надо мерить расстояние, а человеками да встречами… Ноги-то мои были скороходы, да ныне вроде как… подставки. – Он приподнял сапоги, и Тина увидела, что кирзовые сапоги покрыты не только пылью, но и заплатами. И штаны такие же. Спит под лодкой, одет плохо, однако что-то в его повадке не вязалось с внешним видом. Может, он из «бывших», может, из старообрядцев?
Деревянная чурка постепенно обретала форму какого-то зверька.
– Это я мальцам делаю. Вот выточу, камушки вставлю, и будет кошка… Прежде-то я работал на стекольном заводе «Красный май»…
– Да вы настоящий скульптор, – польстила туристка по московской привычке.
– Какой я скульптор?! – рассердился старик. – Не видали вы настоящих скульпторов! Вот я знал одного – так кошку его каменную за живую принял! Цаплин его звали, уехал потом на остров Майорку – слыхали про такой? Там рай земной, ни тюрьмы, ни преступников… Однако не остался он в том раю, в разнесчастную нашу Россию вернулся.
Тина опять не удержалась:
– Вы великих людей знали… Детей любите, а кто любит детей, тот, говорят, мудрый человек.
– Мудрый! – взъярился он, и в лице опять мелькнуло что-то звериное. – Не мудрый я, а самый что ни на есть дуропляс! – огрызнулся и надолго замолчал, продолжая ожесточенно обтачивать деревяшку.
– А как звать-величать вас?
Он шутовски поклонился, снял берет:
– Старик, а без ума; мужик, а без жены; свободный, а из тюрьмы вышел. Ныне – покаянный грешник, раб Божий и ничего больше!
Солнце клонилось к западу, речная вода темнела. Старик оперся на палку, заскрипел-задвигался, встал. Протянул палку вдаль, показывая:
– Во-он на той стороне вяз стоит, видите? Под ним дом мой. Ежели желаете – прошу! – поклонился не без артистизма. – А пока – до свидания!
Заинтригованная новым знакомцем, Тина на другой день снова отправилась к церкви. В саду шумели липы, над рекой высились зеленые фонтаны берез, лодки тыкались в тесные берега. Зашла в церковь, а там – как в роще березовой: зелено на стенах, вокруг икон, священник в изумрудной рясе, хористы с березовыми ветками в руках. Пение их негромкое, сдержанное, бесстрастное. Она не была верующей, не знала обрядов, однако, увидев икону Троицы, замерла. Мягкие линии нежно переплетались, переходили одна в другую. О чем говорили эти трое? Чувствовался высокий смысл действа…
Не так же ли должны понимать друг друга муж и жена, без слов? Со Славой – сумеют ли они? Правильно ли она решила? И правильно ли поступила, уехав?
Она обернулась – и увидела старика! Он стоял у выхода из церкви с протянутой рукой. Значит, все же нищий?.. Подошел мальчик лет сами, и старик протянул ему книжку! Может, распространяет христианскую литературу? Нет, похоже, это детгизовские выпуски… Приблизился еще один мальчик и получил выточенную из дерева фигурку. Однако, когда рядом оказался солидный мужчина с женой, старик заголосил жалостливым голосом и протянул берет:
– Слава Святой Троице! Подайте Христа ради! Троица свет жизни зажгла, ярким солнышком наградила… Возблагодарим же! Покаемся, грешные, истинно покаемся!
Обнаруживать своего присутствия Тина не стала. Решила пойти к его дому и с нетерпением дожидалась вечера. Остановилась возле гигантского, какого-то первобытного вяза. Дерево было мощное, под стать хозяину. Могучая крона, толстый ствол, корни, вылезая, распространялись по земле. Словно щупальца спрута, они уходили даже под фундамент дома. Кто-то пытался их укоротить, отрубил пару толстых корней, но вяз оттого не ослабел. Ствол и ветки – как непролазная глухомань. Поверху тянуло ветром, и ветки шумели. Тина долго смотрела на удивительное дерево, прежде чем постучать в дом. Никто не отвечал. Тогда она осторожно приоткрыла дверь – и сразу оказалась в комнате.
Спиной к ней, ссутулясь, в глубокой задумчивости сидел старик. В углу – иконы. Ветхая кушетка, деревянный стол, самодельная этажерка с книгами, на стене чей-то перекосившийся портрет – на всем печать ветхости. Она кашлянула, старик неохотно оглянулся; сверкнула синева из-под косматых бровей.
– А-а-а… Танцорка! – почему-то так ее назвал.
Она положила на край стола коробку конфет, печенье, но старик – вот чудак! – рассвирепел:
– Что это? К чему? Я не побирушка! Что это нынче за манера? Не терплю! Увольте! Вот Бог – а вот порог!
Ну что за вредный старик! Пришлось все спрятать. Он повернулся – и она увидела то, что он рассматривал перед ее приходом. И чуть не ахнула! Это была шкатулка, янтарного цвета, со множеством вкраплений: на желтоватой палисандровой поверхности крохотные зеленые веточки и… птичка.
– Какая прелесть! Откуда это у вас? Тут что-то написано…
– Не написано, барышня, а инкрустировано, – сурово ответил он.
– Не по-русски… И что это значит?
Она не могла отвести глаз от шкатулки: темно-фиолетовое с янтарным оттенком дерево, на нем ласточка – голубая грудка, черные оконечности крылышек, розовая оторочка вокруг клюва. Где она это уже видела? Где?
– Означает: «Я вернусь!».
Да ведь у ее матери точно такая!
Старик сказал:
– Через всю мою жизнь пролетела эта ласточка…
– Давно это было? – выдохнула Тина.
– Ох, и все-то тебе надо, молодая!.. Было-то… первая встреча, в тринадцатом аж году. На Троицу как раз… в Оптиной пустыни.
Она боялась лишним словом спугнуть его, ждала, когда намолчится, заговорит сам. И он заговорил. Начал издалека:
– В Калуге, на пристани… На качелях качались. А в Оптиной рядом стояли…
– С кем?
– Синее платьице с белым кружевным воротничком… мелкие пуговицы на спине. Иной раз и теперь еще увижу похожее – сердце зайдется.
– Как звали ту девочку?
– Вероника.
– А ваша фамилия – не секрет?
– Строев, Никита!.. А летом – как повеление судьбы – мы оказались соседями по даче, близ Марфина. Там катанье на лодках, музыкальные вечера, спектакли… Молодые люди признались в любви, но… мало было четырнадцатого года – пришел 1917-й… Расставаясь, договорились встретиться в церкви Старого Пимена. Вся в слезах, она призналась, что отец увозит их во Францию… Вот тогда-то и появились эти две шкатулки: одна ей, другая мне.