Бонни – словно солнечный луч в моей жизни, и в моих словах нет ни капли дешевой сентиментальности (хотя, может, совсем маленькая капелька и есть). Моя жизнь с ней и правда становится ярче; я могу полагаться на нее, что бы ни случилось. Я знаю, что иногда бываю холодной, серой, озлобленной. С Бонни я ярче. Не знаю, кем была бы без нее – и совершенно не хотела бы узнать, особенно таким образом. Меня вдруг оставили одну; оттолкнули в сторону ради этого нового неожиданного партнера. Может, я одна думала, что наша дружба делает мою жизнь богаче? Может, Бонни меня было недостаточно? От этой мысли у меня тяжелеет на сердце. Она решила сбежать – и я об этом не имела ни малейшего понятия. Что это говорит о нашей дружбе? Обо мне? И с кем мне обсудить это в отсутствие Бонни?
Вопросы роятся в моей голове. Я не хочу сразу идти домой. Да и что ждет меня дома, кроме бесконечной зубрежки и новостей по телевизору? Я захожу в парк и иду на детскую площадку. Усевшись на скате горки, я достаю телефон и жду, когда позвонит Бонни. Мне нужно с ней поговорить. Нужно услышать ее голос.
Проходит несколько минут. Я звоню ей сама. Нет ответа. Я звоню снова. Гудки.
– Да бога ради, Бонни! – сердито кричу я в небеса.
Я набираю сообщение: «Ты где? Позвони мне!!!»
Думаю, подожду минут пятнадцать, а потом пойду домой. Через семь минут экран загорается. Это Плющ.
– Что-то ты особо не спешила! – говорю я вместо приветствия.
– Извини, мы с Джеком были на пляже.
Разумеется, блин.
– Что там с Роуэн?
– Она места себе не находит!
Может, я слегка драматизирую, но Бонни этого знать необязательно.
– Она считает, что виновата в том, что ты сбежала!
Тишина. Когда у меня в ухе снова раздается голос Бонни, он звучит осторожнее:
– Почему она так считает?
– Ты знаешь, почему, – раздраженно осаживаю ее я.
Почему она так скрытничает со мной? Разве ей не полагается все мне рассказывать? Ее ложь опрадвывает только то, что я – единственная, с кем она выходит на связь. И то если слишком не задумываться о ее поведении.
– Она рассказала, что мы поссорились?
– Ну не сама же я догадалась.
Снова тишина.
– О чем ты вообще думала, такое ей рассказывать? – спрашиваю я, что значит «Почему ты рассказала ей, а не мне?»
– Она сама узнала. Я ей не говорила. Никто не должен был знать. Именно это делало наши с Джеком отношения только… нашими.
– Это мистер Кон сказал тебе хранить все в тайне?
– Ему не надо было мне говорить, это и так очевидно.
– Ты не думаешь, что это красный флажок, Бонни? Если что-то нужно держать в тайне, то вряд ли это что-то хорошее?
– Отношения часто приходится держать в тайне. Когда люди влюблены, нет ничего важнее. Ромео с Джульеттой тоже скрывали свои чувства.
– Может, приведешь пример, в котором оба не умирают?
– Я не об этом!
– Ах да? И о чем же ты?
– Слушай, успокойся, ладно? – Голос Бонни звучит совсем как в старые времена, и у меня в горле сжимается комок. – Никто не умрет. В этом-то и проблема, понимаешь? Что все слишком драматизируют.
Я закрываю глаза и издаю короткий смешок, чтобы разрядить напряжение.
– Я думаю, проблема в том, что ты недостаточно все драматизируешь. Ты сбежала с учителем. Об этом говорят в новостях.
– Мы бы не сбежали, если бы нам позволили быть вместе. В нашем обществе есть такое абсурдное табу на разницу в возрасте.
– Бонни, я понимаю, если бы тебе было двадцать пять, а ему тридцать восемь. Но ты несовершеннолетняя. Это противозаконно.
– И что?
Я не нахожусь, что на это ответить.
– Кстати, даже если бы я была на несколько месяцев старше, нам бы все равно не разрешили встречаться, потому что он мой учитель. Ну и зачем ждать, если я знаю, что люблю его, а он любит меня?
И на это я тоже не знаю, что сказать.
– Может, чтобы его не арестовали? – придумываю я наконец.
– Ага, для этого мы и сбежали, – говорит она, словно я нарочно туплю.
Боже, ну и как с ней спорить?
– Ты не могла бы по крайней мере дождаться конца экзаменов?
– Ох, да забудь. Такая мелочь. Они ничего не значат.
– Но… – Я все еще не знаю, что сказать. – Но, Бонни… Они всегда многое для тебя значили.
Я словно напоминаю ей, что она носит розовые очки. Бонни всегда переживает из-за экзаменов и оценок; это часть ее личности. Или вернее сказать – было частью ее личности?
– Да, и какая мне от этого была радость? Только зря беспокоилась. Совершенно не умела развлекаться! И родителям было этого недостаточно! – Она тараторит с бешеной скоростью. – Девочки в школе смеялись надо мной и называли заучкой. И ты вечно говорила, что мне надо расслабиться. Ты говорила, что я слишком много учусь и что это бессмысленно. Ну что ж, ты была права.
– Я никогда не говорила, что это бессмысленно! Я говорила, что мне это безразлично, а оно так и есть, но тебе ведь нужно не то же самое, что и мне. Ты добивалась своей цели.
– Ну а теперь не добиваюсь. Теперь у меня есть Джек.
– И в этом твои планы на жизнь?
