– Сэр? – говорю я.
Он хмурится.
– Джек, – поправляет он.
– Можете позвать мою сестру?
Мистер Кон глядит на Бонни, и она кивает, словно берет меня на поруки. Он колеблется – интересно, что, по его мнению, я такого могу сделать? – и разворачивается к двери.
Я жду, пока он не уйдет, а потом протягиваю руку Бонни и усаживаю подругу рядом с собой.
– Бон, я тебя люблю, но мне пора.
Ее улыбка меркнет.
– Уже?
– Мне нельзя тут оставаться. Если только ты не хочешь, чтобы полиция искала еще и нас с Валери и Коннором.
– Отличная была бы компания, – шутит она.
– Я думала, тебе хватает твоей нынешней компании?
Я слышу звук шагов по деревянной лестнице.
– Я скучаю по лучшей подруге, – отвечает Бонни.
– Эй! – Валери просовывает голову в дверь. – Вызывали?
– Да, хотела сказать, что готова идти.
Валери медлит, переводя взгляд с меня на Бонни и обратно.
– Ты? Одна?
Я киваю.
– Да, я одна. – Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к Бонни. – Послушай. Я больше не буду ради тебя лгать. Когда приду домой, скажу им все, что знаю, ладно? Так что дальше ты как-нибудь сама.
Бонни закрывает глаза и медленно открывает их.
– Иден… – начинает она.
– Нет, я серьезно. Я сказала все, что могла. Если я не могу убедить тебя вернуться, это значит, что и частью всего этого я больше быть не могу. Ты ведь это понимаешь? – Она ничего не говорит, и я добавляю: – Если хочешь вечно быть в бегах, то будет именно так.
Валери возвращается в комнату и встает рядом со мной. Я чувствую, как она твердым ободряющим жестом кладет мне на плечо руку.
– Иден права, Бонни. Долго так продолжаться не может. Вот увидишь.
В дверях появляется мистер Кон и рядом с ним – Коннор. В глазах его застыла тысяча вопросов. Валери смотрит мистеру Кону в глаза.
– Никакого счастливого финала тут не будет.
– Бонни, – говорит мистер Кон. – Нам пора.
На лице Бонни отражается беспомощное смятение. Внезапно она превращается обратно в школьницу.
– Что? Куда?
Валери сжимает мне плечо.
– Пойдем, – говорит она.
Мы с Бонни встречаемся взглядами.
– Бонни, – напряженным, нервным тоном зовет мистер Кон. – Нам надо уходить. Прямо сейчас.
Какого черта? Если всему конец, то я спрошу напрямик:
– И ты правда выберешь его, а не меня? Не меня и не свою семью?
Бонни открывает рот и молча его закрывает. Мистер Кон немного дергается, чтобы зайти в комнату, но Коннор – дорогой, милый Коннор! – удерживает его за рукав.
– Поехали с нами, – говорю я.
Наступает полная тишина. Она обволакивает всех присутствующих. Есть время передумать; розовые очки еще могут разбиться, и Бонни вернется ко мне.
Но очки не бьются, и Бонни не передумывает.
– Нет, – мягко говорит она.
Из меня медленно, как из воздушного шара, выходит весь воздух. Разочарование, потеря, печаль, боль от разбитого сердца и та тупая, гнетущая тяжесть, которую испытываешь, когда теряешь что-то навеки.
– Ладно, – говорю я, встаю и иду к двери.
Я хватаю Коннора за руку, стискивая ее так сильно, что ему, наверное, больно, но он сжимает мне пальцы в ответ. Я чувствую, как Валери молча идет за нами, и мы спускаемся по лестнице вместе, оставляя беглецов наедине в спальне, как они и хотели. Мое сердце гулко колотится, разбиваясь вдребезги.
– Что теперь? – негромко спрашивает Коннор.
– Нам надо уходить, – говорит Валери, хватая ботинки. – Что бы мы ни решили, надо действовать быстрее их.
Я не знаю, что она имеет в виду, но в этом бардаке Валери – единственная, кому я доверяю. Я молча киваю.
Валери на секунду останавливается, склонив голову набок и заглядывая мне в глаза. Она нежно, как Кэролин, касается пальцами моей щеки.
– С тобой все в порядке, – говорит она.
Это не вопрос, а утверждение.
– Пойдем, – говорю я.
И мы идем. Вместе, втроем, выходим из дома на крыльцо, готовые к тому, что принесет нам судьба.
Но оказывается, что мы совсем не готовы. Потому что судьба приносит нам полицейских.
24
Несколько десятков полицейских ждут нас на подъездной дорожке, на газоне, на улице.
Мы замираем на крыльце. Вид у Валери ошеломленный, но я все равно слышу собственный голос:
– Ты им позвонила?
За спиной раздается какой-то грохот, и голос Бонни говорит:
– Подожди, сейчас…
Тут она замечает развернувшуюся перед домом сцену, и Бонни издает тихий всхлип, который звучит как «Иден?». Этот звук пронзает мне сердце, и наступает секунда неподвижной агонии. Но сразу за этим – жизнь сметает все на своем пути. Настает полный хаос.
Первая доля секунды: полицейский держит электрошокер – электрошокер – и кричит что-то, что мой мозг отказывается понимать, потому что… электрошокер.
Вторая доля секунды: Коннор с Валери бросаются вперед и врезаются друг в друга, да так, что Валери летит вниз по ступенькам.
