– Нет, не все.
Я знаю, что это значит: есть и обычные пятерки, без плюсов.
– Ну так улыбнись. – Я из последних сил старалась не злиться на нее. – Ты ведь этого хотела? Давай радуйся уже.
– Ну вроде как.
– Что случилось?
– Я просто подумала… – Она помедлила, подняв на меня взгляд и снова опустив его. – Я подумала, что… почему-то почти ничего не чувствую. Это ведь просто цифры, какая разница?
Я ничего не сказала. А что я могла сказать? Мы обе знали, что относимся к образованию совершенно по-разному. Обычно это не играло никакой роли, но изредка, вот как сейчас… Заноза, которую я почти никогда не замечала, внезапно начала сильно колоться. Я смотрела на Бонни, которая с озадаченным выражением лица сжимала в руках табель с пятерками, и чувствовала, что совершенно ее не знаю.
Тишина уже начинала становиться неловкой. Из главного здания во двор, где мы сидели, вышла миссис Бервик. Увидев Бонни, она просияла.
– А, Бонни, – обратилась она к моей подруге, совершенно меня игнорируя. – Поздравляю с блестящими результатами.
Я наблюдала, как Бонни тут же перешла в режим Мисс Совершенство. Староста, отличница, без единого выговора за все годы учебы. Она расправила плечи, заулыбалась, приподняла подбородок.
– Спасибо, мисс.
– Это всего лишь пробные экзамены, – сказала я. – Да и потом, это только цифры!
Миссис Бервик сурово на меня посмотрела.
– Может, поэтому ваши цифры и не впечатляют, что вы так относитесь к экзаменам, мисс МакКинли.
Я пожала плечами:
– Или я просто туповата.
– Нет, неправда, – тут же возразила Бонни.
– Ну что ж, – громко сказала миссис Бервик голосом, намекающим на то, чтобы мы заткнулись. – Я рада, что у тебя верные приоритеты, Бонни. Мы все тобой очень гордимся.
Бонни улыбнулась в ответ. Широкая, уверенная улыбка любимицы всех учителей. Ненавижу эту улыбку.
– Спасибо, мисс.
Я подождала, пока миссис Бервик отойдет подальше, но к тому времени мое раздражение еще не улеглось:
– Тебе не надоедает быть совершенством?
Бонни, снова поникнув, улыбалась напряженно. Подбородок ее опустился. Заправляя локон за ухо, она отвернулась от меня и пробормотала:
– Надоедает.
Четверг
16
На следующее утро я просыпаюсь в полном смятении, какая-то растерянная. Мне снилось, как мы с Бонни гуляем по ее солнечному саду, сдувая пух одуванчиков в траве. Она обнимала меня за плечи и звонко смеялась. Так странно очнуться в собственной комнате. Еще темно, хотя первые лучи солнца уже крадутся сквозь занавеску.
Я пытаюсь снова заснуть, но у меня не получается. Мой мозг вовсю работает. В комнате становится светлее. Я беру телефон: Роуэн ответила мне, когда я уже заснула. «Да, мне пришлось рассказать. В понедельник. Мама показала мне письма, которые мистер К отправил Бон, и рассказала, как он ее обхаживал. Мама сказала, это груминг. Я сдалась. Это так неправильно! Зачем вообще меня в это ввязали. Мама даже не злилась, что я ей не рассказала раньше. Посмотри: вот фотки некоторых писем. Надеюсь, у тебя все хорошо. Удачи на экзамене. Роу х».
Бедняжка Роуэн. Я быстро ей отвечаю и мысленно отмечаю для себя, что надо бы сказать Дейзи, чтобы была с ней повежливей. Потом я открываю фото, которые прислала Роуэн, и, прищурясь, читаю.
Письма… впечатляют. Одно уж совсем не для детских глаз (в нем есть строка про рот Бонни, которую я никогда не смогу забыть), но остальные в основном милые и романтичные, даже забавные местами. Вернее, были бы забавными, если бы я не знала, кто их написал. Много цитат из песен и стихов, комплиментов и заверений в чувствах, мечтаний и обещаний. Неудивительно, что Бонни влюбилась, словно последняя дурочка.
Любая девчонка мечтает получать такие письма от своего парня. Однако мистер Кон – не парень.
Если бы мне позволили тебя любить, я бы сделал это как надо. Никогда в жизни ты бы больше не чувствала, что тебя не ценят.
Не чувствовала бы себя потерянной, никогда. Не со мной.
Я узнаю его почерк: таким же он писал у меня в дневнике. Мне становится совсем не по себе. Я все думаю о том, что он наш учитель. Взрослый мужчина.
Я вижу, какая ты в школе, как поникают от этой тяжести твои плечи, как затмевается твой яркий, прекрасный свет. Друзья, которые думают, что знают тебя. Родители, которые ожидают от тебя столь многого, – и совсем не того, что нужно. Ты лучше всего этого. Ты особенная. Бонни, ты знаешь, какая ты особенная? Я хочу увезти тебя отсюда. Я хочу защитить тебя от мира.
Но Бонни не надо было защищаться от мира, пока ты не увез ее, чуть не говорю я экрану. Боже, почему Бонни мне ничего не говорила? Не показала эти письма? Я бы ей сказала… а что бы я сказала? Что это за драму он тут устраивает, Бон? Может, ему успокоиться? И сколько-сколько, ты говоришь, ему лет? Не староват для тебя? Он точно не делает ничего противозаконного?
