– Нет возражений.
– Я не скажу о ней ни одной гадости.
– Не перенапрягайся.
Он осушил свой стакан.
– Я безгрешен, – сказал он. – Как ты, малыш. У меня тоже будет англичанка. Между прочим, я с твоей девушкой первый познакомился, но она оказалась для меня высоковата. Высоковата для сестры.
– Ты безгрешен в своих помыслах, – сказал я.
– А что, нет? Недаром же меня называют Ринальдо Чистиссимо.
– Ринальдо Дразниссимо.
– Пойдем, малыш, поедим, пока мои помыслы безгрешны.
Я умылся, причесался, и мы пошли вниз. Ринальди был слегка пьян. В столовой еще не успели все приготовить.
– Схожу-ка я за бутылочкой, – сказал Ринальди. Он отправился наверх, а я остался за столом. Он вернулся с коньяком и налил себе и мне по полстакана.
– Перебор, – сказал я, поднеся стакан к настольной лампе.
– На пустой желудок – в самый раз. Отличная штука. Сжигает желудок дотла. Что может быть для тебя хуже?
– Убедил.
– Медленное самоубийство, – сказал Ринальди. – Желудку кранты, дрожь в руках. То, что нужно хирургу.
– Рекомендуешь?
– От всей души. Другого не употребляю. Выпей, малыш, и жди, когда тебя затошнит.
Я осушил полстакана. Из коридора донесся крик:
– Суп! Суп готов!
Вошел майор, кивнул нам и сел за стол. В этом положении он казался совсем маленьким.
– И это вся компания? – спросил он.
Дежурный по столовой поставил перед ним большую миску, и он налил себе полную тарелку супа.
– Вся, – подтвердил Ринальди. – Может, еще придет священник. Если бы он знал, что Федерико здесь, то точно бы пришел.
– А где он? – спросил я.
– В триста седьмом, – ответил майор, налегавший на суп. Он вытер губы и аккуратно промокнул загнутые седые усы. – Я думаю, придет. Я им позвонил и попросил ему передать, что вы здесь.
– Мне не хватало нашей шумной столовой, – сказал я.
– Да, теперь тихо, – согласился майор.
– Сейчас я начну шуметь, – пообещал Ринальди.
– Выпейте вина, Энрико, – сказал майор.
Он налил мне в стакан. Тут принесли спагетти, и все занялись делом. Мы уже доедали, когда появился священник. Он был все тот же: маленький, смуглый и весь такой компактный. Я встал, и мы обменялись рукопожатием. Он положил ладонь мне на плечо.
– Я как услышал, сразу пришел, – сказал он.
– Садитесь, – пригласил его майор. – Вы припозднились.
– Добрый вечер, святой отец. – Последние два слова Ринальди произнес по-английски. Он это перенял у капитана, вечно подкалывавшего священника и немного говорившего на английском.
– Добрый вечер, Ринальдо, – отозвался священник. Дежурный принес ему суп, но он сказал, что начнет со спагетти.
– Ну, как вы? – спросил он меня.
– Отлично. А как тут у вас?
– Выпейте вина, святой отец, – предложил ему Ринальди. – Это полезно. Употребляй немного вина ради желудка твоего. Святой Павел сказал.
– Да, я знаю, – вежливо согласился священник. Ринальди ему налил.
– Этот святой Павел, – сказал Ринальди. – От него одни неприятности.
Священник поглядел на меня с улыбкой. Я понял, что эти подколки его больше не трогают.
– Этот святой Павел, – продолжал Ринальди. – Он был пропойца и ходок, а когда запал прошел, объявил, что это грех. Вышел в тираж и установил правила для нас, которые еще о-го-го. Разве не так, Федерико?
Майор не скрыл улыбки. Теперь все ели мясное рагу.
– Никогда не обсуждаю святых после захода солнца, – сказал я. Священник оторвался от еды и улыбнулся мне.
– Глядите-ка, переметнулся на сторону священника, – сказал Ринальди. – Куда подевались добрые старые кусачие? Где Кавальканти? Где Брунди? Где Чезаре? Я что, должен один покусывать священника?
– Хорошего священника, – уточнил майор.
– Хорошего, – согласился Ринальди. – Но все равно священника. Я пытаюсь вернуть столовой былую славу. Хочу развеселить Федерико. Идите вы к черту, святой отец!
Я проследил за взглядом майора. Он понял, что Ринальди пьян. И побледнел. Его белый лоб особенно выделялся на фоне черных волос.
– Все хорошо, Ринальдо, – сказал священник. – Все хорошо.
– Идите к черту, – повторил тот. – К черту всех. – Он откинулся назад.
– У него был трудный период, вот и устал, – обратился ко мне майор. Он доел мясо и куском хлеба собрал подливку со дна тарелки.
– Плевать я хотел, – объявил всему столу Ринальди. – К черту всё. – Он с вызовом обвел взглядом сотрапезников. Глаза пустые, весь бледный.
– Правильно, – сказал я. – К черту все.
– Нет, нет, – завелся Ринальди. – Так не пойдет, так не пойдет. Ты трезвый, ни в одном глазу, и больше ничего нет. Нет ничего больше, говорю. Ни черта. Когда я не работаю, я все отлично вижу.
Священник покачал головой. Дежурный унес рагу.
– Что это вы едите мясо? – Ринальди повернулся к священнику. – Забыли, что сегодня пятница?
– Сегодня четверг, – поправил его священник.
