Договаривая эти слова, я думаю, что они ее поддержат, что в них заключена правда. Но, когда они повисают между нами в воздухе, я понимаю, что была не права. Потому что то же самое я могла бы сказать про Бонни – и ошиблась бы.
Видимо, Роуэн думает о том же, но не говорит. Вместо этого она произносит нечто, от чего мое сердце разрывается на части:
– Это я виновата.
– В чем ты виновата?
– В том, что Бонни уехала. Это все из-за меня.
– Ох, Роу. Разумеется, нет.
– А вот и да, – настаивает она, и глаза ее снова наполняются слезами.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что… – Еще одна долгая пауза. Потом она выпаливает единым духом: – Потому что я сказала ей, что все расскажу, а она сказала, что если я расскажу, то она убежит и никогда не вернется.
Она же не имеет в виду…
– Подожди, Роу… Ты сказала, что все расскажешь кому? И о чем?
Она поворачивается ко мне и смотрит на меня печальными темными глазами, как у Бэмби.
– Про нее и мистера Кона. Расскажу маме с папой.
На секунду я лишаюсь дара речи:
– Ты знала про нее с мистером Коном?
– Ну да. – Внезапно в ее взгляде появляется понимание. – А ты… ой. Ты не знала?
Разумеется, она думала, что я знаю. Почему бы ей считать иначе? Мы с Бонни – лучшие подруги. Я так думала.
– Она… она тебе рассказала? – спрашиваю я, как последний дебил.
Все это как-то нелепо.
– Ну, вроде того. На самом деле нет. Я просто… – Щеки Роуэн розовеют. – Я вроде как сама узнала. Просто было очевидно, что что-то происходит, понимаешь?
Не-а. Мне вот было неочевидно.
– Она стала… она стала совсем другой. Задерживалась допоздна после уроков, просила меня врать родителям, и я понимала: что-то происходит. Пару недель назад я увидела, как он – ну, мистер Кон – подбросил ее до дома после школы, когда родители еще не вернулись. Это было так очевидно. Поэтому, когда она зашла, я спросила ее прямо, и она мне все рассказала.
«Все»? Значит, было что рассказывать.
– А что именно? Она сказала, что они собираются сбежать?
– Нет, нет! Что они влюблены. Конечно, я подумала, что это мерзко, но она была так счастлива, совсем на себя не похожа, и поначалу это было даже мило, знаешь? Она сказала, они разбираются с разными вещами. Не знаю, что это вообще значило, но я согласилась молчать, потому что все было так странно, и я не знала, что делать. Но потом стало совсем странно… Он приходил к нам домой после школы… Когда я была дома…
Слова лились из нее рекой, словно только и ждали возможности вырваться на волю. От волнения она произносила каждую фразу как вопрос:
– И тогда я сказала Бонни, что это неправильно и что если она не прекратит, то я все расскажу маме с папой. – Она делает глубокий вдох. – И Бонни совсем с ума сошла. Она сказала, что я все порчу, что я гублю ее жизнь и жизнь мистера Кона и что она никогда меня не простит, если я расскажу… все в таком духе. И я сказала, что мне все равно, что я просто не хочу в это все ввязываться. И тогда она сказала, что сбежит и не вернется. А я сказала… – Она остановилась, словно ей не хватало воздуха. – Я сказала: «Ну и вали!»
Договорив, Роуэн издала тихий жалобный стон и закрыла лицо руками.
– Роу, все в порядке. – Я старалась, чтобы мой голос звучал мягко и ободряюще, как у Кэролин или Валери. – Послушай, когда это случилось?
– В четверг.
Стало понятнее, почему она винит себя. Скорее всего тот разговор и побег Бонни как-то связаны. Но я не чудовище какое-нибудь – я знаю, что этого говорить не стоит.
– Бонни сама решила сбежать. Ты тут ни при чем. Неважно, что ты ей сказала.
Роуэн бросает на меня робкий взгляд из-под расставленных пальцев. Она мне не верит.
– Честно-честно.
– Но я соврала, – тихим, хриплым голосом возражает она. – Полиция спросила меня, и родители тоже спрашивали, и я сказала, что ничего не знаю. Я соврала. Но если бы я сказала им правду, они бы узнали, что я врала им раньше. – Подбородок у нее снова дрожит. – Я не знала, что мне делать.
Чертова Бонни. Одно дело уговорить на ложь меня – мне это не доставляет никаких хлопот. Но Роуэн? Эту послушную, робкую малышку? Просто бесчеловечно.
– Я думаю, они не будут тебя ругать за то, что ты врала им раньше, – говорю я, хотя отлично понимаю: это, скорее всего неправда. – Не волнуйся. Если ты хочешь рассказать им, то давай. Но, Роу…
Громко, надтреснуто звенит звонок, и мы обе подскакиваем. Роуэн широко распахивает глаза и нервно оглядывается по сторонам.
– Мне нужно идти на английский.
– Подожди секундочку. – Я хватаю ее за рукав свитера. – Ты знаешь, где сейчас Бонни? Ты говорила с ней после того, как она уехала.
Она качает головой, и я не знаю, чувствовать ли мне облегчение или нет.
– Нет. А ты?
– Нет. Сообщи, если она с тобой свяжется, хорошо?
– Ладно.
Я смотрю, как она хватает книги и убегает по дорожке. Такая маленькая.
Бедняжка Роуэн, держать такое в секрете.
Когда она уходит, я достаю телефон и отправляю сообщение Плющу: «Позвони мне! Мне нужно срочно с тобой поговорить о Роуэн».
