– Их так просто не дают.
– Скромняга ты наш. Я к нему пошлю офицера связи. Он знает подход к англичанам.
– Ты видел мисс Баркли?
– Я приведу ее сюда. Прямо сейчас приведу.
– Не надо, – сказал я. – Расскажи мне о Гориции. Как там девочки?
– Какие девочки? Уже две недели ни одной новенькой. Я туда больше не хожу. Сплошное безобразие. Это не девочки, а старые боевые товарищи.
– Совсем не ходишь?
– Только узнать новости. Захожу на минутку. Все про тебя спрашивают. Это безобразие, они торчат так долго, что становятся твоими друзьями.
– Возможно, девочки больше не хотят ехать на фронт.
– Еще как хотят. У них полно желающих. Просто такое начальство. Их придерживают для тыловых крыс.
– Бедный Ринальди, – сказал я. – Один на войне, без новых девочек.
Ринальди налил себе еще коньяку.
– Малыш, выпей. Хуже не будет.
Я выпил и почувствовал, как тепло пошло вниз. Ринальди налил еще стакан. Он притих. Поднял стакан:
– За твои доблестные ранения! За серебряную медаль! Признайся, малыш, когда ты так часами поджариваешься, неужели не испытываешь возбуждения?
– Бывает.
– Не представляю, как можно столько лежать. Я бы умом тронулся.
– Ты и так тронулся.
– Скорее возвращайся. Не с кем возвращаться после ночных приключений. Не над кем потешаться. Не у кого взять в долг. Я потерял побратима и сожителя. И зачем тебе понадобились эти ранения?
– Ты можешь потешаться над священником.
– Священник! Я, что ли, над ним потешаюсь? Это капитан. А мне он нравится. Хочешь священника – будет тебе священник. Он собирается к тебе в гости. Целый день готовится.
– Я его люблю.
– Я давно подозревал. Иногда мне кажется, что вы оба немножко не по этой части. Ну, ты меня понимаешь.
– Ничего ты не подозревал.
– Нет, правда. Как некоторые в первом полку бригады Анкона.
– Иди ты к черту.
Он поднялся и натянул перчатки.
– Обожаю тебя дразнить, малыш. Ты можешь дружить со священником и англичанкой, но в душе такой же, как я.
– Вот уж нет.
– Да. Ты истинный итальянец. Весь горишь, дымишься – а внутри пусто. Ты только изображаешь из себя американца. Мы братья, и мы любим друг друга.
– Веди себя хорошо, пока я здесь.
– Я пришлю мисс Баркли. Тебе лучше с ней без меня. Ты чище и нежнее.
– Иди ты к черту.
– Я пришлю ее. Твою прекрасную холодную богиню. Английскую богиню. Господи, что может мужчина делать с такой женщиной? Только молиться на нее. Для чего еще годится англичанка?
– Ты богохульник и невежественный даго[19].
– Кто я?
– Ты невежественный макаронник.
– Сам ты макаронник. Только холодный как лед.
– Невежественный, тупой. – Я заметил, что последнее слово его задело, и продолжил: – Необразованный. Незрелый. Отупевший от своей незрелости.
– Вот как? Тогда я тебе кое-что скажу про твоих порядочных девушек. Про твоих богинь. Есть лишь одно отличие между порядочной девушкой и женщиной, которую ты берешь. Девушке больно. – Он шлепнул перчатками по изголовью. – И еще неизвестно, понравится ли это девушке.
– Не сердись.
– Я не сержусь. Просто говорю это тебе, малыш, для твоей же пользы. Чтобы оградить тебя от неприятностей.
– Это единственное отличие?
– Да. Но миллионы дураков вроде тебя этого не знают.
– Как хорошо, что ты мне сказал.
– Не будем ссориться, малыш. Я ведь тебя люблю. Но не будь дураком.
– Нет. Я буду таким же мудрым, как ты.
– Не сердись, малыш. Смейся. Пей. А мне пора идти.
– Ты настоящий друг.
– Вот видишь. В душе мы все одинаковы. Братья по оружию. Поцелуемся на прощание.
– Ты слюнявый.
– Нет. Просто я более любящий.
Я почувствовал его дыхание.
– Пока. Скоро я к тебе еще наведаюсь. – Его дыхание отдалилось. – Не буду тебя целовать, если ты не хочешь. Я пришлю твою английскую девушку. Пока, малыш. Коньяк под кроватью. Выздоравливай поскорее.
Он ушел.
Глава одиннадцатая
Когда пришел священник, уже стемнело. Нам принесли суп, потом забрали пустые тарелки, и я лежал, поглядывая то на ряды коек, то в окно на дерево, макушку которого слегка раскачивал вечерний бриз. Он проникал в палату, и по вечерам становилось прохладнее. Мухи сидели на потолке и электрических лампочках, болтавшихся на проводах. Свет включали, только когда приводили гостя или надо было что-то сделать. Наступление темноты сразу после сумерек возвращало в детство, когда меня после раннего ужина укладывали в постель. Между коек прошел вестовой и остановился. Рядом с ним я различил еще один силуэт. Это был священник, маленький, смуглолицый и смущенный.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он, ставя на пол какие-то пакеты.
– Все хорошо, святой отец.
Он присел на стул, ранее поставленный для Ринальди, и от смущения вперился в окно. Он казался ужасно уставшим.
– Я ненадолго, – сказал он. – Время позднее.
