нула и выругала кого-то за то, что ее позвали к телефону. Потом я сказала ей, что работаю у Филипа Марло. Она ответила: «Что с того?» Именно так и сказала.
– Невероятно. Однако многие светские дамы в наши дни разговаривают как бродяги.
– Кто их знает, – мягко отозвалась мисс Риордан, – возможно, многие из них и в самом деле бродяги. Тогда я спросила, есть ли у нее телефон без отводной трубки, и она спросила, какое мне до этого дело. Но самое странное, что она не прекратила разговор.
– Она беспокоилась о своем ожерелье и не знала, к чему вы клоните. А может быть, Рэнделл уже звонил ей.
Мисс Риордан покачала головой:
– Нет. Я потом позвонила ему, он понятия не имел, чье это ожерелье, пока не услышал от меня. Был удивлен, что я это разузнала.
– Он привыкнет к вам, – сказал я. – Видимо, придется привыкать. Что дальше?
– Тогда я сказала миссис Грейл: «Вам хотелось бы вернуть его, не так ли?» Напрямик, без обиняков. Я не знала, что еще можно сказать. Надо было чем-то слегка потрясти ее. Это сработало. Она тут же назвала мне другой номер. Я перезвонила и сказала, что хочу ее видеть. У нее это вызвало недоумение. Тогда пришлось рассказать всю историю. Миссис Грейл очень расстроилась. Она-то удивлялась, почему Марриотт не звонит ей. Видимо, решила, что он удрал с деньгами в Мексику или что-нибудь в этом роде. Словом, я встречаюсь с миссис Грейл в два часа. Тут уж я распишу вас ей, скажу, что вы очень милы и сдержанны, что с вашей помощью вполне можно вернуть ожерелье, если это осуществимо, и так далее. Она уже заинтересовалась.
Я глядел на мисс Риордан, ничего не говоря. Она, кажется, обиделась.
– В чем дело? Я допустила какую-то оплошность?
– Неужели вы не можете понять, что теперь этим делом занимается полиция и меня предупредили, чтобы я не совался?
– Миссис Грейл имеет полное право нанять вас.
– Для чего?
Мисс Риордан нервно щелкнула замком сумочки.
– О господи… такая женщина… с ее внешностью… как вы не понимаете… – Она прикусила губу и умолкла. – Что за человек был Марриотт?
– Я почти не знал его. Показался несколько жеманным. Мне он не особенно понравился.
– Был он привлекателен для женщин?
– Для одних – да. Другим бы захотелось плеваться.
– Что ж, миссис Грейл, видимо, находила его привлекательным. Появлялась с ним в обществе.
– Кто знает, может быть, она появляется в обществе с целой сотней мужчин. А вернуть ожерелье теперь будет почти невозможно.
– Почему?
Я встал, подошел к стене и сильно хлопнул по ней ладонью. Стук машинки за стеной на секунду стих, потом возобновился. Я поглядел из открытого окна на кофейню между нашим зданием и отелем «Мэншн-Хаус». Оттуда доносился сильный запах кофе. Вернувшись к столу, я убрал бутылку обратно в тумбу, закрыл дверцу и сел. В восьмой или девятый раз зажег трубку и пристально уставился поверх не особенно чистого стакана в серьезное и честное лицо мисс Риордан.
Это лицо не могло не нравиться. Все женщины почему-то красились в блондинок, но ей эти ухищрения были ни к чему. Я улыбнулся:
– Послушайте, Анни. Убийство Марриотта было грубой ошибкой. Грабители не могли совершить ничего подобного. Видимо, какой-то идиот, взятый для подстраховки, потерял голову. Марриотт сделал неосторожное движение, а этот подонок пристукнул его, притом так быстро, что ему не смогли помешать. Это организованная банда, получающая сведения о драгоценностях и о маршрутах женщин, которые их носят. Бандиты запрашивают умеренную цену и ведут, так сказать, честную игру. Но внезапное убийство никак не входило в их планы. Думаю, что убийца давно уже мертв и находится в глубинах Тихого океана с привязанным к ногам грузом, а ожерелье либо утоплено вместе с ним, либо грабители прознали о его подлинной стоимости и упрятали куда-нибудь, где оно пролежит долгое время – может быть, годы, – прежде чем его посмеют извлечь. Или же, если это крупная банда, оно может оказаться на краю света. Восемь тысяч – слишком низкая цена, если они знали подлинную стоимость этого нефрита. Но только продать его было бы трудно. Уверен я в одном – они не собирались никого убивать.
Анна Риордан слушала меня с восхищенным выражением, чуть приоткрыв рот, словно перед ней сидел далай-лама.
Когда я умолк, она медленно сомкнула губы и кивнула:
– Вы просто чудо. – Голос ее был негромким. – Хоть и слегка не в себе.
Поднявшись, она взяла со стола сумочку.
– Так поедете вы к миссис Грейл или нет?
– Рэнделл не может мне запретить – раз инициатива исходит от нее.
– Прекрасно. Я побываю еще в одном отделе светской хроники и, если удастся, раздобуду побольше сведений о Грейлах. И о ее романах с мужчинами. У нее должны быть романы, не так ли?
Обрамленное золотистыми волосами лицо было задумчивым.
– А у кого их нет? – фыркнул я.
– У меня не бывало. Право же.
Я зажал себе ладонью рот. Мисс Риордан негодующе взглянула на меня и устремилась к двери.
– Вы кое-что забыли, – сказал я.
Она остановилась, обернулась:
– Что же? – и окинула взглядом весь стол.
– Прекрасно знаете что.