Третья доля секунды: трое полицейских бегут вперед.
Четвертая доля секунды: из-за дома раздается грохот – захлопывается дверь – звучат торопливые шаги.
Пятая доля секунды: все орут.
Шестая доля секунды: пятеро полицейских бегут за дом.
Седьмая доля секунды: Бонни бежит за ними.
Восьмая доля секунды: полицейский хватает ее в паре метров от дома.
Девятая доля секунды: Бонни душераздирающе воет, точно от боли и поражения. Я никогда не слышала раньше таких звуков. Все замирают, оборачиваются на нее: кто согнувшись в три погибели, кто на земле, кто в руках полицейского.
А я почему-то все еще стою на верхней ступеньке. Коннор обеими руками держит меня за предплечье.
Валери корчится от боли на асфальте. Я слышу потрескивание раций, и голос говорит: «Подозреваемый задержан».
Вот так все и заканчивается.
Хотя, конечно, не заканчивается: любой конец – это начало чего-то нового. Это конец побега Бонни, конец ее «приключения», но я знаю, что за ним последуют бесчисленные вопросы, не только от полиции, но и от родителей, журналистов и вообще всех домашних. Будет суд. Адвокаты, показания, судья. Обвинения, оправдания. Слезы. Разбитые сердца. Разрушительные действия обычно длятся недолго, а вот последствия остаются на годы. Даже не месяцы. Однако прямо сейчас у меня под ногами земля Шотландии, а в голове и вокруг – полное смятение и хаос. Полицейские снуют туда-сюда, я теряю Бонни, и незнакомцы выходят из домов и глазеют на этот спектакль; Валери пытается наступить на ногу, и это так больно, что она ударяется в слезы, и моего учителя музыки ведут в полицейскую машину в наручниках, и мой телефон вибрирует от звонка (ДОМ), снова, и снова, и снова, и Коннор берет меня за руку и сжимает ее, и кто-то фотографирует нас, и нас ведут в машину, и никто не говорит мне, что происходит.
Нас отвозят в полицейский участок, где мы с Коннором сидим и молчим, а Валери спорит с офицером о том, сможет она дойти сама до больницы или нет. Из этого разговора я узнаю, что нас отправят домой на самолете вместе с Бонни, которая тоже где-то тут, в участке. Мы вылетим при первой же возможности.
Валери хочет лететь с нами и разобраться с ногой уже дома, но она переживает за машину, и офицер – ее зовут Лоррейн – переживает за ее ногу, которая наверняка сломана.
– Но я не хочу застрять здесь с машиной, которую я все равно не смогу вести, если и правда сломала ногу, – говорит Валери. – Хотя оставлять машину тут тоже не хочу.
– Мы отвезем вашу машину, – говорит Лоррейн. – Это не проблема.
Секунд десять я сижу под впечатлением от этой клиентоориентированности, а потом вспоминаю, что Валери в последние пару дней была с ними на связи и помогала, и поэтому отогнать машину к нам домой – это самое малое, что они могут для нее сделать. Особенно теперь, когда становится ясно, что они ей, в общем-то, особо не доверяли. По крайней мере, не так доверяли, как думала Валери. Они не просто следили за ее машиной; еще одного жучка они посадили на телефон. Не было ни секунды, когда они не знали, где мы находимся. Похоже, в этой истории все были двойными агентами. Ну, кроме Коннора, разумеется.
Лоррейн уходит ненадолго, чтобы принести лед и обезболивающее, и Валери поворачивается ко мне.
– Все в порядке? – спрашивает она, что, конечно, очень мило с ее стороны, если учесть, что это у нее болит нога.
– Я не понимаю, что происходит, – говорю я. – Где Бонни?
– Ее осматривают и опрашивают скорее всего. Но как только будет возможно, ее сразу отправят домой.
– Почему? – Я-то думала, что сначала они ее как следует расспросят, а потом станут беспокоиться о самолетах.
– Так быстрее. И для всех будет лучше, если ее доставят домой до того, как все станет известно прессе.
– Почему мы не можем вернуться в Йорк?
Какой тупой вопрос! Я ведь даже не хочу в Йорк. Все, что я хочу, – это вернуть какой-то контроль над ситуацией.
Валери морщится и показывает на свою распухшую ногу.
– Слушай, не переживай, – говорит она. – Обо всем уже позаботились. Вечером мы будем дома. Все мы.
– И Бонни?
Мне так сложно в это поверить.
Она кивает:
– И Бонни тоже.
Я впервые полетела на самолете, когда мне было девять. Нас с Дейзи почти удочерили официально (готовились последние документы), и мы все отправились на первые семейные каникулы в Португалию. Боб целую вечность объяснял, как устроены самолеты и почему не стоит бояться летать. Говорил, что это самый безопасный способ путешествовать. Но на самом деле я и так совсем не боялась. Я волновалась от предвкушения. Мне даже было неважно, что мы будем делать в Португалии: мне просто хотелось полетать.
Я выпросила себе сиденье у окна, и Боб сел между нами с Дейзи. (Я думала, это потому, что он хотел продолжить свои объяснения, но много лет спустя узнала, что Кэролин боится летать и не хотела, чтобы ее страх передался и нам.) Когда мы взлетели и Англия начала с пугающей скоростью уменьшаться, Боб показал в окно: