Видите, в этом все дело. Именно поэтому мы с Валери не можем подружиться. Вот из-за этого. Я едва могу сосчитать до десяти на французском, а она добровольно слушает французские песни.
– Ну ладно.
И тут она начинает подпевать. На французском.
– Господи, может, перестанешь?
Коннор смеется с заднего сиденья, словно Валери делает что-то забавное, а не пытается меня довести до ручки.
– Détendez-vous, mon petit choufleur[3], – говорит она.
– Не выпендривайся, – бормочу я.
– А ты не дуйся, зануда, – говорит она. – Мы уехали из Кента, как ты и хотела. Может, развеселишься?
Я пожимаю плечами и, отвернувшись к окну, наблюдаю за проносящимися мимо пейзажами. Еще часа три – и приедем.
– Нам необязательно слушать музыку, – говорит Валери. – Можем поговорить.
Наступает тишина, и я знаю, что от меня ждут ответа, но продолжаю молча пялиться в окно.
Наконец Валери говорит:
– Эй, Коннор, а что ты думаешь насчет экзаменов?
Я надеюсь, что никто не слышал моего вздоха. Последнее, о чем мне сейчас хочется думать, – это школа и экзамены. Конечно, вся история с «мне нужно отдохнуть от Кента» была поводом, чтобы уговорить Валери нас отвезти, но это не значит, что я лгала. Я поглаживаю пальцами бока телефона. Может, стоит написать Бонни? Или это плохая идея? Я даже не знаю, обрадуется ли она мне. Что, если она подумает, будто я приехала все испортить? То есть отчасти это правда. Но для благой цели.
– О чем задумалась? – спрашивает Валери.
– О Бонни, – отвечаю я и сразу же об этом жалею.
– Ну да, понимаю, – говорит она сочувственно, чем очень меня злит. – Может, она ехала по этой самой дороге. Полиция выяснила, как они передвигались с тех пор, как бросили машину?
– Думаю, заплатили наличкой за машину подешевле.
Я опять жалею о своих словах (может, я выдала слишком многое?), но Валери кивает в ответ.
– Да, наверное, – произносит она и недоверчиво смеется. – Боже, это все так безумно. Твоя маленькая подружка Бонни! И таких дел натворила.
– А что такого? – спрашиваю я, что очень тупо. Но мне надоело участвовать в разговорах о том, какая Бонни хорошая и как странно, что она поступила подобным образом.
– Ты и сама понимаешь, – отмахивается Валери. – Одна из моих подруг в универе в воскресенье заговорила об этом, не зная, что я знакома с Бонни, и рассказала, что у нее тоже был роман со школьным учителем, но это случилось, когда она выпустилась из школы. Она сказала, что рада, что он не стал ухаживать за ней, когда она была младше: ей бы наверняка показалось, что это прекрасная мысль, и тогда бы все закончилось очень плачевно.
– Почему? Если она в итоге все равно с ним сошлась?
– Потому что есть огромная разница между тем, чтобы встречаться со своим учителем и со взрослым, который был твоим учителем, когда ты сама уже выросла.
– Почему? Год, два, какая разница?
– Мы говорим о моральной, этической или легальной стороне вопроса? – Ее интонации мне сейчас как ногтями по стеклу. Валери бросает на меня взгляд и продолжает: – Ты ведь не думаешь, что Бонни поступила правильно?
Конечно, я так не думаю, но соглашаться с ней мне тоже не хочется.
– Не всем же быть совершенством, – бормочу я и чуть ли не кожей чувствую, как она щетинится от моих слов.
– Ты о чем?
– Ну, тебе необязательно это подчеркивать, – говорю я.
За спиной Коннор нервно елозит на сиденье.
– Что я подчеркиваю? Я про Бонни, а не про тебя. Почему ты воспринимаешь все на свой счет?
– Бонни – это часть меня, – говорю я, и звучит это со стороны не очень разумно, ну да ладно. – Ты все равно говоришь обо мне.
– Ты вообще о чем? – Она нервно хихикает, словно я сказала что-то очень смешное, и меня это доводит окончательно.
– Слушай, перестань, а? Хватит уже. Тебе не понять, так что прекрати.
– Не понять? Что мне не понять?
– Как люди могут облажаться.
– Ты думаешь, я не… я не лажаю?
– У тебя в жизни все так правильно.
Валери коротко и с недоверием смеется, будто лает:
– Что за херня?
– Твоя жизнь такая чистенькая, такая правильная. – Слова льются рекой, словно я всю жизнь ждала, чтобы их сказать. – Ты не знаешь, каково это – когда что-то в жизни идет неправильно, тяжело, не по плану.
– Ты думаешь, у меня все гладко? – Я слышу в ее голосе недоверие. – Ты правда сейчас мне это говоришь?
– Ты никогда не ошибаешься! – взрываюсь я. – Боже, да тебя хоть раз после уроков оставляли? Ловили на прогулах? Ты вообще тройки получала?
Я смотрю на Валери. Она сжала челюсть и устремила взгляд на дорогу, слегка покачивая головой, словно не веря собственным ушам.
– Даже твое первое расставание было как феминистический лозунг. Ты решила, что тебе будет лучше одной, рассталась с парнем и отправилась путешествовать. Господи. Все, все в твоей жизни так правильно!
– Боже, Иден, – рявкает она. – Ну ты и наивная.