– А что, нельзя?
– Тебе всего пятнадцать!
– Любовь есть любовь, Иден. В любом возрасте.
Богом клянусь, я чуть не повесила трубку.
– Может, ты станешь серьезной, Бонни, хоть на минутку? Подумай: а когда тебе понадобится работа? Вы же не сможете вечно быть в бегах!
– Я уже сказала тебе. Мы не будем вечно убегать. Только пока все не успокоятся. А потом они поймут, что мы и правда любим друг друга и никому не надо идти за это в тюрьму.
– И когда это случится?
– Я не знаю, Иден. Когда случится, тогда случится.
– А как насчет меня? А Роуэн? А твои родители?
Бонни не отвечает.
– Ты ведешь себя как эгоистка.
Слова выпадают у меня изо рта, как горячие угли, и я не успеваю их остановить. Наступает долгая, тяжелая тишина.
– Может, и так, – произносит она наконец ледяным тоном. – И, может, мне это нужно. Может, не случится ничего ужасного, если я раз в жизни получу то, что хочу.
– Ты губишь свою жизнь. Ты ведь знаешь это, да? Знаешь, что творишь?
На том конце звучит короткий безрадостный смешок, совершенно непохожий на Бонни.
– Ну и кто тут все драматизирует? – говорит она.
9
Вернувшись домой, я прохожу в боковую дверь и направляюсь в свою часть сада. Я даже не останавливаюсь переодеться, просто завязываю волосы в хвост и хватаю из сарая перчатки. Сейчас мне не до людей. Не до расспросов Кэролин про мою подготовку к экзаменам. Не до рассуждений журналиста из «Гардиан» о мотивах мистера Кона. Мне просто хочется почувствовать под пальцами сырую землю и заняться вещами, которые я понимаю.
Когда Боб и Кэролин удочерили нас с Дейзи, они выделили нам по маленькому участку земли. Дейзи почти сразу забросила свой, но я… я просто влюбилась. За прошедшие годы мой участок разросся: захватил земли Дейзи и продолжил шириться. Я училась, как правильно садовничать, экспериментировала с разными цветами и травами, фруктами и овощами. Больше всего я люблю вишневое дерево, которое купила в тринадцать лет. Тогда оно было просто корнем – и я потратила на него карманные деньги, которые копила несколько месяцев. Оно хорошеет с каждым днем (хотя я, конечно, предвзята) и скоро должно начать плодоносить.
Люди всегда удивляются, когда узнают, что я люблю садовничать. Не знаю, что тому виной: их превратные представления обо мне или о садовниках. Так или иначе, наблюдать за их лицами, когда я им сообщаю о своем увлечении, – сплошное удовольствие. Когда Коннор впервые пришел ко мне в гости и я показала ему свой сад, он посмотрел на меня так, словно ждал окончания шутки.
– Пожалуйста, не пойми меня неправильно, – сказал он с тревогой, которую я часто слышала в его голосе, когда мы только начинали встречаться. – Но ты не похожа на человека, который любит цветы.
Но, как я сообщила ему тогда, дело не только в цветах.
Боб говорил: «Каждому в мире нужно свое место». Сад – это мое место.
Я знаю, что мой участок заменяет мне психотерапевта. Я знаю: мои приемные родители тщательно изучили вопрос, когда работали опекунами, и позже, когда решили нас удочерить. Как заботиться о травмированных детях, все в таком духе. Полезные советы по воспитанию «подержанного» ребенка. И вот места вроде моего сада – это буквально первое, о чем пишут в книгах. Выделите место, которое будет их собственным: пусть почувствуют, что им что-то принадлежит. Дайте им что-то, о чем они могут заботиться: это привьет им чувство ответственности. Дайте им что-нибудь вырастить: так они узнают, что могут добиваться успеха.
А я и не против. Я не жалуюсь. Я рада, что Кэролин с Бобом прочли все эти книги; что они из тех людей, кто пытается, пока у них не получится. И я рада, что у меня есть мой сад. Этот участок земли, который принадлежит только мне. До него у меня не было ничего собственного, кроме разве что имени. Впрочем, и его я наполовину потеряла, когда меня удочерили. Мой сад прекрасен, и он только мой.
До встречи с Бобом и Кэролин я ничего не знала про садоводство. Забавно, как дело всей жизни может подстерегать за поворотом – а ты о нем и не подозреваешь. Иногда, когда меня одолевает бессонница и мысли разбегаются в разные стороны, я думаю о том, как запросто я могла бы никогда всего этого не узнать. Если бы меня не взяли под опеку, а потом не удочерили двое садовников, откуда бы я узнала, как ощущается земля под пальцами? Кому еще пришло бы в голову показать мне, как заботиться о растениях? Мы с Дейзи могли попасть к кому угодно; просто так уж сложилось, что у Кэролин с Бобом освободилось место, когда нам нужно было где-то жить.
Я знаю, что мне повезло. Я прекрасно это понимаю. Раньше я думала, что подобные мысли одолевают всех; что все на свете думают о разных «почти» и «могло бы, но не получилось», о счастливых случайностях. О жизнях, которые мы прожили бы, сложись все иначе. Однако когда я спросила Бонни, она посмотрела на меня в таком искреннем замешательстве, что я поняла: для нее семья – это просто данность. Она никогда не думала, что случилось бы, родись она в другой семье. Что, если бы она выросла в Шотландии или в Нью-Йорке? Если бы у нее был брат вместо сестры? Больше я никого не спрашивала, даже Коннора. Может, это такая особенность приемных детей. Или только моя.