– Да нет. Как там наша столовая?
Он улыбнулся.
– Я по-прежнему главный объект для шуток. – Голос у него тоже был усталый. – Слава Богу, все живы-здоровы. Я так рад, что вы в порядке. Надеюсь, вы не очень страдаете.
Кажется, я никогда не видел его таким измученным.
– Уже нет.
– Мне вас не хватает в столовой.
– Хотел бы я быть там. Я всегда получал удовольствие от наших разговоров.
– Я вам принес разные мелочи. – Он взял в руки пакеты. – Москитная сетка. Бутылка вермута. Вы любите вермут? А это английские газеты.
– Можно вас попросить открыть пакеты?
Он с радостью выполнил мою просьбу. Я держал в руках москитную сетку. Вермут он мне показал и снова поставил бутылку на пол. Я поднял над собой одну газету. Повернув ее так, чтобы слабый свет из окна падал на страницу, я мог читать заголовки. Это оказалась «Ньюс оф уорлд».
– Остальные иллюстрированные, – сказал гость.
– С удовольствием почитаю. Где вы их раздобыли?
– Я посылал человека в Местре. Мне привезут еще.
– Здорово, что вы пришли, святой отец. Как насчет вермута?
– Спасибо. Держите при себе. Это для вас.
– Нет уж, выпейте стаканчик.
– Ну хорошо. Я вам тогда еще захвачу.
Вестовой принес стаканы. Открывая бутылку, он сломал пробку, и кончик пришлось протолкнуть внутрь. Видно было, что священник огорчился, но вслух сказал:
– Ничего. Не страшно.
– Ваше здоровье, святой отец.
– Чтобы вы скорее пошли на поправку.
Когда он выпил и держал перед собой пустой стакан, наши взгляды встретились. Мы с ним периодически беседовали и вообще были хорошими друзьями, но сегодня сразу как-то не заладилось.
– Что случилось, святой отец? У вас такой усталый вид.
– Я чувствую усталость, хотя для этого нет оснований.
– Это жара.
– Но ведь еще только весна. Я совсем расклеился.
– Вам обрыдла война.
– Нет. Скорее я ее ненавижу.
– Мне она тоже не нравится, – сказал я.
Он покачал головой и посмотрел в окно.
– Вы не против. Вы просто ее не видите. Простите меня. Вы были ранены.
– Чистая случайность.
– Даже будучи раненым, вы ее не видите. Хотя я ее тоже не вижу, но как-то ощущаю.
– Когда меня ранили, мы разговаривали о войне. Я и Пассини.
Священник поставил стакан. Он думал о чем-то.
– Я их понимаю, потому что я такой же, как они, – сказал он.
– Вы другой.
– По большому счету такой же.
– Офицеры вообще ничего не видят.
– Некоторые видят. Есть очень тонкие, и они переживают больше нас с вами.
– В основном они другие.
– Тут дело не в образовании и не в деньгах. Это что-то иное. Даже имей они образование и деньги, люди вроде Пассини не подались бы в офицеры. Я бы не подался.
– По рангу вас можно считать офицером. И я офицер.
– Так да не так. Вы даже не итальянец. Вы иностранный подданный. Но все-таки вы ближе к офицерам, чем к простым людям.
– А в чем разница?
– Не знаю, как объяснить. Есть люди, заточенные на войну. В этой стране таких много. А есть люди, не заточенные на войну.
– Но первые их в нее втягивают.
– Да.
– А я им в этом помогаю.
– Вы иностранец. Вы патриот.
– А те, которые не заточены на войну? Они могут ее остановить?
– Я не знаю на это ответа.
Он снова посмотрел в окно, а я наблюдал за выражением его лица.
– Им хоть однажды удалось ее остановить?
– Они недостаточно организованы, чтобы что-то остановить, а стоит им организоваться, как их лидеры продают их с потрохами.
– Значит, все безнадежно?
– Безнадежных ситуаций не бывает. Но иногда я теряю надежду. Я хочу надеяться, но у меня не всегда получается.
– Может, война закончится?
– Хотелось бы верить.
– И чем вы тогда займетесь?
– Вернусь в Абруцци, если это возможно.
Его смуглое лицо вдруг просветлело.
– Любите Абруцци?
– Да, очень люблю.
– Так поезжайте.
– Я был бы счастлив. Жить там, любить Бога, служить ему.
– И вызывать уважение, – добавил я.
– Да, и вызывать уважение. А что?
– Ничего. Вы его заслужили.
– Это не так важно. Главное, в моих краях все понимают, что человек может любить Бога. Из этого не делают похабный анекдот.
– Я понимаю.
Он с улыбкой на меня посмотрел.
– Вы понимаете, но вы не любите Бога.
– Нет.
– Совсем не любите? – спросил он.
– Иногда по ночам я Его боюсь.
– Попробуйте Его полюбить.
– Любовь – это не про меня.
– Почему же, про вас, – сказал он. – Если послушать рассказы о ваших ночных похождениях. Но это не любовь. Это всего лишь страсть и похоть. Когда кого-то любишь, хочется для него что-то сделать. Чем-то пожертвовать. Хочется ему служить.
– Я никого не люблю.
– Вы полюбите. Знаю, что полюбите. И будете счастливы.
– Я и так счастлив. И всегда был счастливым.
– Это другое. О счастье можно судить, только когда ты его обрел.