Иван Соколов... Моё давнее проклятие и моя вечная слабость. Необъяснимое наваждение.
Полное разочарование этим мужчиной отчаянно боролось во мне с двумя годами неистового желания. С бессонными ночами, когда мысли о нём не давали закрыть глаза. С этой проклятой, невыносимой любовью, которая, казалось, въелась в кожу, как татуировка, которую не сотрёшь.
Столько раз я пыталась вытравить его из памяти. Вырывала с корнем, клялась себе, никогда больше не вспоминать о нём. «Закапывала» под тоннами работы, под фальшивыми улыбками, которые должны были убедить всех, что мне всё равно.
Но он неизменно возвращался. Как хроническая болезнь, которая обостряется в самый неподходящий момент. Как навязчивая песня, которую никак не выкинешь из головы.
Душа рвалась на части. Как выбрать? Как принять единственно правильное решение, если абсолютно правильного просто нет?
И тут, будто назло, перед глазами всплыл Дима.
Его глаза — спокойные, тёплые, без этой вечной насмешки, как у Соколова. Его голос — ровный, без игривых интонаций, за которыми часто скрывается ложь. Его руки — надёжные, честные, не те, что так легко обнимают сначала одну, а через час уже другую.
Но идеальный Громов промелькнул, как мимолётное виденье, и исчез. Возможно, навсегда.
А Соколов, пусть и далёк от идеала, — вот он, здесь. Реальный, плотский. Сидит сейчас на моей кухне.
«Он неисправимый бабник! Не связывайся с ним!» — пытался тоненько протестовать голос разума где-то в глубине сознания.
Но я намеренно сделала вид, что не слышу его.
Проигнорировала разумные доводы.
***
Стараясь держаться непринуждённо, я вошла на кухню. Попыталась изобразить вчерашнюю дерзкую улыбку на лице, но ничего не вышло. Сердце в груди то и дело срывалось вскачь, и кроме жалкой растерянности, ничего из себя выдавить не получилось.
Бывший босс в ожидании меня вальяжно развалился на стуле и неторопливо отстукивал пальцами по столу какую-то незатейливую мелодию.
Его поза говорила о полной расслабленности, будто он был здесь хозяином, а не незваным гостем. Пальцы всё настойчивей выбивали ритм, то ли из-за нетерпения, то ли от скуки. Этот звук, монотонный и навязчивый, резал слух, словно напоминал мне: «Я здесь. Пришёл к тебе. И ты не можешь меня игнорировать».
Всё с той же довольной ухмылкой он продолжал разглядывать меня. Его взгляд — медленный, оценивающий, скользил по мне так досконально, как будто раньше ничего подобного, никогда не видел.
Мне хотелось демонстративно скрестить руки на груди, спрятаться от его назойливых глаз, но я лишь стиснула зубы.
— Держи, — протянул Иван коробку.
Он сделал это так небрежно, словно подал мне какую-то мелочь — ключи или зажигалку. Я автоматически взяла её в руки, не сразу осознав, что держу.
Лишь проведя пальцами по шелковистой обёртке, я поняла, что это шоколад. Дорогой, элитный, в чёрной матовой упаковке с золотым тиснением. Тот самый, что продаётся только в бутиках и стоит, почти как месячная зарплата рядового офисного работника.
— Это вкусно, тебе должно понравиться, — добавил он, и в уголке его губ дрогнула знакомая самодовольная ухмылка.
Я едва сдержалась, чтобы не сунуть эту коробку обратно ему в руки.
« Должно понравиться! »
Сколько раз за время совместной работы я говорила ему, что не ем сладкое? Сколько раз отодвигала десерты на корпоративах, отказывалась от тортов на днях рождения? Но зачем помнить такие мелочи? Ради чего Соколову загружать свой мозг бесполезными, ненужными сведениями?
Он никогда не слушал. Никогда не запоминал. Не обращал внимания на детали, если только они не касались его лично.
В его мире, наверное, все женщины, как одна, обожают шоколад, шампанское и глупые комплименты. Стереотипные, предсказуемые, удобные. Те, что краснеют от дорогих подарков и тают от пары красивых фраз.
— Спасибо, — сухо ответила я, откладывая коробку в сторону.
Чтобы не стоять как истукан под испепеляющим взглядом Соколова, я достала из навесного шкафчика вазу, налила воды и поставила в неё букет. Розы. Конечно, розы. Что же ещё? Красные, бархатистые, с намёком на страсть.
Они были прекрасны. Идеальные, без единого изъяна. Но ощущение, что это отработанная годами привычка, портило всю прелесть этих цветов. «Сколько таких букетов он уже подарил?» — подумала я, втыкая стебли в воду с чуть большей силой, чем нужно.
Кофе закипал на плите, наполняя кухню горьковатым ароматом. Я чувствовала, как глаза босса следят за каждым моим движением. Мне было непонятно, с какой целью он пришёл ко мне, и я испытывала из-за этого некоторую растерянность.
«Что ему от меня нужно?» — этот вопрос не давал покоя. Если бы он хотел только поговорить, то мог бы просто набрать номер моего телефона. Если бы хотел извиниться, то начал бы с этого. Но он сидел и наблюдал, словно ожидая чего-то.
Непрерывный поток мыслей в голове не давал сосредоточиться ни на чём конкретном.