– Что?
Я готова ринуться в бой.
– Тот парень, о котором ты говорила. Он мне изменил.
– Он что?
– Он изменил мне. В Таиланде. У меня заболела голова, и я вернулась в гостиницу, а он познакомился в баре с какой-то туристкой из Штатов. Потом они пошли на пляж развлекаться. – Она смотрит на меня, словно думает, что я не пойму, о чем она. А потом совершенно излишне добавляет: – И я не имею в виду поцелуи. Они занимались сексом.
Я открываю рот, но ничего не могу сказать.
– Ее звали Лу-Энн, – добавляет она, наморщив нос.
Ни разу не видела у нее на лице такого уродливого выражения.
– Но ты сказала… Ты сказала, будто поняла, что тебе будет лучше одной.
– Чтобы не опозориться. Я не хотела, чтобы моя маленькая сестренка знала: я такая жалкая, что мой бойфренд изменил мне при первой же возможности. Конечно, я тебе не рассказала – с чего мне тебе говорить? Хочешь знать, какой ужас я пережила, когда решала, продолжать ли мне путешествовать уже одной? Когда рассказывала маме с папой? Хочешь знать, как он разбил мне сердце?
Я пытаюсь представить себе это, но не могу. Валери? С разбитым сердцем, беспомощная, одна в гостиничном номере в Таиланде? Кричит на своего изменника-бойфренда, разбрасывает в ярости его одежду по комнате. Это же Валери. Она сохраняет хладнокровие в любой ситуации. У нее на все есть ответ.
– Ты уже и так считаешь, что я самый скучный человек на свете, – добавляет она, нажимая на кнопку куда сильнее, чем нужно, и перестраиваясь в другой ряд. – Я не хотела, чтобы ты считала меня еще и жалкой.
– Я не думаю, что ты самый скучный человек на свете, – возражаю я, но как-то робко, потому что, хотя это и неправда, я могу понять, почему она так думает. И это ужасно.
– И знаешь что? – продолжает она, перебивая меня. – Хочешь еще доказательств, что я не такое совершенство, каким ты меня считаешь? Ладно, будут тебе доказательства. Я считаю, что растения очень скучные. Я всегда так думала, и, когда папа каждый год дарит мне орхидею на день рождения, я передариваю ее соседкам, потому что не хочу за ней ухаживать. Я прохожу мимо бездомных и притворяюсь, что не вижу их, хотя это козлиный поступок, и я сама это знаю. Я не ухаживаю за своей кожей, хотя потратила уйму денег на идиотский увлажняющий крем. Иногда я складываю весь мусор в одну корзину, потому что мне лень его сортировать. В прошлом году я переспала с бойфрендом соседки.
– Валери! – охаю я, не в силах сдержаться.
– Я говорю себе, что сильно напилась тогда, но на самом деле не так уж много я пила, и они все еще вместе, но я ни одной живой душе не рассказала о том, что произошло.
С заднего сиденья раздается выразительный кашель: Коннор явно надеется, что Валери вспомнит о его существовании и перестанет рассказывать такие личные вещи.
– Ну вот. – Валери тяжело дышит, вцепившись руками в руль и устремив глаза на дорогу. – Довольно? Или ты все еще считаешь меня совершенством, Иден?
Я не знаю, что думать, – какое уж там отвечать. Я молча сижу, выкручивая себе пальцы и уставившись вниз.
– Нет? – допытывается она. – Ни комментариев, ни возражений?
И снова она ждет, что я отвечу, но слова не идут мне на ум. Я слышу, как Коннор снова заерзал на сиденье. Машина тащится дальше.
– Слушай, – уже мягче продолжает Валери. – Я хочу сказать, это странно: ты ведешь себя так отстраненно, словно тебе дела нет до того, кто я такая и какова моя жизнь, но при этом судишь меня на основании картинки, которую сама и придумала.
Я открываю рот, облизываю губы, сглатываю и молчу.
– Может, ты не так уж хорошо разбираешься в людях. Может, пора перестать думать, что твое впечатление о них правильное только потому, что оно твое. Люди не всегда будут рассказывать тебе свою подноготную.
А я и не замечала, что ждала этого от людей.
– И Бонни это тоже касается, – добавляет она. – Ну, это на случай, если ты не уловила сравнения.
– Это никакого отношения не имеет к Бонни, – говорю я, снова обретя дар речи.
– Конечно, имеет. Она выкидывает этот свой номер, а ты все еще говоришь о ней, словно знаешь ее лучше всех, – а это, как сама видишь, не так. Я знаю, тебе сложно со всем смириться, но такова правда. У нее были причины поступить так, как она поступила, но они тебе неизвестны, и поэтому ты притворяешься, что их и нет.
– Нет, неправда.
– Да ладно? – растягивает она слова. – Да ладно!
– Хватит со мной так говорить! – едва не ору я, и внутри у меня снова разгорается пожар ярости. Ее снисходительное недоверие раздувает мой гнев, как кузнечные меха. – Говоришь, что я сужу людей, а сама говоришь со мной, будто хорошо меня знаешь и я такая тупая.
Из-за моей спины раздается глухое «О, боже». Бедный Коннор паникует.
– Я просто хотела сказать… – начинает Валери.
– Мало ли, что ты хотела. Ты не знаешь Бонни, и меня тоже не знаешь.