Однажды мы будем вместе, и я подарю тебе все, что ты хочешь и чего заслуживаешь. Мы больше не будем прятаться. Я знаю, что нам придется подождать, но не думай, что это как-то обесценивает мои чувства к тебе. Я люблю тебя. Однажды я скажу об этом всему миру.
Я перечитываю сообщение Роуэн, а потом лезу в интернет смотреть слово «груминг».
По первой ссылке я читаю много такого, что вполне подходит Бонни, от «изменений в личности» до утверждения, что «ребенок или подросток может не понимать, что подвергается грумингу». От прочитанного я вся покрываюсь мурашками, и меня попеременно охватывает то жар, то холод. Я вспоминаю, как Бонни настаивала, что она счастлива, что влюблена, что это ее собственный выбор. Я кусаю ногти, а потом принимаюсь за подушечку большого пальца.
Я достаю телефон, чтобы написать Бонни, но в итоге несколько минут тупо таращусь в экран. Что мне сказать? Эм, Бонни, а тебе не кажется, что ты стала жертвой груминга? Я уже знаю, что она ответит. Она скажет, нет, мы влюблены. И откуда мне знать разницу?
Как жаль, что мы не можем поговорить лицом к лицу. Если бы вместо сообщений и редких звонков мы могли бы хоть раз встретиться, это, может, решило бы часть проблемы. Когда мы говорим по телефону, она в любой момент может повесить трубку и пойти поговорить с мистером Коном. И он, естественно, сможет ее переубедить.
Может, мне уже пора рассказать всем, где она? Нет. Я не могу. Но, может, нужно? Только я ведь пообещала. И это Бонни.
– Иден? – Стук в дверь, голос Кэролин. – Пора вставать!
– Ладно. – Я откидываю телефон в сторону и закрываю ноутбук. По крайней мере, это может подождать до окончания экзамена.
В школу я иду одна. Сегодня журналистов у ворот толпится меньше, и они на этот раз не орут. Мистер Садбери, учитель физкультуры, стоит, прислонившись к воротам, будто охраняет вход. Может, поэтому журналисты и разбежались.
Бредя по коридору с зажатым в руке прозрачным пеналом, я стараюсь выкинуть прессу из головы, но у меня не получается. Интересно, что они знают? Чего не знают? С какой стороны хотят подать историю? Что появится в газетах завтра? Я думаю о том, как Бонни просыпается в Шотландии в одной постели с мистером Коном. До чего же все-таки странно. Думаю про груминг. И совсем не думаю про химию.
Но затем мне приходится подумать о химии: начинается экзамен и выбора у меня не остается. Я пробегаю глазами листок с заданиями, стараясь найти вопросы, от которых у меня не начнется паника. Я пытаюсь представить, что бы сделала на моем месте Валери. Вспоминаю, как она рисовала атом вчера вечером. Электроны снаружи, ядро в середине. Это помогает, но не особенно.
И все же лучшее в этом экзамене то, что он заканчивается.
Когда я выхожу в коридор, Коннор ждет меня, прислонившись к стене. Поначалу он ничего не говорит, лишь улыбается с надеждой и приподнимает брови, словно хочет спросить: «Ну и?»
– Пф, – говорю я.
Его лицо огорченно вытягивается:
– Да?
– Пффф. Пойдем уже.
– Но ведь было лучше, чем вчера?
– Ну, по крайней мере я не рыдала. Так что, наверное, лучше. А у тебя?
– Думаю, нормально, – осторожно говорит он. – Правда, с галогенами что-то совсем жесть.
Я понимающе морщусь. Коннор открывает передо мной дверь, и я выхожу на солнечный свет. Обсуждать экзамен – это почти так же ужасно, как и писать его.
– Хочешь зайти в Косту? – спрашиваю я, загораживая глаза ладонью и жалея, что не взяла солнечные очки.
– Мне нужно домой, – отвечает Коннор с извиняющейся улыбкой. – Меня бабушка заберет, поеду готовить поздний завтрак. Яйца и бекон. Я весь экзамен думал о еде. – Он тихо смеется. – Хочешь ко мне?
– А можно?
– Конечно! – Он берет меня за руку и ведет на парковку. – Наверное, бабушка уже приехала. От Бонни сегодня что-нибудь слышно?
Я пихаю его локтем.
– Ш-ш-ш-ш! Господи, Коннор! – Я в панике оглядываюсь: вдруг у меня за спиной стоит журналист или, что еще хуже, миссис Бервик?! К счастью, мы одни. – Ты ведь помнишь, что это секрет?
Коннор закатывает глаза:
– Худший секрет на свете.
Мы дошли до машины его бабушки, поэтому вместо ответа я показываю ему язык, а потом открываю заднюю дверь и сажусь внутрь.
– Привет, Иден, – говорит его бабушка, поворачиваясь ко мне, пока Коннор забирается на пассажирское сиденье. – Ну как экзамен?
Она спрашивает это таким тоном, словно точно знает, что я отвечу. Да, бабушка у Коннора вообще такая. Проницательная.
– Да ничего, – говорю я.
– А ты что думаешь? – спрашивает она Коннора. – Элементарщина?
Коннор покачивает ладонью, мол, ни то ни се.
– Могло быть и хуже.
– Хм-м, – тянет она. – То есть и лучше могло бы быть?
Он пожимает плечами:
– Всегда можно лучше.
Мы доезжаем до дома Коннора за несколько минут. Один из котов, Снафкин, распластался посередине подъездной дорожки и отказывался перемещаться, даже когда бабушка Коннора нажала на клаксон. В итоге Коннор, весело смеясь, вышел из машины и поднял кота.