«А, может быть, он пришёл, чтобы вернуть меня на работу? — мелькнула в голове ещё одна догадка. — Или это просто игра? Ответ на тот спектакль, что мы с Димой устроили ему вчера?»
Я не знала, что хуже.
— Свет, давай, поговорим? — голос Ивана прозвучал почти ласково, даже нежно, и от этого стало ещё тревожней.
Этот странный тон… Он никогда не использовал его раньше. В офисе он обычно бывал резким, деловым, требовательным, иногда — насмешливым и ироничным. Но не таким. Не нежным и не ласковым.
Я налила в чашку кофе — чёрный, без сахара, точно так, как он всегда пил. В отличие от Ивана, я до сих пор хорошо помнила все его привычки, даже если разум отчаянно пытался их забыть.
Рука невольно дрогнула, когда я взяла чашку.
«Соберись, дура», — мысленно выругала я себя.
Но, вместо того, чтобы собраться и настроиться на серьёзный лад, я зачем-то глупо улыбнулась. Совсем некстати. Хотя и понимала, что моё сегодняшнее поведение совсем не вяжется со вчерашним образом дерзкой и уверенной в себе девушки.
Эта улыбка была фальшивой, вымученной, и выглядела, как проявление моей слабости. И я мысленно ненавидела себя за неё. Но ничего не могла поделать.
— А… о чём вы хотите поговорить, Иван Александрович?
— О нас с тобой, — Соколов сделал несколько глотков из чашки с кофе и, слегка прищурившись, добавил: — Кстати, можешь называть меня на «ты» и просто по имени. Ни к чему этот официальный тон.
Я замерла. «О нас? Каких ещё «нас»? Мы никогда не были «нами».
— Хорошо, Иван Алекс… Ваня...
Его имя, произнесённое вслух без отчества, будто бы обожгло язык. Прозвучало очень непривычно.
Хотя раньше, в своих мечтах я очень часто шептала это имя в подушку бессонными ночами. «Ваня… Ванечка…» Но когда дело дошло до того, чтобы произнести его сейчас, вот так, без подготовки… Это оказалось для меня непростой задачей.
Перебороть себя было непросто, всё-таки мужчина, сидевший напротив, до сих пор оставался для меня моим начальником Иваном Александровичем. Пускай и бывшим.
Но теперь между нами не было больше офиса, контракта, других сотрудников. Были только мы двое на небольшой кухне, чашка кофе и что-то ещё, о чём я боялась даже подумать.
Глава 22
Казалось бы, что тут особенного? Назвала бывшего начальника просто по имени…
«Ваня…»
Но Соколов воспринял моё неофициальное обращение к нему как сигнал к действию. Как знак начала более близких, даже тесных, отношений.
На какое-то мгновение Иван замер, его взгляд заметно изменился — стал пристальнее и глубже. Он медленно отставил кофейную чашку в сторону. Затем неспешно поднялся, словно давая мне время передумать, сбежать, отшутиться.
Но я не двигалась, застыв на месте, как кролик под гипнотизирующим взглядом удава.
Соколов подошёл ко мне. Слишком близко. Настолько, что сердце в моей груди заколотилось с удвоенной скоростью. Не от восторга, не от долгожданной радости, а от чего-то другого. Более сложного и труднообъяснимого.
Может быть, от страха? От предвкушения? Или от осознания того, что я вот-вот сделаю шаг, после которого пути назад уже не будет?
Его пальцы коснулись моей руки — лёгкое, едва заметное прикосновение, но я вздрогнула. И не убрала его руку.
Почему?
Потому что где-то глубоко внутри, под слоями обиды, злости и разочарования, всё ещё теплилось «то самое» чувство, которое я так отчаянно пыталась похоронить. То, из-за которого я пролила столько слёз и злилась на саму себя за слабость. Клялась, что больше никогда…
Но стоило ему оказаться рядом, стоило его пальцам медленно, почти невесомо скользнуть по моему запястью, и всё, чего я так упорно добивалась несколько месяцев подряд, рухнуло в одно мгновение. Я почувствовала, как что-то внутри меня сдаётся.
«Что он делает?» — с лёгкой паникой пронеслось в голове.
Но было уже поздно. Соколов снова обретал незримую власть надо мной.
***
Невозможно даже представить, как часто я раньше мечтала об этом.
Казалось, эти фантазии в одно время стали неотъемлемой частью меня. Я теряла счёт ночам, в которые богатое воображение рисовало передо мной его — Ивана, высокого, сильного, властного, с этим невыносимо притягательным взглядом завоевателя.
В мечтах он подходил ко мне именно так — без предупреждения, без лишних слов. Без этой ненужной болтовни, без фальшивых улыбок и пустых комплиментов.
Он просто брал, что хотел.
И в этих грёзах он притягивал меня к себе по-собственнически, с той грубоватой нежностью, от которой ярким огнём вспыхивало желание. Его руки, сильные и уверенные, заставляли покориться не силой, а, скорее, невозможностью сопротивляться ему.
Я не раз фантазировала, что между нами случилось бы дальше...
Мои мысли уносились туда, где я была совсем другой и могла делать то, о чём в реальности побоялась бы себе признаться. Я представляла, как его пальцы будут скользить по моей коже. Как его дыхание, горячее и неровное, обожжёт шею, когда он наклонится совсем близко. Как его губы почувствуют вкус моих губ.