– Вранье. Пятница. Вы едите тело Христово. Божественную плоть. Я знаю, это австрийская дохлятина. Вот кого вы едите.
– Белое мясо офицерское, – напомнил я старую шутку.
Ринальди засмеялся и наполнил свой стакан.
– Не обращайте на меня внимания, – сказал он. – Я немножко ку-ку.
– Вам бы в отпуск, – посоветовал священник.
Майор, глядя на него, помотал головой. Ринальди смерил взглядом священника.
– По-вашему, мне надо в отпуск?
Майор повторил свой жест для священника. Ринальди не сводил с него глаз.
– Дело ваше, – сказал тот. – Не хотите – как хотите.
– Идите к черту, – сказал Ринальди. – От меня хотят избавиться. Каждый день от меня хотят избавиться. А я отбиваюсь. Ну да, страдаю этим делом. А кто не страдает? Да у всех это есть. Сначала, – он словно читал нам лекцию, – сначала появляется маленький прыщик. Затем мы обнаруживаем на груди сыпь. А затем все пропадает. Главное, верить в ртуть.
– Или в сальварсан, – осторожно вставил майор.
– Ртутный препарат, – подытожил Ринальди. Он воодушевился. – Я знаю кое-что в два раза посильнее этого. Святой отец, дружище, вам это не грозит. Вот малышу грозит. Это производственная травма. Обычная производственная травма.
Дежурный по столовой принес десерт и кофе. На десерт был хлебный пудинг с подливкой на коньяке. Лампа зачадила, стекло покрылось черной копотью.
– Заберите лампу и принесите пару свечек, – сказал майор.
Дежурный принес две зажженные свечки в поддончиках и, задув лампу, унес ее. Ринальди притих. Кажется, он пришел в чувство. Мы еще поговорили и после кофе вышли в холл.
– Вы еще поболтайте, а мне надо в город, – сказал Ринальди. – Доброй ночи, святой отец.
– Доброй ночи.
– Увидимся позже, Фреди.
– Приходи пораньше, – сказал я.
Он состроил гримасу и исчез за дверью.
– Он слишком много работал и совсем вымотался, – заметил майор. – К тому же считает, что у него сифилис. Я так не думаю, но кто знает. Он лечится. Спокойной ночи. Вы уедете еще до рассвета, Энрико?
– Да.
– Тогда до свидания и удачи. Педуцци вас разбудит и поедет с вами.
– До свидания, майор.
– Счастливо. Поговаривают о наступлении австрийцев, но я в это не верю. Надеюсь, что нет. В любом случае не здесь. Джино вам все расскажет. Телефонная связь теперь устойчивая.
– Я буду звонить регулярно.
– Пожалуйста, звоните. Счастливо. Не позволяйте Ринальдо пить столько коньяка.
– Я постараюсь.
– Доброй ночи, святой отец.
– Доброй ночи, синьор майор.
Он ушел к себе.
Глава двадцать шестая
Я открыл входную дверь и выглянул наружу. Дождь сменился туманом.
– Не пойти ли нам наверх? – предложил я священнику.
– У меня не так много времени.
– Пойдемте.
Мы поднялись ко мне. Я лег на кровать Ринальди, а священник присел на мою кровать, заправленную дежурным. В комнате было темно.
– Ну, так как вы? – спросил он.
– Я в порядке. Только сегодня устал.
– Я тоже, хотя непонятно отчего.
– Что вы думаете о войне?
– Я думаю, она скоро закончится. Не знаю почему, но я так чувствую.
– Как вы это чувствуете?
– Ваш майор. Видите, какой он стал смиренный? И так сейчас со многими.
– Я и сам такой.
– Ужасное было лето, – продолжал священник. За то время, что мы не виделись, он стал увереннее в себе. – Вы даже не представляете. Впрочем, вы были на передовой и знаете, на что это похоже. За лето многие, наконец, поняли, что такое война. Офицеры, которые, как мне казалось, не способны ничего понять, теперь понимают.
– И что дальше? – Я погладил одеяло.
– Не знаю, но сомневаюсь, что это может продолжаться долго.
– И дальше что?
– Они прекратят боевые действия.
– Кто?
– Обе стороны.
– Хотелось бы надеяться, – сказал я.
– Вы в это не верите?
– Я не верю, что обе стороны одновременно сложат оружие.
– Пожалуй. Слишком завышенные ожидания. Но, видя перемену в людях, я думаю, что так не может продолжаться.
– Кто выиграл летнюю кампанию?
– Никто.
– Выиграли австрийцы, – возразил я. – Они не дали захватить Сан-Габриеле. Это их победа, и они не сложат оружие.
– Если они чувствуют то же, что и мы, может, и сложат. Они прошли через такие же испытания.
– Победитель никогда не складывает оружия.
– Вы меня обескураживаете.
– Я всего лишь говорю, что думаю.
– По-вашему, это будет продолжаться бесконечно? Нам не на что рассчитывать?
– Не знаю. Просто я думаю, что австрийцы не сложат оружие, раз они одержали победу. Только поражение делает из нас христиан.
– Австрийцы христиане, если не считать боснийцев.
– Я не о христианах буквально. Я о христианском духе.
Он молчал.
– Все мы стали смиреннее, потому что нас побили. Каким бы стал Создатель, если бы Петр его спас в Гефсиманском саду?
– Он остался бы таким же.
– Не думаю.
– Вы меня обескураживаете, – сказал он. – Я верю и молюсь о переменах. Они казались мне уже совсем близкими.