Я жду пару минут, пока она ответит, одновременно листая твиты под хэштегом, написанные совершенно не- знакомыми людьми. Кто бы ни придумал этот флешмоб, он плохо представлял себе последствия. Хэштег используется только для досужих домыслов – и еще чтобы поосуждать Бонни. Типичный Твиттер. На одном кликбейт-сайте под хэштегом идет дискуссия о том, можно ли заводить интрижки с учителями. Интересно, кому пришло в голову заменить точный термин «секс» на менее скандальный – «интрижка».
Я громко вздыхаю в школьной тишине и выключаю телефон. В Твиттере мне ловить нечего, да и в школе тоже. Ни Бонни вам, ни Коннора. Я перекидываю сумку через плечо и направляюсь к выходу.
8
Не то чтобы мы все время дружили с Бонни только вдвоем. Как и любая пара, мы успели поэкспериментировать с дополнительными участниками и с заменами и однажды даже разошлись, подружившись с кем-то еще, хотя и ненадолго. Дело в том, что мы с Бонни очень разные. Это шло на пользу нашей дружбе, но одновременно не оставляло места для других людей. Наши отношения работали, потому что мы хорошо уравновешивали друг друга.
Когда мы были в седьмом классе, Бонни сдружилась с парой других девочек, подходивших ей куда лучше: правильные, тихие отличницы. Она хотела, чтобы мы дружили вчетвером, но из этого ничего не вышло. Они меня совершенно не понимали – и не могли взять в толк, что Бонни во мне находит. А мне они казались слишком скучными, слишком утонченными, слишком милыми. Когда мы пытались проводить время вместе, я чересчур выделялась на их фоне. Какое-то время я думала, что могу потерять Бонни – особенно когда думала, что есть девчонки, которые и мне подходят лучше, чем она, но этого не случилось. Она перестала пытаться подружить меня со своими приятельницами и вернулась ко мне.
А потом, когда мы были в девятом классе, я нашла компанию, которая подходила мне больше. По крайней мере, той мне, какую видели во мне другие и какой я сама пыталась быть. Но и этот период долго не продлился. С тех пор мы с Бонни дружили только вдвоем, ну и в последний год к нам время от времени прибивался Коннор. И мне это очень нравилось. Не поймите меня неправильно, другие подруги у меня тоже есть. У меня полно друзей, с которыми мы можем зажечь на вечеринке и чьи фотографии я лайкаю в Инстаграме. Но они ничего не знают о том, какая я внутри, и не знают обо мне ничего важного. Я не доверила бы им тайны своего сердца. И, как оказалось, не зря: с тех пор как исчезла Бонни, никто из них не поинтересовался, как у меня дела. Я получаю от них только бесконечный поток сообщений, содержащих «ОМГ ТЫ ЗНАЛА?», которые я предпочитаю игнорировать.
Наверное, я слишком много говорю о том, как непохожи мы с Бонни, хотя, конечно, общее у нас тоже есть. Мы обе любим ужастики, особенно психологические триллеры, от которых мозги сворачиваются сывороткой. Мы обе считаем гением человека, который придумал добавлять перец чили в шоколад. Мы думаем, что алкоголь переоценен, и не выносим чужих раздражающих привычек. Каждый год мы смотрим Евровидение – обычно у меня дома – и от души болеем за страну, название которой вытащили из шляпы. Мы обе любим Гарри Поттера: она – книги, я – фильмы. В прошлом году мы прошли тест Распределяющей Шляпы, потому что Бонни сказала, что это поможет нам лучше узнать себя. Она страшно разозлилась, попав в Слизерин, и сказала, что это всего лишь ничего не значащая сказка. А мне достался Гриффиндор.
Часто считают, что для дружбы нужно любить одно и то же, но есть и другие важные сходства. Важно ненавидеть одно и то же и переживать из-за одинаковых неважных мелочей. Конечно, с другом важно уметь посмеяться. Но еще и закатить тайком глаза, когда кто-то слишком громко говорит в вашем присутствии. Друг – это тот, с кем веселье становится веселее, а скука – менее скучной. Таким человеком была для меня Бонни.
На самом деле мы с ней дружим не вопреки нашим различиям, а скорее благодаря. Благоразумие и устойчивость Бонни нужны мне, чтобы спускаться с небес на землю. А ей иногда недостает моей безбашенности и вольного духа – они помогают ей не унывать. Вместе мы уравновешиваем друг друга, и так было всегда. В средней школе мое влияние спасало ее от травли – без меня ее бы травили совершенно нещадно. А ее влияние защищало меня от учителей. Они все равно меня не любили, но относились ко мне терпеливее, чем к другим девчонкам, которые тусовались вместе. Школьные задиры смотрели на Бонни и думали: наверное, она ничего, если нравится Иден. А учителя смотрели на меня и думали: наверное, она ничего, если нравится Бонни.
Наверное, со стороны это звучит как взаимовыгодная сделка, словно мы подумали и решили дружить, но на самом деле все было иначе. Я люблю Бонни. Обычно я придирчива к людям, но, когда дело касается моих близких, тех, кого я пускаю в сердце, я стою за них горой. Бонни – очень верный друг, и верность ее проявляется на деле. Если кто-то меня донимает, она не будет тихо стоять в стороне; она вступится за меня. Громко. Она остроумная и забавная, но обычно использует свой комический талант во благо, чтобы разрядить обстановку, а не смеяться над людьми.