Мисс Риордан вернулась к столу и с серьезным видом наклонилась ко мне:
– С какой стати им расправляться с убийцей Марриотта, если они избегают убийств?
– Потому что, – сказал я, – он, скорее всего, из тех, кто может попасться и заговорить, когда его лишат наркотика. А человека, привезшего выкуп, убивать они бы не стали.
– Почему вы уверены, что убийца – наркоман?
– Я не уверен. Просто предположил. Большинство подонков балуются наркотиками.
– А-а. – Мисс Риордан выпрямилась, улыбнулась и кивнула. – Должно быть, вы имеете в виду это. – И, быстро сунув руку в сумочку, выложила на стол небольшой бумажный пакет.
Я взял его, осторожно снял резиновую ленту и развернул. Там лежали три толстые папиросы. Я посмотрел на нее и ничего не сказал.
– Понимаю, брать их не следовало, – сказала она еле слышно. – Но я знала, что там марихуана. Обычно ее завертывают в самокрутки, но в Бэй-Сити с недавних пор прибегают к этому способу. Я уже видела несколько таких же. И решила, что будет нехорошо, если беднягу найдут мертвым с марихуаной в кармане.
– Тогда нужно было взять и портсигар, – невозмутимо сказал я. – В нем осталась пыль. И то, что он пуст, показалось подозрительным.
– Рядом были вы, и я не могла. Я… хотела вернуться и взять его. Но побоялась. Неприятностей у вас из-за этого не было?
– Нет, – солгал я. – С какой стати?
– Очень рада, – задумчиво сказала мисс Риордан.
– Почему вы их не выбросили?
Прижав сумочку к боку, она задумалась, ее нелепая широкополая шляпка еще больше сползла набок и закрыла один глаз.
– Наверное, потому, что я дочь полицейского, – сказала наконец Анна. – Улики не выбрасывают.
Улыбка ее была робкой, виноватой, щеки покраснели. Я пожал плечами.
– Что ж… – Слова ее повисли в воздухе, будто табачный дым в закрытой комнате. Рот остался полуоткрытым; я молчал. Краска на ее лице стала ярче. – Очень извиняюсь. Делать этого не следовало.
Я пропустил мимо ушей и эти слова.
Мисс Риордан бросилась к двери и вышла.
14
Я потрогал пальцем одну из папирос, потом аккуратно сложил их в ряд и откинулся на спинку стула. «Улики не выбрасывают». Стало быть, это улики. Свидетельствующие о чем? Что человек, стремящийся ко всему экзотичному, время от времени выкуривал косячок. С другой стороны, марихуану курят многие бандиты, а также многие музыканты, школьники и милые девушки, которые на все махнули рукой. Американский гашиш. Конопля неприхотлива, может расти где угодно. Высевать ее теперь запрещено законом. Много это значит в такой большой стране, как США.
Я сидел, покуривая трубку, и прислушивался к стуку машинки за стеной, щелканью светофора на Голливудском бульваре и весеннему шелесту в воздухе, напоминающему шорох бумажного мешка о бетонный тротуар.
Папиросы большие, а марихуана – лист грубый. Индийская конопля. Американский гашиш. Улика. Господи, ну и шляпки носят женщины! Голова у меня болела. Черт с ней.
Я достал перочинный нож, открыл маленькое острое лезвие, которым не чистил трубки, и взял одну папиросу. Полицейский эксперт разрезал бы ее вдоль и для начала разглядел содержимое под микроскопом. Там случайно могло оказаться что-то необычное. Маловероятно, но какого черта, ему-то платят оклад.
Я разрезал папиросу вдоль. Мундштук резался с трудом. Ничего, парень я крепкий и в конце концов справился с этим. Сопротивляться было бесполезно.
Из мундштука выпали блестящие кусочки тонкого скрученного картона. На них были какие-то буквы. Я выпрямился и попытался сложить их как нужно, но они скользили по столу. Я взял еще одну папиросу и заглянул в мундштук. Потом стал орудовать лезвием уже по-другому. Бумага была тонкой, прощупывались крошки того, что находилось под ней. Я осторожно откромсал мундштук и совсем уж осторожно надрезал его вдоль, ровно насколько требовалось. Вскрыл его, там была такая же карточка, на сей раз целая.
Я осторожно развернул ее. Чья-то визитная карточка. Оттенка слоновой кости, почти белая. На ней отпечатаны тонко выгравированные слова. В нижнем левом углу телефонный номер городка Стиллвуд-Хайтс. В нижнем правом: «Только по записи». Посередине крупнее, но тоже тонким шрифтом: «Жюль Амтор». И ниже чуть помельче: «Астральный консультант».
Я взял третью папиросу. На этот раз ухитрился извлечь карточку, не разрезая ничего. Точно такая же. Я всунул ее на место.
Бросив взгляд на часы, я положил трубку в пепельницу, потом пришлось еще раз взглянуть на циферблат, чтобы узнать, который час. Обе разрезанные папиросы с разрезанной карточкой я завернул в один листок бумаги, целую, с карточкой внутри, – в другой и запер оба свертка в ящик стола.
Передо мной лежала последняя карточка. Жюль Амтор, Астральный консультант, Только по записи, телефон в Стиллвуд-Хайтс, без адреса. Три одинаковые карточки оказались в мундштуках папирос с марихуаной, укрытых в портсигаре из китайского или японского шелка с каркасом под черепаший панцирь, такой портсигар может стоить от тридцати пяти до семидесяти пяти центов в любой восточной лавочке, где учтивый японец говорит шепелявя и от души смеется, услышав, что ладан «Аравийская луна» пахнет, как девицы в заднем салоне у Сэди из Сан-Франциско.